Люди сороковых годов

Перед масленицей Эйсмонд и Вихров одновременно получили от Плавина печатные пригласительные билеты, которыми он просил их посетить его 11-го числа февраля, в 10 часов вечера.

— Это, надо быть, именины его будут, — сказал генерал.

— Вероятно, — отвечал Вихров.

— А что, вы поедете?

— Не думаю!

— Ну, нет, — что там, поедемте, он человек почтенный; я одиннадцатого числа заеду к вам и непременно утащу вас.

Последнее время генерал заметно заискивал в Вихрове и как бы даже старался снискать его интимную дружбу. 11-го числа часов в 9 вечера он действительно заехал к нему завитой и напомаженный, в полном генеральском мундире, в ленте и звезде.

— Пора, пора! — говорил он, как-то семеня ногами и имея в одно и то же время какой-то ветреный и сконфуженный вид.

Вихров ушел к себе в спальню одеваться.

— Пожалуй, надобно будет белый галстук надеть? — спросил он оттуда.

— Непременно-с! — отвечал генерал, охорашиваясь перед зеркалом и заметно оставаясь доволен своею физиономиею. — У него все будет знать, — прибавил он.

— Знать? — переспросил Вихров.

— Да-с! Сенаторы и министры считают за честь у него быть.

— Вот как! — произнес герой мой, и (здесь я не могу скрыть) в душе его пошевелилось невольное чувство зависти к прежнему своему сверстнику. «За что же, за что воздают почести этому человеку?» — думал он сам с собой.

В карете генерал, когда они поехали, тоже все как-то поеживался, откашливался; хотел, как видно, что-то такое сказать и не находился; впрочем, и пространство, которое им надобно было проехать до квартиры Плавина, было слишком небольшое, а лошади несли их быстро, так что через какие-нибудь минуты они очутились уже у подъезда знакомого нам казенного дома.

Генерал довольно легко выскочил из кареты; в сенях перед зеркалом он еще раз поправил маленьким гребешком свой хохолок и стал взбираться на лестницу. Вихров следовал за ним. Когда они потом отворили двери в квартиру к Плавину, то Вихрова обдало какой-то совсем не той атмосферой, которую он чувствовал, в первый раз бывши у Плавина. В зале он увидел, что по трем ее стенам стояли, а где и сидели господа во фраках, в белых галстуках и все почти в звездах, а около четвертой, задней стены ее шел буфет с фруктами, оршадом, лимонадом, шампанским; около этого буфета, так же, как и у всех дверей, стояли ливрейные лакеи в чулках и башмаках.

«Что такое, где мы это?» — подумал Вихров.

Самого Плавина он увидел стоявшим в дверях гостиной, высоко и гордо поднявшим свою красивую белокурую голову, и тоже в звезде и в белом галстуке.

Когда Вихров подошел к нему поклониться, Плавин дружески, но заметно свысока и очень недолго пожал ему руку. Генералу же он пожал руку гораздо попродолжительнее и даже сказал при этом что-то такое смешное, так что старик махнул только рукою и пошел далее в гостиную. Между гостями Плавина было очень много статс-секретарей, несколько свитских генералов и даже два-три генерал-адъютанта и один товарищ министра. Вихров начал уже чувствовать, что он обмирает в этом обществе: с кем заговорить, что с собой делать — он решительно не находился… Вдруг вдали, в углу гостиной, он увидел и узнал, к величайшему восторгу своему, еще памятное ему лицо Марьеновского. Как к якорю спасения своего бросился он к нему и, даже не совсем соблюдая приличие, во весь голос закричал ему:

— Марьеновский, здравствуйте! Узнаете ли вы меня?

Сам Марьеновский был уже совсем седой и несколько даже сгорбленный старик, но тоже со звездой и в белом галстуке. Видно было, что служебные труды и петербургский климат много, если не совсем, разбили его здоровье. Всмотревшись в лицо героя моего, он тоже воскликнул:

— Боже мой! Кажется, господин Вихров!

— Точно так, — отвечал тот, и оба приятеля, не стесняясь тем, что были на модном рауте, расцеловались между собой.

— Я давно слышал, что вы здесь, но решительно не знал — где вас найти, — говорил Марьеновский.

— А я так и не знал, что вы здесь, — говорил Вихров, — но вы, конечно, служите здесь?

— Да, я тоже вместе с другими занимаюсь по устройству новых судебных учреждений.

— И слава богу, что вас выбрали! — воскликнул Вихров. — Человека более достойного для этого трудно было и найти; но сядемте, однако; здесь можно, надеюсь, сидеть?

