Люди сороковых годов

У Павла, как всегда это с ним случалось во всех его увлечениях, мгновенно вспыхнувшая в нем любовь к Фатеевой изгладила все другие чувствования; он безучастно стал смотреть на горесть отца от предстоящей с ним разлуки… У него одна только была мысль, чтобы как-нибудь поскорее прошли эти несносные два-три дня — и скорее ехать в Перцово (усадьбу Фатеевой). Он по нескольку раз в день призывал к себе кучера Петра и расспрашивал его, знает ли он дорогу в эту усадьбу.

— С кучером ихним разговаривал: сказывал он, как они ехали, — отвечал тот.

— Как же они ехали? — спрашивал Павел.

— Да через Афанасьево надо; потом — в Пустые Поля, в село Горохово и к ним уж.

— Нет ли поворотов тут?

— Ну, да поворотов как не быть — есть. Главная причина тут лес Зенковский, верст на пятнадцать идет; грязь там, сказывают, непроходимая.

— Да грязь что! Проедем.

— На Горохово не надо ехать, — вмешался стоявший тут Иван.

— Как не надо? — возразил ему с удивлением кучер. — Горохово — приход ихний, всего в двух верстах от них.

— Мало ли где какой приход; не в каждое селение через приход надо ехать! — возразил ему Ванька.

Павел убежден был, что Иван сказал это, вовсе не зная хорошенько, а так только, чтоб поумничать. Это вывело его из терпения.

— Ты говоришь вздор и меня только вводишь в смущение, — сказал он ему.

— Да мне что! Поезжайте, как хотите, — произнес Иван бахваловато и ушел.

— Дурак! — проговорил ему Павел вслед.

— Именно дурак, только барина тревожит, — повторил за ним и кучер.

Накануне отъезда, Павел снова призвал Петра и стал его Христом богом упрашивать, чтобы он тех лошадей, на которых они поедут, сейчас бы загнал из поля, а то, обыкновенно, их ловить ходят в день отъезда и проловят целый день.

— Ужо загоню вечером, — успокоивал его кучер.

— Нет, ты теперь же, сейчас застань их! — настаивал Павел.

— Да теперь пошто! Пусть еще погуляют и поедят, — возражал ему кучер.

— Успеешь еще, братец, уедешь! — вмешался в разговор, уже обиженным голосом, полковник.

— Я непременно к двадцать пятому числу должен быть в Москве, — сказал Павел, чтобы только на что-нибудь свернуть свое нетерпение.

— Не в Москву тебе, кажется, надобно, шельмец ты этакий! — сказал ему полковник и погрозил пальцем. Старик, кажется, догадывался о волновавших сына чувствованиях и, как ни тяжело было с ним расстаться, однако не останавливал его.

«Пусть себе заедет к барыне и полюбезничает с ней», — думал он.

В день отъезда, впрочем, старик не выдержал и с утра еще принялся плакать. Павел видеть этого не мог без боли в сердце и без некоторого отвращения. Едва выдержал он минуты последнего прощания и благословения и, сев в экипаж, сейчас же предался заботам, чтобы Петр не спутался как-нибудь с дороги. Но тот ехал слишком уверенно: кроме того, Иван, сидевший рядом с ним на козлах и любивший, как мы знаем, покритиковать своего брата, повторял несколько раз:

— Это вот так, сюда надо ехать!

И все это Иван говорил таким тоном, как будто бы и в самом деле знал дорогу. Миновали, таким образом, они Афанасьево, Пустые Поля и въехали в Зенковский лес. Название, что дорога в нем была грязная, оказалось слишком слабым: она была адски непроходимая, вся изрытая колеями, бакалдинами; ехать хоть бы легонькою рысью было по ней совершенно невозможно: надо было двигаться шаг за шагом!

Павел выходил из себя: ему казалось, что он никак не приедет к пяти часам, как обещал это m-me Фатеевой. Она будет ждать его и рассердится, а гнев ее в эту минуту был для него страшнее смерти.

Лесу, вместе с тем, как бы и конца не было, и, к довершению всего, они подъехали к такому месту, от которого шли две дороги, одинаково торные; куда надо было ехать, направо или налево? Кучер Петр остановил лошадей и недоумевал.

