Люди сороковых годов

Выбор такой большой пьесы, как «Гамлет», произвел удивление и смех в публике; но m-me Пиколова хотела непременно, чтобы пьесу эту играли, — хотел того, значит, и грозный начальник губернии и в этом случае нисколько не церемонился: роль короля, например, он прислал с жандармом к председателю казенной палаты, весьма красивому и гордому из себя мужчине, и непременно требовал, чтобы тот через неделю выучил эту роль.

Многие насмешники, конечно, исподтишка говорили, что так как Клавдий — злодей и узурпатор, то всего бы лучше, по своим душевным свойствам, играть эту роль самому губернатору. Полония m-me Пиколова отдала мужу, жирному и белобрысому лимфатику [Лимфатик – характеристика человека, чересчур спокойного, безразличного к окружающему, у которого в теле как будто не кровь, а водянистая жидкость – лимфа.], и когда в публике узнали, что Полоний был великий подлец, то совершенно одобрили такой выбор. Прочие роли: Лаэрта, тени, Гильденштерна и Розенкранца — разобрали между собой разные молодые люди и не столько желали сыграть эти роли, сколько посмешить всем этим представлением публику. Все эти насмешки и глумления доходили, разумеется, и до Вихрова, и он в душе страдал от них, но, по наружности, сохранял совершенно спокойный вид и, нечего греха таить, бесконечно утешался мыслью, что он, наконец, будет играть в настоящем театре, выйдет из настоящим образом устроенных декораций, и суфлер будет сидеть в будке перед ним, а не сбоку станет суфлировать из-за декораций. Перед наступлением первой репетиции он беспрестанно ездил ко всем участвующим и долго им толковал, что если уж играть что-либо на благородных спектаклях, так непременно надо что-нибудь большое и умное, так что все невольно прибодрились и начали думать, что они в самом деле делают что-то умное и большое; даже председатель казенной палаты не с таким грустным видом сидел и учил роль короля Клавдия; молодежь же стала меньше насмешничать. Костюм Офелии Пиколова переменила, по крайней мере, раз пять и все совещалась об этом с Вихровым; наконец, он ее одел для последнего акта в белое платье, но совершенно без юбок, так что платье облегало около ее ног, вуаль был едва приколот, а цветы — белые камелии — спускались тоже не совсем в порядке на одну сторону. Пиколова, взглянув на себя в трюмо, была в восторге от этого поэтического растрепе.

Первая репетиция назначена была в доме начальника губернии. Юлию возить на репетицию братья Захаревские поручили в ихней, разумеется, карете Вихрову. Когда Юлия в первый раз поехала с ним, она ужасно его конфузилась и боялась, кажется, кончиком платья прикоснуться к нему. Все действующие лица выучили уже свои роли, так как все они хорошо знали, что строгий их предприниматель, с самого уже начала репетиции стоявший у себя в зале навытяжке и сильно нахмурив брови, не любил шутить в этом случае и еще в прошлом году одного предводителя дворянства, который до самого представления не выучивал своей роли, распек при целом обществе и, кроме того, к очередной награде еще не представил.

Вихров начал учить всех почти с голосу, и его ли в этом случае внушения были слишком велики, или и участвующие сильно желали как можно лучше сыграть, но только все они очень скоро стали подражать ему.

— Бога ради, — кричал Вихров королю, — помните, что Клавдий — не пошлый человек, и хоть у переводчика есть это немножко в тоне его речи, но вы выражайтесь как можно величественнее! — И председатель казенной палаты начал в самом деле произносить величественно.

— Madame Пиколова, — толковал мой герой даме сердца начальника губернии, — Гамлет тут выше всей этой толпы, и вы только любовью своей возвышаетесь до меня и начинаете мне сочувствовать.

— Тише говорите об этом, — шепнула она ему, — Ивану Алексеевичу может это не понравиться!

— Очень мне нужно, понравится это ему или нет! — возразил ей Вихров.

Пиколова погрозила ему на это пальчиком. Лучше всех у Вихрова сошла сцена с Юлией. Он ей тоже объяснил главный психологический мотив всей этой сцены.

