Люди сороковых годов

Дома Вихрова ужасно ожидали. Груня вскрикнула даже, когда увидела, что он на почтовой тройке в телеге подъехал к крыльцу, — и, выбежав ему навстречу, своими слабыми ручонками старалась высадить его из экипажа.

— Барин, я думала, что вы уж и не приедете совсем, — говорила она задыхающимся от радости голосом. — Благодарю покорно, что вы мне написали, — прибавила она и поцеловала его в плечо.

— Я знал, что ты будешь беспокоиться обо мне, — отвечал Вихров.

— Ужас, барин, чего-чего уж не передумала! Вы другой раз, как поедете, так меня уж лучше вместо лакея возьмите с собой.

— Как это на следствие с горничной ехать — это противозаконно, — возразил Вихров.

— Да я мальчиком, барин, оденусь; я уж примеривала с верхнего мальчика чепан, никак меня не отличить от мужчины — ужасно похожа!

— А что верхние? — спросил Вихров.

— Ничего-с!.. Барышня-то была нездорова. Все по вас тоже, говорят, скучает.

— По мне?

— Да-с. Ей-богу, люди их смеялись: «Что, говорят, ваш барин — женится ли на нашей барышне?.. Она очень влюблена в него теперь».

— И что же ты на это сказала?

— Я говорю: «Наш барин никогда и ни на ком не женится!»

— Отчего ж ты так думаешь? — спросил ее Вихров с улыбкою.

— Оттого, барин, куда же вам меня-то девать будет? Вам жаль меня будет: вы добрый.

Вопрос этот в первый еще раз представлялся Вихрову с этой стороны: что если он в самом деле когда-нибудь вздумает жениться, что ему с Груней будет делать; деньгами от нее не откупишься!

«Э, — подумал он, — где мне, бобылю и скитальцу, жениться», — и то же самое высказал и вслух:

— Не бойся, никогда и ни на ком не женюсь.

— Ну, вот, барин, благодарю покорно, — сказала Груня и поцеловала опять его в плечо.

— А то, барин, еще умора… — продолжала она, развеселившись, — этта верхний-то хозяин наш, Виссарион Ардальонович встретил меня в сенях; он наглый такой, ни одной девушки не пропустит… «Что, говорит, ты с барином живешь?» — «Живу, — говорю я, — где же мне жить, как не у барина?» — «Нет», — говорит, — и, знаете, сказал нехорошее. «Нет уж, говорю, — это извините, барин наш не в вас!» — «Ну, коли он не такой, так я за тобой стану волочиться». Я взяла да кукиш ему и показала; однако он тем не удовольствовался: кухарку свою еще подсылал после того; денег ужас сколько предлагал, чтобы только я полюбила его… Я ту так кочергой из кухни-то прогнала, что чудо!

— Что ж ты нравишься, что ли, ему очень?

— Не знаю, зачем уж так я оченно ему нужна; точно мало еще к нему разных мамзелей его ходит.

— А много?

— Много!.. Прескверный насчет этого мужчина.

В это время сверху пришел к Вихрову посол.

— Шлет уж — не терпится! — сказала Груня с гримаской, увидя горничную Юлии Ардальоновны.

— Барышня велела поздравить вас с приездом, — проговорила та, — и сказать вам, что если вы не очень устали, так пожаловали бы к ним: они весьма желают вас видеть.

— Хорошо, скажи, что приду, — отвечал Вихров.

Груня сделала при этом не совсем довольное личико, впрочем, молча и с покорностью пошла подавать барину умываться и одеваться.

Он, придя наверх, действительно застал Юлию больной. Она сидела на кушетке, похудевшая, утомленная, но заметно с кокетством одетая. При входе Вихрова она кинула на него томный взгляд и очень слабо пожала ему руку.

— Вы больны? — спросил ее Вихров, почему-то сконфуженный ее печальным видом.

— Да, немножко, — отвечала Юлия, а сама между тем с таким выражением взяла себя за грудь, которым явно хотела показать, что, напротив, — множко.

— Чем же, собственно? — спросил Вихров, садясь от нее довольно далеко.

— Я не спала все это время, а потому сил совершенно нет, — отвечала Юлия, устремляя на Вихрова нежный взор.

Он, со своей стороны, просто не знал — куда себя и девать.

— Послушайте, Вихров, — начала Юлия, — скажите мне, могу я вас считать себе другом?

— Сколько вам угодно! — отвечал он, стараясь придать начинающемуся разговору шутливый тон.