— Что ты остановился? — спросил с ужасом Павел и уж заранее предугадывал, что тот ему ответит.

Петр был слуга усердный и не любил без толку беспокоить бар.

— А вот тут поглядеть надо, как ехать! — сказал он уклончиво. — Сбегай, поди-ка, — сказал он Ивану, — посмотри, где дорога побойчее идет.

Иван тоже, как и путный, соскочил с козел и сначала пробежал по одной дороге, а потом — по другой.

— Поезжай направо! — сказал он утвердительно и почти повелительно.

Своим искренним голосом он даже Павла обманул на этот раз.

— Направо надо! — повторил и тот за ним.

Петр подумал немного и взял направо; через несколько времени, дорога пошла еще хуже: кроме грязи, там была такая теснота, что четверка едва проходила.

— Мы сбились с дорога! — произнес отчаянным голосом Павел. — Поворачивайте назад!

— Как тут поворотишь! И поворотить-то нельзя, — произнес мрачно Петр. — Смотрел тоже! — прибавил он Ивану укоризненно!

— Чего смотрел! — проворчал тот, как бы ни в чем неповинный.

— Чего смотрел! Не за кусты только посмотреть тебя посылали, подальше бы пробежал! — говорил Петр и сам продолжал ехать.

— Куда же вы едете? Вы меня черт знает куда завезете! — воскликнул Павел.

Петр остановил лошадей. Павел готов был расплакаться; поворотить лошадей, в самом деле, не было никакой возможности.

— Что теперь делать, что теперь делать? — кричал он, колотя себя в грудь.

— Да полноте, батюшка, беспокоиться; выедем как-нибудь!

— Когда выедем, когда выедем? — кричал Павел. На часах у него было около пяти часов.

— Поедем — и в какую-нибудь деревню выберемся, — сказал ему Петр и опять тронул лошадей.

— Это все этот мерзавец, этот негодяй, научил направо ехать! — кричал Павел, грозя на Ивана кулаками.

Иван, в свою очередь, струсил, присмирел и сидел воды не замутя.

Прошло еще для Павла страшных, мучительных полчаса.

— Надо поворотить назад! — произнес, наконец, Петр.

— А разве возможно? — воскликнул обрадованный уже и этим Павел.

— Поворотим как-нибудь, — ответил Петр и начал поворачивать лошадей; но при этом одна из пристяжных забежала за куст и оборвала постромки. Коляску так качнуло, что Иван даже не удержался на козлах и полусвалился-полусоскочил с них.

— Ну, не стыдно ли тебе, не стыдно ли — куда завез нас! — стыдил его Павел.

— Кто ж ее знает! — отвечал Иван, в самом деле, устыдившимся голосом и усаживаясь снова на козлы.

Проехали почти половину до того места, от которого они сбились. Вдруг послышался треск и как бы шлепанье лошадиных ног, и в то же время между кустами показался ехавший верхом мужик.

— Стой, стой! — закричал ему Павел.

Мужик остановился.

— Ты дорогу в Перцово знаешь? — спросил Павел с первого же слова.

— Знаю, — отвечал мужик.

— Я тебе дам десять рублей — брось свое дело и провожай нас в эту усадьбу.

— Десять рублей? — повторил мужик как бы с удивлением.

— Да, десять! — повторил Павел. — Веди только нас, как надо ехать.

— Ехать — что за хитрость! — сказал мужик и через несколько минут вывел их совсем из лесу. — А вот тут все прямо, — сказал он, показывая на дорогу.

— Веди нас до самой усадьбы, тогда десять рублей и получишь, — сказал ему Павел.

Мужик не очень охотно поехал; он, кажется, не совсем доверял, что ему отдадут обещанные деньги.

— Скачите теперь! Марш-марш, валяйте! — закричал Павел.

Петр погнал лошадей. Мужичок поскакал на своей лошаденке. Иван едва удерживался на козлах.

— Скорей! Скорей! — кричал Павел.

Береженые лошадки полковника, я думаю, во всю жизнь свою не видали такой гоньбы.

— Вот и Перцово! — сказал мужик, безбожно припрыгивая на своей лошади и показывая снятою им шляпой на видневшуюся невдалеке усадьбу.