— Это стыд — стыд женщины, предавшейся пороку, и стыд перед самым страшным судьей — своим собственным сыном!

Юлия представила, что она убита была стыдом. О величественности королевы ей хлопотать было нечего: она была величественна по натуре своей.

Всеми этими распоряжениями Вихрова начальник губернии оставался очень доволен.

— Благодарю вас, благодарю! — говорил он, дружески пожимая ему руку, когда тот раскланивался с ним и уезжал с m-lle Захаревской домой.

Та в карете по-прежнему села далеко, далеко от него, и, только уж подъезжая к дому, тихо проговорила:

— А что, хорошо я играла?

— Отлично! — ободрил ее Вихров.

— Это вы меня вдохновили; прежде я очень дурно играла.

Вихров ничего ей на это не отвечал и, высадив ее у крыльца из кареты, сейчас же поспешил уйти к себе на квартиру. Чем дальше шли репетиции, тем выходило все лучше и лучше, и один только Полоний, муж Пиколовой, был из рук вон плох.

Как Вихров ни толковал ему, что Полоний хитрец, лукавец, Пиколов только и делал, что шамкал как-то языком, пришепетывал и был просто омерзителен. Вихров в ужас от этого приходил и, никак не удержавшись, сказал о том губернатору.

— Пиколов невозможен, ваше превосходительство, он все испортит!

— Что за вздор-с, не хуже других будет! — окрысился на первых порах начальник губернии, но, приехав потом к m-me Пиколовой, объяснил ей о том.

— Я тогда еще говорила, — отвечала та, — где же ему что-нибудь играть… на что он способен?

— Так мы его заменим, значит, — произнес начальник губернии.

— Пожалуйста, замените, а то таскается со мной на репетиции — очень нужно.

Приехав домой, начальник губернии сейчас же послал к Вихрову жандарма, чтобы тот немедля прибыл к нему. Тот приехал.

— Послушайте, Пиколов сам не хочет играть, кому бы предложить его роль?

— Я слышал, что здесь совестный судья хорошо играет, — отвечал Вихров, уже прежде наводивший по городу справки, кем бы можно было заменить Пиколова.

— Ах, да, я помню, что он отлично играл, — подхватил губернатор, — съездите, пожалуйста, и предложите ему от меня, чтобы он взял на себя эту роль.

Из одного этого приема, что начальник губернии просил Вихрова съездить к судье, а не послал к тому прямо жандарма с ролью, видно было, что он третировал судью несколько иным образом, и тот действительно был весьма самостоятельный и в высшей степени обидчивый человек. У диких зверей есть, говорят, инстинктивный страх к тому роду животного, которое со временем пришибет их. Губернатор, не давая себе отчета, почему-то побаивался судьи.

Когда Вихров предложил тому роль Полония, судья, явно чем-то обиженный, решительно отказался.

— Господин губернатор ранее должен был бы подумать об этом; я, сколько здесь ни было благородных спектаклей, во всех в них участвовал.

— Ей-богу, в этом виноват не губернатор, а я, — заверял его Вихров.

— Вы здесь — человек новый, а потому не можете знать всего общества, а он его должен знать хорошо.

— Пожалуйста, сыграйте! — настойчиво упрашивал его Вихров.

— Устройте сами театр, — я сейчас буду играть, а если устраивает губернатор, — я не стану.

Вихров возвратился к губернатору и передал, что судья решительно отказался.

— Хорошо-с, — сказал начальник губернии и побледнел только в лице.

Вихров, после того, Христом и богом упросил играть Полония — Виссариона Захаревского, и хоть военным, как известно, в то время не позволено было играть, но начальник губернии сказал, что — ничего, только бы играл; Виссарион все хохотал: хохотал, когда ему предлагали, хохотал, когда стал учить роль (но противоречить губернатору, по его уже известному нам правилу, он не хотел), и говорил только Вихрову, что он боится больше всего расхохотаться на сцене, и игра у него выходила так, что несколько стихов скажет верно, а потом и заговорит не как Полоний, а как Захаревский.