— Можно! — отвечал Марьеновский, и оба приятеля уселись несколько в стороне.

— Прежде всего объясните вы мне, — начал Вихров, — как вы знакомы с здешним хозяином?

— Кто ж с ним не знаком в мире служебном и деловом! — отвечал с усмешкою Марьеновский. — Но скажите лучше, как вы с ним знакомы?

— Очень просто: он товарищ мне по гимназии; я вместе с ним жил…

— Вот что!.. — произнес Марьеновский. — Он, впрочем, и без этого любит быть знакомым с артистами и писателями.

— Но неужели же он в самом деле государственный человек?

— Еще какой! На петербургский лад, разумеется.

— То есть умеет подделываться к начальству.

— О, господи! Про какие вы ветхие времена говорите!.. Ныне не то-с! Надобно являть в себе человека, сочувствующего всем предстоящим переменам, понимающего их, но в то же время не выпускающего из виду и другие государственные цели, — каков и есть господин Плавин.

— Но в сущности, однако, что же он?

— В сущности ничего! Господин, кажется, очень любящий комфорт и удобства жизни и вызнавший способ показывать в себе человека весьма способного.

— Но в чем же именно эти способности его состоят? — продолжал расспрашивать Вихров.

— Главное, я думаю, в том, что все эти новые предположения, которые одних пугают и смущают, а другими не совсем сразу понимаются, он так их сумеет понизить и объяснить, что их сейчас же уразумевают и перестают пугаться. Он в этом отношении очень полезен, потому что многое бы не прошло, что проходит через посредство его.

— Но зато и вреден тем, что оно проходит так, как он понимает.

— Да, по большей части далеко не так, как было вначале, и удивительное дело: он, кажется, кандидат здешнего университета?

— Кандидат! — подхватил Вихров.

Марьеновский пожал плечами.

— Учили, что ли, их очень плохо, но, верьте, он ничего не знает: все, что говорит, — это больше выслушанное или накануне только вычитанное; а иногда так проврется, что от него пахнет необразованием.

— Именно необразованием, — подхватил Вихров.

— Пахнет необразованием, — повторил еще раз и как-то досадливо Марьеновский.

— А скажите, нет ли у вас в товариществе Захаревского — правоведа?

— Нет, но он служит в другом месте и занимает очень видную должность.

— Он очень честный человек… и юрист, должно быть, хороший.

— Да, только внешний отчасти, неглубокий.

— И вы видаетесь иногда с ним?

— Очень часто даже!

— Не передадите ли вы ему, что я здесь и очень желал бы с ним повидаться, а потому он или сам бы побывал у меня, или я бы приехал к нему, а вот и адрес мой!

— Непременно скажу и, я думаю, даже вместе с ним и приеду к вам.

— Пожалуйста! — воскликнул Вихров, крепко пожимая его руку.

Марьеновский после того встал.

— Ну, я и домой, мне еще работать надо, — сказал он и потихоньку вышел из гостиной.

По уходе его Вихров опять очутился в совершенном одиночестве. Под влиянием всего того, что слышал от Марьеновского, он уставил почти озлобленный взгляд на хозяина, по-прежнему гордо стоявшего и разговаривавшего с двумя — тремя самыми важными его гостями.

«Неужели же никогда этот господин не обличится, — думал он, — и общество не поймет, что он вовсе не высоко-даровитая личность, а только нахал и человек энергический?» Воздавай оно все эти почести Марьеновскому, Вихров, кроме удовольствия, ничего бы не чувствовал; но тут ему было завидно и досадно.

Посреди такого размышления к нему подошел Эйсмонд.

— А что, не пора ли нам и по домам? — шепнул он ему.

— С великою радостью, — отвечал Вихров, и оба они тоже потихоньку выбрались из комнат и отправились.

— Поедемте к Донону ужинать, — вот где вы с женой ужинали! — сказал как-то особенно развязно генерал.

— Хорошо! — согласился Вихров.

Генерал бойко и потирая с удовольствием руки вошел в отель.

— Водки, братец, нам поскорее, водки! — говорил он, садясь перед одним столиком. — Садитесь и вы, пожалуйста, — прибавил он Вихрову.

Тот уселся против него.

— Ну-с, что же нам съесть? Жена очень хвалила, вы тогда ужинали салат из ершей. Сделай нам салат из ершей.

— Слушаю-с, — отвечал ему лакей.

— Потом котлеты, что ли, паровые.

— Не прикажете ли бараньи котлеты?.. Есть настоящая кушелевская баранина.