Павел поуспокоился и захотел привесть несколько в порядок свой туалет. Он велел остановиться, вышел из экипажа и приказал Ивану себя почистить, а сам отдал мужику обещанную ему красненькую; тот, взяв ее в руки, все еще как бы недоумевал, что не сон ли это какой-нибудь: три-четыре версты проводив, он получил десять рублей! Он вовсе не понимал того огня, которым сгорал мой герой. Когда Павел снова уселся в коляску и стал уже совсем подъезжать к усадьбе, им снова овладели опасения: ну, если m-me Фатеева куда-нибудь уехала или больна, или муж ее приехал и не велел его принимать, — любовь пуглива и мнительна!

Наконец, он подъехал к крыльцу. Мелькнувшее в окне лицо m-me Фатеевой успокоило Павла — она дома. С замирающим сердцем он начал взбираться по лестнице. Хозяйка встретила его в передней.

— Здравствуйте! — проговорила она приветливым и тихим голосом и в то же время была как бы немного оконфужена.

В следующей комнате Вихров слышал чьи-то женские голоса. Клеопатра Петровна провела его в гостиную.

— Никак уж, вероятно, не ожидали меня встретить, никак! — оприветствовала его там толстая становая, вставая перед ним и потрясая головой.

«О, черт бы тебя подрал! — подумал Павел. — Как это она тут очутилась?»

— И как это случилось, — продолжала становая, видимо, думавшая заинтересовать своим рассказом Павла, — вы этого совершенно ничего не знаете и не угадываете! — прибавила она, грозя ему своим толстым пальцем. — Вчерашнего числа (она от мужа заимствовала этот несколько деловой способ выражения)… вчерашнего числа к нам в село прибежал ваш крестьянский мальчик — вот этакий крошечка!.. — и становая, при этом, показала своею рукою не более как на аршин от земли, — звать священника на крестины к брату и, остановившись что-то такое перед нашим домом, разговаривает с мальчиками. Я говорю: «Душенька, что ты такое это рассказываешь?» — «А наш молодой балин, — говорит, — завтла едет в гости в Пелцово. Пелцовские бали к нам плиезжали и звали его». Дай-ка, я думаю, нашего молодого соседа удивлю и съезжу тоже! — заключила становая и треснула при этом рукой по столу.

«Что же это такое?» — думал Павел, стоя перед ней и решительно не находя — что отвечать ей.

А m-lle Прыхина, молча подавшая при его приходе ему руку, во все это время смотрела на него с таким выражением, которым как бы ясно говорила: «О, голубчик! Знаю я тебя; знаю, зачем ты сюда приехал!»

Павел решительно не знал куда девать себя; Клеопатра Петровна тоже как будто бы пряталась и, совершенно как бы не хозяйка, села, с плутоватым, впрочем, выражением в лице, на довольно отдаленный стул и посматривала на все это. Павел поместился наконец рядом с становою; та приняла это прямо за изъявление внимания к ней.

— Так так-то-с, молодой сосед! — воскликнула она и ударила уже Павла рукою по ноге, так что он поотстранился даже от нее несколько. — Когда же вы к нам опять приедете? Мальчик ваш сказал, что вы совсем уже от нас уезжаете.

— Не знаю-с! — ответил ей сухо Павел и, повернувшись к хозяйке, спросил ее:

— А ваш супруг?

— Он завтра вечером или послезавтра приедет, — отвечала та каким-то ровным голосом.

«Так, значит, сегодня вечером только и много завтра утром можно будет пробыть у ней!» — подумал Павел и с грустью склонил голову. Встретиться с самим господином Фатеевым он как бы даже побаивался немного.

Подали чай. M-me Фатеева, видимо, не совладела уже более с собой и вдруг отнеслась к Павлу:

— Monsieur Вихров, вы, кажется, охотник до музыки; у меня довольно недурное фортепьяно, — в зале оно, — прибавила она, показывая головой на залу.

— Ах, сделайте одолжение, — сказал Павел и сейчас же пошел в залу.

— Сыграйте, пожалуйста, monsieur Вихров; мне сказывали, что вы отлично играете!.. — кричала ему вслед m-lle Прыхина, напирая при этом преимущественно на слово сказывали.