В городе между тем, по случаю этого спектакля, разные небогатые городские сплетницы, перебегая из дома в дом, рассказывали, что Пиколова сделала себе костюм для Офелии на губернаторские, разумеется, деньги в тысячу рублей серебром, — что инженер Виссарион Захаревский тоже сделал себе и сестре костюм в тысячу рублей: и тот действительно сделал, но только не в тысячу, а в двести рублей для Юлии и в триста для себя; про Вихрова говорили, что он отлично играет. Молодежь, участвующая в спектакле, жаловалась, что на репетициях заведена такая строгость: чуть кто опоздает, губернатор, по наущению Вихрова, сейчас же берет с виновного штраф десять рублей в пользу детского приюта.

Наступил, наконец, и час спектакля.

Когда Вихров вышел из своей уборной, одетый в костюм Гамлета, первая его увидала Юлия, тоже уже одетая королевой.

— Ах, как к вам идет этот костюм! — как бы невольно воскликнула она.

— А что же? — спросил Вихров не без удовольствия.

— Чудо что такое! — повторяла Юлия с явным восторгом.

Даже Пиколова, увидав его и отойдя потом от него, проговорила королю: «Как Вихров хорош в этом костюме!»

Когда потом занавес открылся, и король с королевой, в сопровождении всего придворного кортежа, вышли на сцену, Гамлет шел сзади всех. Он один был одет в траурное платье и, несмотря на эту простую одежду, сейчас же показался заметнее всех.

говорил Вихров, и при этом его голос, лицо, вся фигура выражали то же самое.

восклицал он потом, оставшись уже один на сцене, —

и при этом начальник губернии почему-то прослезился даже; одно только ему не понравилось, что Пиколова играла какую-то подчиненную роль; она, по научению Вихрова, представляла какое-то совершенно покорное ему существо. Начальник губернии любил, чтобы дама его сердца была всегда и везде первая.

В последующей затем сцене Гамлета и матери Юлия прекрасно стыдилась, и, когда Вихров каким-то печальным голосом восклицал ей:

начальник губернии опять при этом прослезился, но что привело его в неописанный восторг, это — когда Пиколова явилась в костюме сумасшедшей Офелии. Она, злодейка, прежде и не показалась ему в этом наряде, как он ни просил ее о том… Начальник губернии как бы заржал даже от волнения: такое впечатление произвела она на него своею поэтическою наружностью и по преимуществу еще тем, что платье ее обгибалось около всех почти форм ее тела…

— Отлично, отлично! — говорил он, закрывая даже глаза под очками, как бы страшась и видеть долее это милое создание, но этим еще не все для него кончилось.

Вдруг m-me Пиколова (она также и это от него хранила в тайне), m-me Пиколова, в своем эфирном костюме, с распущенными волосами, запела:

У начальника губернии, как нарочно, на коленях лежала шляпа с белым султаном…

повторяла m-me Пиколова своим довольно приятным голосом. Губернатор при этом потрясал только ногой и лежащею на ней шляпой… Когда занавес опустили, он как-то судорожно подмахнул к себе рукою полицеймейстера, что-то сказал ему; тот сейчас же выбежал, сейчас поскакал куда-то, и вскоре после того в буфетной кухне театра появились повара губернатора и начали стряпать.

Когда затем прошел последний акт и публика стала вызывать больше всех Вихрова, и он в свою очередь выводил с собой всех, — губернатор неистово вбежал на сцену, прямо подлетел к m-me Пиколовой, поцеловал у нее неистово руку и объявил всем участвующим, чтобы никто не раздевался из своих костюмов, а так бы и сели все за ужин, который будет приготовлен на сцене, когда публика разъедется.

Всем это предложение очень понравилось.

После Пиколовой губернатор стал благодарить Вихрова.

— Благодарю, благодарю, — говорил он, дружески потрясая ему руку. — И вы даже не смеялись на сцене, — прибавил он все немножко вертевшемуся у него перед глазами Захаревскому.