— Давай, давай; в клубе едал кушелевскую баранину, хороша очень!

Затем они начали ужинать; генерал спросил шампанского, и когда уже порядочно было съедено и выпито, он начал как бы заискивающим голосом:

— Я вот, Павел Михайлович, давно хотел с вами поговорить об одной вещи, — вы вот и родственник моей жене и дружны с ней очень, не знаете ли, что за причина, что она по временам бывает очень печальна?

— Совершенно не знаю и даже не замечал, чтобы она была особенно печальна, — отвечал Вихров, немного уже и сконфуженный этим вопросом.

— Есть это, есть! Дело в том, что вы и сами в отношении там одной своей привязанности были со мной откровенны, и потому я хочу говорить с вами прямо: у меня есть там на стороне одна госпожа, и я все думаю, что не это ли жену огорчает…

— Зачем же у вас это есть? — спросил Вихров полушутя, полусерьезно.

— Есть, потому что это необходимо должно быть!..

И затем генерал наклонился к Вихрову и шепнул ему что-то такое совсем уж на ухо.

— Ну, и что же? — спросил тот, в свою очередь, каким-то захлебывающимся голосом.

— А то, что я человек, по пословице: «Не тут, так там!» Ну, и она знает теперь, что это существует.

— И, вероятно, совершенно вас прощает?

— То-то мне кажется, что нет; знаете, как женщины по-своему понимают: если, дескать, нельзя, так и нигде нельзя. Повыведайте у ней как-нибудь об этом издалека и скажите мне.

— Хорошо! — отвечал Вихров.

Более приятного открытия, какое в настоящую минуту сделал ему генерал, для него не существовало на свете.

— И что ж, хорошенькая у вас эта особа? — спросил он его.

— Хорошенькая-прехорошенькая! — воскликнул Евгений Петрович с загоревшимся уже взором. — Заедемте теперь к ней, — прибавил он: выпитое для большей откровенности вино заметно его охмелило.

— Но теперь поздно! — возразил Вихров.

Ему, впрочем, самому хотелось взглянуть на эту особу.

— Ничего, может быть, еще пустит; люди знакомые, поедемте! — говорил самодовольно генерал.

Они поехали. На Мещанской они взобрались на самый верхний этаж, и в одну дверь генерал позвонил. Никто не ответил. Генерал позвонил еще раз, уже посильней; послышались, наконец, шаги.

— Wer ist da? [Кто там? (нем.).] — послышался женский голос.

— Это я, отпирайте, — говорил генерал не совсем уж смелым голосом.

— Спят уже давно; нельзя! — отвечал опять тот же голос.

— Да отворите, прошу вас, — упрашивал генерал.

Шаги куда-то удалились, потом снова возвратились, и затем началось неторопливое отпирание дверей. Наконец, наши гости были впущены. Вихров увидел, что им отворила дверь некрасивая горничная; в маленьком зальце уже горели две свечи. Генерал вошел развязно, как человек, привыкший к этим местам.

— А к Эмме Николаевне можно? — спросил он в то же время робко горничную.

— Можно, чай, — отвечала та сердито.

Генерал на цыпочках прошел в следующую комнату и, как слышно, просил Эмму Николаевну выйти в залу. Та, наконец, проговорила:

— Ну, ступайте, приду! — И вскоре за тем вышла, с сильно растрепанной головой. Она была довольно молода и недурна собой. — Ну, что вам еще надо? — спросила она генерала.

— А вот — позволь тебе представить моего приятеля! — проговорил старик, показывая на Вихрова.

— Ну, что же, только и есть? — спросила Эмма насмешливо генерала.

— Только вот желал познакомить его с тобой.

— О, глупости какие! Поезжайте, пожалуйста, домой, ей-богу, спать хочется! — проговорила Эмма, зевая во весь рот.

— Поедемте, в самом деле, — подхватил Вихров, — она спать хочет.

— Никогда не ездит по вечерам, а тут вдруг ночью приехал, — проговорила Эмма, зевая снова.

— Хорошо, уедем; прощай, прощай, дай ручку поцеловать! — говорил старикашка.

— Ну, на! — сказала Эмма, протягивая ему руку.

Генерал с чувством поцеловал ее.

Наконец, они снова выбрались с Вихровым на свежий воздух; им надобно было ехать в разные стороны.

— Что, недурна? — спросил с удовольствием генерал.

— Очень, — подхватил Вихров.

— Характерна только, — прибавил генерал.

— Характерна? — переспросил Вихров.

— У, не приведи бог! — отвечал старик, садясь в карету.