— И вы будете со мной откровенны? — продолжала Юлия.

— В чем могу! — отвечал Вихров, пожимая плечами.

— Скажите, — говорила Юлия (она в это время держала глаза опущенные вниз), — вы кроме Фатеевой не любили и не любите никакой другой женщины?

— Любил! — отвечал Вихров односложно.

— Но надеюсь, — продолжала Юлия, — что в этом случае ваш вкус не унизился до какой-нибудь госпожи — очень уж невысокого происхождения?

Вихров при этом взглянул на Юлию: он догадался, что она намекает ему на Грушу, — и ему вздумалось немного подшутить над ней за ее барскую замашку.

— А отчего же и не унизиться? — спросил он.

— Да потому что… — отвечала Юлия, вся вспыхнув и пожимая плечами, — интересного тут ничего нет… может быть, впрочем, это только какое-нибудь временное увлечение?

— Может быть и временное, — отвечал загадочно Вихров.

Юлия не знала — как и понять его. Насчет Груши ей разболтал и этим очень обеспокоил ее брат Виссарион.

— Никогда он на тебе не женится, — бухнул он ей прямо, — потому что у него дома есть предмет страсти.

Юлия вопросительно посмотрела на брата.

— Я пятьсот рублей предлагал, чтобы получить только взаимность, — не приняла.

Виссарион более вящего доказательства не полагал и нужным прибавлять со своей стороны.

— Может быть — ты не нравишься ей, — проговорила Юлия, потупляясь.

— Ну да, не нравишься… Нравятся им только деньги, а если не берет, значит — с той стороны дают больше.

Тысячи мрачных мыслей наполнили голову Юлии после разговора ее с братом. Она именно после того и сделалась больна. Теперь же Вихров говорил как-то неопределенно. Что ей было делать? И безумная девушка решилась сама открыться в чувствах своих к нему, а там — пусть будет, что будет!

— Послушайте, — начала она, побледнев вся в лице, — за то, что вы мне открыли вашу тайну…

Какую ей Вихров тайну открыл — неизвестно.

— Я сама вам открою тайну.

Вихров понял, куда начинал склоняться разговор — и очень этого испугался. Главное, он недоумевал: остановить ли Юлию, чтобы она не открывала ему тайны; если же не остановить ее, то что ей сказать на то? К счастью его, разговор этот перервал возвратившийся домой Виссарион.

— А, изволили прибыть?.. — воскликнул он не без удовольствия и в то же время мельком взглянув на сестру, сидевшую в какой-то сконфуженной и недовольной позе. Недовольна Юлия была, по преимуществу, его приходом.

— Вы там, батюшка, говорят, чудеса напроизводили, — продолжал инженер, — бунт усмирили, смертоубийство открыли!

— Было все это отчасти, — отвечал Вихров.

— А губернатора видели?

— Нет еще.

— Так как же это?

— А так же, завтра успею.

— Этого нельзя, — воскликнул Захаревский, — со следствия вы должны были бы прямо проехать к нему; поезжайте сейчас, а то он узнает это — и бог знает как вас распудрит.

— Пусть себе, очень мне нужно! — сказал сначала Вихров, но потом подумал, что инженер может опять куда-нибудь уехать, и он снова останется с Юлией вдвоем, и она ему сейчас же, конечно, откроет тайну свою.

— В самом деле, я съезжу, — проговорил он, вставая.

Юлия обратила на него умоляющий взор.

— Поезжайте, поезжайте! — говорил Захаревский.

Юлия спросила его тихим голосом:

— А к нам еще придете?

— Может быть, — отвечал Вихров и проворно ушел.

— Что, поразила его грустным своим видом? — спросил Захаревский сестру.

Та рассердилась на это.

— Что это у тебя за глупые шутки надо мной!

— Не шутки, а, право, уж скучно на все это смотреть! — отвечал с сердцем инженер.

К губернатору Вихров, разумеется, не поехал, а отправился к себе домой, заперся там и лег спать. Захаревские про это узнали вечером. На другой день он к ним тоже не шел, на третий — тоже, — и так прошла целая неделя. Захаревские сильно недоумевали. Вихров, в свою очередь, чем долее у них не бывал, тем более и более начинал себя чувствовать в неловком к ним положении; к счастию его, за ним прислал губернатор.

Вихров сейчас же поспешил к нему поехать.