— Ему трудно, может быть, будет отворить фортепьяно, — сказала Фатеева и вышла вслед за Павлом.

Он уже сидел за инструментом и перелистывал ноты. Она потихоньку подошла к нему и села сбоку фортепьян.

— Вы каких-нибудь нот ищете? — спросила она его.

— Я ничего не ищу, — отвечал ей Павел. — По милости ваших гостей, мне не только что ручки вашей не удастся поцеловать, но даже и сказать с вами двух слов.

— Становая эта приехала; я никак ее не ожидала! — проговорила m-me Фатеева. — Прыхина, та — ничего; при той стесняться особенно нечего.

— Та — ничего! — согласился и Павел, ударяя слегка по клавишам. — И что же, они у вас и завтра все утро пробудут?

— Может быть!

— А завтра я должен буду уехать.

M-me Фатеева сначала на это ничего не сказала, но потом, помолчав немного, проговорила:

— Разве вот что: приходите после ужина, когда все улягутся, посидеть в чайную; я буду там.

— А где же эта чайная? — спросил, наклоняя свое лицо к нотам, Павел.

— Я, в продолжение вечера, постараюсь вам как-нибудь показать ее, — отвечала, тоже не глядя на него, m-me Фатеева.

В гостиной, в это время, просто происходила борьба: становая так и рвалась в залу.

— Что же он не играет? Пойду и заставлю его! — говорила она.

— Ах, нет! Погодите, посидите, он сейчас будет играть! — уговаривала и останавливала ее m-lle Прыхина.

— Но, однакож, он не играет! — возразила становая, подождав еще немного и обращая почти сердитое лицо к m-lle Прыхиной.

— Заиграет, погодите! — успокоивала ее та и при этом чему-то усмехнулась.

— Нет, я пойду! — воскликнула становая и поднялась было с дивана.

— Нет, посидите со мной! — останавливала ее m-lle Прыхина и, взяв ее за руку, почти насильно посадила ее на прежнее место.

— Да что же мне сидеть с вами, зачем я вам нужна? — спрашивала становая удивленным голосом.

— Нужны! У вас есть очень хороший жених, и мне за него замуж хочется, — убеждала ее m-lle Прыхина.

— Ах, какие вы глупости говорите! Никаких у меня женихов нет, — продолжала становая, уже рассердясь.

Но Павел в это время заиграл.

— Ну, вот вам — он и заиграл, — сказала ей m-lle Прыхина.

— Да, но он все не то играет, что я люблю; я люблю больше русские песни! — воскликнула становая и, вскочив с дивана, выбежала в залу.

— Нет, нет! Не то извольте играть, а нашу — русскую! — кричала она Павлу.

Хорошо, что m-me Фатеева, смотревшая почти страстно на Павла, услыша ее медвежью походку, успела мгновенно опустить глаза в землю.

— Русскую, русскую извольте сыграть! — продолжала становая и оперлась при этом на стул, на котором сидел Павел.

Какой-то неприятной теплотой так и обдало его при этом.

— Вы задавите меня совсем, — сказал он, почти готовый встать с своего места.

— Ах, какой неженка, скажите, пожалуйста! — воскликнула становая и села на стул, но все-таки напротив него.

Зачем эта г-жа становая так яростно кидалась в этот вечер на моего героя — объяснить трудно: понравился ли он ей очень, или она только хотела показать ему, что умеет обращаться с столичными мужчинами…

М-lle Прыхина тоже, делать нечего, вышла в залу и села около хозяйки.

— Какая несносная женщина! — сказала она, показывая глазами на становую.

— А что же? — спросила ее, как бы совершенно невинным голосом, Клеопатра Петровна.

— Ты видишь! — сказала Прыхина с обычным своим ударением.

— Ничего не вижу, — произнесла с улыбкой Фатеева.

— Ну, не видишь, так и прекрасно! — проговорила обиженная этим m-lle Прыхина, — и, в самом деле, досадно: за все участие ее хоть бы малою откровенностью ее вознаградили!