— Вас все боялся, ваше превосходительство, — отвечал тот бойко, — только захочется смеяться, взгляну на вас, и отойдет.

— Почему же отойдет? — спрашивал губернатор.

— Не до смеху, ваше превосходительство, при вас никому; очень уж вы грозны.

— Ха-ха-ха! — засмеялся самодовольно губернатор.

Виссарион Захаревский знал, когда и чем можно было шутить с начальником губернии.

Вскоре официанты губернатора начали накрывать на сцене довольно парадный ужин. Из числа публики остались и вздумали войти на сцену прокурор и упрямый судья. Увидав последнего, губернатор сейчас же окрысился и с мгновенно освирепевшим взором закричал на него:

— Уходите, уходите, вам здесь нечего делать!

Судья немного опешил.

— Я к знакомым моим, — проговорил было он.

— Нет тут ваших знакомых, — говорил губернатор, — можете в другом месте с ними видеться; извольте уходить, — иначе я полицеймейстеру велю вас вывести.

Судья, очень хорошо знавший, что начальник губернии, вероятно, и не замедлит исполнить это намерение, счел за лучшее насмешливо улыбнуться и уйти.

Прокурор тоже находился в не совсем ловком положении и тоже хотел было уйти, но губернатор остановил его:

— Вы останьтесь; ваша сестрица и братец играли, мы просим вас остаться!

Прокурор усмехнулся и остался.

Начальник губернии пригласил его даже и за ужин, за который все сейчас же и уселись. Шампанское подали после первого же блюда.

— Первый тост, я полагаю, следует выпить за господина Вихрова, который лучше всех играл, — проговорил прокурор.

— Вы думаете? — спросил начальник губернии, как-то замигав под очками.

— За здоровье господина Вихрова! — закричала вслед за тем молодежь, и между всеми громче всех раздался голос Юлии.

Начальник губернии не поднимал своего бокала.

Инженер первый заметил это и спохватился.

— Что вы, что вы, господа, — шептал он сидевшим рядом с ним и потом, подняв бокал, проговорил: — Первый тост, господа, следует выпить за здоровье учредителя Ивана Алексеевича Мохова, который всегда и всем желает доставить удовольствие обществу.

— За здоровье Ивана Алексеевича Мохова! — повторила за ним и молодежь.

Начальник губернии улыбался на это и слегка кланялся всем.

— За здоровье дам! — проговорил он с своей стороны.

Все выпили за здоровье дам.

— За здоровье господина Вихрова уже пили, впрочем, еще раз можно. За здоровье господина Вихрова! — произнес ловкий инженер.

— Позвольте, господа, предложить за здоровье всех участвующих, — поспешил сказать Вихров.

Выпито было и за здоровье всех участвующих.

Губернатор и Пиколова, наконец, уехали: он до неистовства уже начал пламенно посматривать на нее…

— Как же можно было не начать тоста с губернатора! — воскликнул инженер брату своему прокурору.

— О, черт с ним! Я и забыл об нем совсем, — отвечал тот равнодушно.

Когда стали разъезжаться, то Юлия обманула даже братьев и опять очутилась в карете с Вихровым. Оба они ехали еще в театральных костюмах.

Юлии очень хотелось спросить или, вернее, попросить Вихрова об одной вещи.

— Послушайте, — начала она не совсем смелым голосом, — снимите, пожалуйста, с себя фотографию в этом костюме и подарите мне ее на память.

— Нет, зачем! — отвечал ей на это Вихров как-то совершенно небрежно.

Если бы он не был занят в это время своими собственными мыслями, то он увидел бы, что Юлия от этого ответа побледнела даже и совсем почти опустилась на спинку кареты.

Героя моего в эту минуту занимали странные мысли. Он думал, что нельзя ли будет, пользуясь теперешней благосклонностью губернатора, попросить его выхлопотать ему разрешение выйти в отставку, а потом сейчас же бы в актеры поступить, так как литературой в России, видимо, никогда невозможно будет заниматься, но, будучи актером, все-таки будешь стоять около искусства и искусством заниматься…