Начальник губернии в это время сидел у своего стола и с мрачным выражением на лице читал какую-то бумагу. Перед ним стоял не то священник, не то монах, в черной рясе, с худым и желто-черноватым лицом, с черными, сверкающими глазами и с густыми, нависшими бровями.

Окончив чтение бумаги, губернатор порывисто позвонил.

В кабинет вбежал адъютант.

— Что же Вихрова мне? — произнес сердито начальник губернии.

— Он здесь, ваше превосходительство, — отвечал адъютант.

— Позовите его сюда!

Вихров вошел.

Лицо губернатора приняло более ласковое выражение.

— Здравствуйте, любезнейший, — сказал он, — потрудитесь вот с отцом Селивестром съездить и открыть одно дело!.. — прибавил он, показывая глазами на священника и подавая Вихрову уже заранее приготовленное на его имя предписание.

Тот прочел его.

— Когда же ехать туда надо? — спросил он священника.

— Сейчас же! — отвечал тот ему сурово. — В воскресенье они были для виду у меня в единоверии; а завтра, на Петров день, сбегутся все в свою моленную.

— Тут становой им миротворит. Моленная должна быть запечатана, а он ее держит незапечатанною; его хорошенько скрутить надобно! — приказывал губернатор.

Вихров молчал: самое поручение было сильно ему не по душе, но оно давало ему возможность уехать из города, а возвратившись потом назад, снова начать бывать у Захаревских, — словом, придать всему такой вид, что как будто бы между ним и Юлией не происходило никакого щекотливого разговора.

— С богом, поезжайте, — сказал ему губернатор.

Вихров раскланялся и вышел. Священник тоже последовал за ним.

— Не угодно ли вам будет со мной ехать, на моей паре? — сказал он, нагоняя Вихрова на улице.

— А это далеко?

— Нет, одна пряжка всего.

— Хорошо!

Согласием этим священник, кажется, остался очень доволен.

— Вам будет без сумнения, да и мне тоже! — говорил он. — А вот и кони мои, — прибавил он, показывая на ехавшую по улице пару, которою правил, должно быть, работник.

Вихров шел быстро; священник не отставал от него: он, по всему заметно было, решился ни на минуту не выпускать его из глаз своих.

— А кто такой становой у вас? — спросил его Вихров.

— Огарков, переведенный к нам из другой губернии, — отвечал священник.

— Ах, боже мой, Огарков! — воскликнул Вихров.

Оказалось, что это был муж уже знакомой нам становой, переведенный в эту губернию тоже по рекомендации Захаревских.

— У него жена, — этакая толстая и бойкая? — спросил Вихров.

— Она самая и есть, — отвечал священник. — Пострамленье кажись, всего женского рода, — продолжал он, — в аду между блудницами и грешницами, чаю, таких бесстыжих женщин нет… Приведут теперь в стан наказывать какого-нибудь дворового человека или мужика. «Что, говорит, вам дожидаться; высеки вместо мужа-то при мне: я посмотрю!» Того разложат, порют, а она сидит тут, упрет толстую-то ручищу свою в колено и глядит на это.

При таком описании образ милой становой, как живой, нарисовался в воображении Вихрова.

— Ужасная она госпожа, — знаю я ее! — проговорил он.

Груня чрезвычайно удивилась, когда увидела, что барин возвратился с священником.

— Я опять сейчас, Груша, уезжаю, — сказал он ей.

— Вот тебе раз! — произнесла она испуганным голосом.

— И тебя никак уже не могу взять с собой, потому что еду с священником, — шутил Вихров.

— Где уж, если с священником… А куда же вы едете?.. Опять к раскольникам?

— Опять к раскольникам.

— Ну, что, барин, вы нарочно, должно быть, напрашиваетесь, чтобы кутить там с раскольническими девушками: у них там есть прехорошенькие!

— Есть недурные! — шутил Вихров и, чтобы хоть немножко очистить свою совесть перед Захаревскими, сел и написал им, брату и сестре вместе, коротенькую записку: «Я, все время занятый разными хлопотами, не успел побывать у вас и хотел непременно исполнить это сегодня; но сегодня, как нарочно, посылают меня по одному экстренному и секретному делу — так что и зайти к вам не могу, потому что за мной, как страж какой-нибудь, смотрит мой товарищ, с которым я еду».

Священник все это время, заложив руки назад, ходил взад и вперед по зале — и в то же время, внимательно прислушиваясь к разговору Вихрова с горничной, хмурился; явно было, что ему не нравились слышимые им в том разговоре шутки.