Павел, под влиянием мысли о назначенном ему свидании, начал одну из самых страстных арий, какую только он знал, и весь огонь, которым горела душа его, как бы перешел у него в пальцы: он играл очень хорошо! M-me Фатеева, забыв всякую осторожность, впилась в него своими жгучими глазами, а m-lle Прыхина, закинув голову назад, только восклицала:

— Чудно, бесподобно!

— Да, недурно! — одобрила и становая. Ей все больше хотелось русского.

Окончив играть, Павел встал и, осмотревшись кругом, сказал:

— Какой дом, однако, у вас оригинальный!

— Ах! Он очень старинный! Вы, однако, не видали его всего. Хотите взглянуть? — подхватила m-me Фатеева, понявшая его мысль.

— Очень рад-с!

M-me Фатеева пошла показывать ему дом.

— Вот это — зала, это — гостиная!

— А это — портрет ваш?

— Да, это — в первый год, как я вышла замуж!

Она нарочно говорила громко, чтобы ее слышали в зале.

— А это вот — угольная, или чайная, как ее прежде называли, — продолжала хозяйка, проводя Павла через коридор в очень уютную и совершенно в стороне находящуюся комнату. — Смотрите, какие славные диваны идут кругом. Это любимая комната была покойного отца мужа. Я здесь буду вас ожидать! — прибавила она совершенно тихо и скороговоркой.

— А когда же мне приходить сюда? — спросил ее замирающим от восторга голосом Павел.

— Когда все улягутся. Вот это окошечко выходит в залу; на него я поставлю свечу: это будет знаком, что я здесь, — продолжала она по-прежнему тихо и скороговоркой. — А вот-с это — библиотека мужа! — произнесла она опять полным голосом.

Когда они проходили маленький коридор, Павел не утерпел и, взяв за талию m-me Фатееву, проговорил:

— Милая моя, бесценная!

M-me Фатеева обернула к нему свое лицо, сияющее счастьем и страстью.

Павел поцеловал ее.

— Тсс! Нельзя этого! — проговорила она, погрозив ему пальчиком.

После такого осмотра дома, Павел возвратился в залу в очень веселом расположении духа и вздумал немного пошутить над становой за все те мучения, которые она заставила его терпеть.

— Скажите вы мне, моя почтенная соседка, — начал он в тон ей, — в кого вы влюблены?

— Я? — спросила она, уставив на него немного сердитые глаза.

Она такого вопроса при всех никак не ожидала от него.

— Да, вот mademoiselle Прыхина и Клеопатра Петровна сказали мне — в кого они влюблены, и вы мне должны сказать то же самое.

— Им — как угодно, а я не скажу, — ответила становая.

— Отчего же?

— А оттого, что, может быть, я в вас влюблена, — отвечала приставша и уставила на него пристальный взгляд.

— Ну, полноте, зачем я вам?.. — возразил Павел (он чувствовал, что от переживаемого счастия начинает говорить совершенно какие-то глупости). — Зачем я вам?.. Я человек заезжий, а вам нужно кого-нибудь поближе к вам, с кем бы вы могли говорить о чувствах.

Становая вдруг вспыхнула и обиделась.

Павел попал прямо в цель. Приставша действительно любила очень близкого к ней человека — молодого письмоводителя мужа, но только о чувствах с ним не говорила, а больше водкой его поила.

— Пожалуйста, без насмешек!.. Пожалуйста!.. Сама умею отсмеяться, — проговорила она.

— Господь с вами, кто над вами смеется; с вами говорить после этого нельзя! — возразил Павел и, отойдя от становой, сел около Прыхиной.

— А с вами так вот, вероятно, мы будем друзьями, настоящими, — проговорил он уже не шутя.

— Надеюсь! — произнесла та многознаменательно.

Хозяйка между тем встала, вышла на минуту и, возвратясь, объявила, что «le souper est servi». [«ужин подан» (франц.).]

Все пошли за ней, и — чем ужин более приближался к концу, тем Павел более начинал чувствовать волнение и даже какой-то страх, так что он почти не рад был, когда встали из-за стола и начали прощаться.

— До свидания, — сказала ему хозяйка не совсем тоже спокойным голосом и крепко пожимая его руку.

— До свидания, — пробормотал он ей.

— Вам приготовлено в кабинете, рядом с залой, — прибавила она.

— Слушаю-с, — произнес Павел и затем, проходя залу, он взглянул на маленькое окошечко, и оно неизгладимыми чертами врезалось у него в памяти. Пришедшего его раздевать Ивана он сейчас же отослал, сказав ему, что он сам разденется, а что теперь еще будет читать. Тот ушел с большим удовольствием, потому что ему с дороги давным-давно хотелось спать. Оставшись один, Павел почти в лихорадке стал прислушиваться к раздававшемуся — то тут, то там — шуму в доме; наконец терпения у него уж больше недостало: он выглянул в залу — там никого не было, а в окошечке чайной светился уже огонек. «Она там», — подумал Павел и с помутившейся почти совсем головою прошел залу, коридор и вошел в чайную. Там он увидел m-me Фатееву — уже в блузе, а не в платье.

— Ах, это вы, — сказала она, как бы не ожидая его и как бы даже несколько испугавшись его прихода.

— Я, — отвечал Павел дрожащим голосом; потом они сели на диван и молчали; Павел почти что глупо смотрел на Фатееву, а она держала глаза опущенными вниз.

— Послушайте! — начала наконец Фатеева. — Я давно хотела вас спросить: Мари вы видаете в Москве?

— Один раз всего видел, — отвечал неторопливо Павел.

— И что же, любовь ваша к ней прошла в вас совершенно? — продолжала Фатеева.

— Прошла, — отвечал Павел искренним тоном. — Однако послушайте, — прибавил он, помолчав, — сюда никто не взойдет из людей?..

— Нет, никто; все преспокойно спят!.. — отвечала протяжно m-me Фатеева.

На другой день, Павел проснулся довольно поздно и спросил Ивана: встали ли все?

— Давно уж все в столовой чай кушают! — объяснил тот.

Павел оделся и пошел туда. Окошечко — из залы в блаженнейшую чайную — опять на минуту промелькнуло перед ним; когда он вошел в столовую, сидевшая там становая вдруг вскрикнула и закрыла обеими руками грудь свою. Она, изволите видеть, была несколько в утреннем дезабилье и поэтому очень устыдилась Павла.

«Дрянь этакая, — подумал он. — Я обладаю прелестнейшею женщиною, а она воображает, что я на нее взгляну…»

М-me Фатеева, при появлении Павла, заметно сконфузилась. Она стала ему наливать чай.

— Как бы я желала каждое утро разливать вам чай, — шепнула она ему.

— Может быть, это когда-нибудь и будет, — ответил ей тихо Павел.

— Может быть!.. Однако, я вижу, ваших лошадей хотят закладывать, — прибавила она вслух и взглянув в окно.

— Да, уж мне позвольте!

— Только я вас попрошу — в Москве одно поручение мое исполнить.

— Сделайте милость, приказывайте!

— Мне это надобно по секрету вам передать. Угодно вам уделить мне две минуты? — проговорила Клеопатра Петровна и пошла.

— Хоть десять! — отвечал Павел, идя за нею.

В гостиной они остановились.

— Послушайте, — начала Фатеева (на глазах ее появились слезы), — вы можете теперь меня не уважать, но я, клянусь вам богом, полюбила вас первого еще настоящим образом. В прежнем моем несчастном увлечении я больше обманывала самое себя, чем истинно что-нибудь чувствовала.

— Ангел мой, как же мне вас не уважать! — говорил Павел.

— И поверьте мне, — продолжала Фатеева, как бы не слушая его, — я несчастная, но не потерянная женщина. Тогда вы не хотели замечать меня…

— Но когда же мы увидимся, чудо мое, сокровище мое?

— Я употреблю все силы — приехать в Москву, но когда это будет — не могу сказать теперь.

— По крайней мере, будете ли вы писать ко мне? — спрашивал Павел.

— Писать я буду к вам часто, и вы пишите ко мне; но только — не на мое имя.

— А на чье?

— На Катишь Прыхину. Она хоть и недальняя, но чрезвычайно мне предана; а теперь я вас не задерживаю. Может быть, что к обеду приедет муж.

— Так я сейчас же и поеду.

— Сейчас же и поезжайте!

Они еще раз поцеловались и возвратились в столовую.

Через полчаса Павел уехал из Перцова.