Люди сороковых годов

С самого начала своей болезни Вихров не одевался в свое парадное платье и теперь, когда в первый раз надел фрак и посмотрелся в зеркало, так даже испугался, до того показался худ и бледен самому себе, а на висках явно виднелись и серебрились седины; слаб он был еще до того, что у него ноги даже дрожали; но, как бы то ни было, на свадьбу он все-таки поехал: его очень интересовало посмотреть, как его встретит и как отнесется к нему Юлия.

Девичники в то время в уездных городках справлялись еще с некоторою торжественностью. Обыкновенно к невесте съезжались все ее подружки с тем, чтобы повеселиться с ней в последний раз; жених привозил им конфет, которыми как бы хотел выкупить у них свою невесту. Добродушный и блаженствующий Живин накупил, разумеется, целый воз конфет и, сверх того, еще огромные букеты цветов для невесты и всех ее подруг и вздумал было возложить всю эту ношу на Вихрова, но тот решительно отказался.

— Убирайся ты, понесу ли я эту дрянь?! — сказал тот ему прямо.

— Экий ленивец какой, экий лентяй! — укорял его Живин и — делать нечего — велел нести за собою лакею.

Приехали они на Вихрова лошадях и в его экипаже, которые, по милости Симонова, были по-прежнему в отличнейшем порядке. Барышни-девицы были все уже налицо у Юлии, и между всеми ими только и вертелся один кавалер, шафер Юлии, молоденький отпускной офицерик, самым развязным образом любезничавший со всеми барышнями.

Войдя за Живиным, Вихров прямо подошел к невесте.

— Здравствуйте, Павел Михайлыч! — воскликнула та, явно вспыхнув и с видимою поспешностью поздоровавшись с женихом.

— Поздравляю вас! — произнес тот в ответ ей.

— Да, благодарю вас, — проговорила Юлия и опять так же поспешно.

— Павел Михайлыч, здравствуйте! — раздался в это время из-за угла другой голос.

Вихров обернулся: это говорила m-lle Прыхина. Она тоже заметно как-то осунулась и как-то почернела, и лицо ее сделалось несколько похожим на топор.

— Сюда, сюда! — кричала она, показывая на свободный стул около себя.

Вихров, не находя, о чем бы больше говорить с невестой, отошел и сел около Катишь.

Юлия же как бы больше механически подала руку жениху, стала ходить с ним по зале — и при этом весьма нередко повертывала голову в ту сторону, где сидел Вихров. У того между тем сейчас же начался довольно интересный разговор с m-lle Прыхиной.

— Я только сейчас услыхала, что вы приехали в деревню и будете здесь жить, — говорила она, втягивая в себя воздух носом, — и мне будет еще нужно серьезно об одной вещи поговорить с вами!.. — прибавила она.

— О какой это? — спросил Вихров.

— Ну, теперь еще не скажу, а завтра. Будемте лучше говорить об вас; отчего вы на здешней-то госпоже не женились? — прибавила она и явно своим носом указала на Юлию.

— Это с какой стати? — возразил ей Вихров.

— А с такой, что, когда она ехала к братьям, так сейчас было видно, что она до сумасшествия была в вас влюблена, — и теперь-то за этого хомяка идет, вероятно, от досады, что не удалось за вас.

Дальновидную Катишь в этом случае было трудней обмануть, чем кого-либо. Она сразу поняла истинную причину решения Юлии — выйти замуж, и вместе с тем глубоко в душе не одобряла ее выбор: Живин всегда ей казался слишком обыкновенным, слишком прозаическим человеком.

— Ничего этого никогда не было и быть не могло! — возразил ей Вихров.

— Ну да, не было, знаю я вас — и знаю, какой вы хитрый в этом случае человек! — отвечала она.

Беседа их была прервана приездом Кергеля. Сей милый человек был на этот раз какой-то растерянный: коричневый фрак со светлыми пуговицами заменен на нем был черным, поношенным, обдерганным; жилетка тоже была какая-то шелковенькая и вряд ли не худая на карманах, и один только хохолок был по-прежнему завит. Услышав, что на девичнике Вихров, он прямо подошел к нему.

— Не могу и выразить, как я счастлив, видя вас снова посреди нашей семьи! — говорил он, прижимая руку к сердцу.

— И я также очень рад, что вижу вас, — отвечал Вихров, тоже дружески пожимая его руку.

— Здравствуйте! — произнес Кергель и m-lle Прыхиной.

— Здравствуйте! — отвечала ему и та совершенно покойным голосом.

Они давно уже помирились, и прежнее чувство пылкой и скоропреходящей любви в них заменилось прочным чувством дружбы.

Кергель подсел третьим лицом в их беседу.

— Слышали мы, — продолжал он, обращаясь к Вихрову, — что над вами разразилась гроза; но вы, как дуб могучий, выдержали ее и снова возвратились к нам.

— Скорей, как лоза, изогнулся и выдержал бурю, — произнес, усмехаясь, Вихров.

— Ну-с, это я думаю, не в характере вашем, — возразил ему Кергель.

— А как вы поживаете? — спросил его Вихров, заинтересованный чересчур уж бедным туалетом приятеля.

— Что, я как поживаю — дурно-с, очень дурно!.. Без места, состояния почти не имею никакого; надобно бы, конечно, ехать в Петербург, но все как-то еще собраться не могу.

И Кергель при этом горько улыбнулся.

— Monsieur Кергель занимал такое место, на котором другие тысячи наживали, а у него сотни рублей не осталось, — произнесла m-lle Катишь и махнула при этом носом в сторону.

Как и всех своих друзей, она и Кергеля в настоящее время хвалила и превозносила до небес.

— Ста рублей не осталось, — повторил за ней и тот искреннейшим голосом.

— Но какое же место вы желали бы иметь? — спросил его Вихров.

— Всякое, какое дало бы мне кусок хлеба, — отвечал Кергель, разводя руками.

— Вот видите что, — начал Вихров, — губернатором в ту губернию, в которой я служил, назначен мой хороший знакомый, прежний владелец Воздвиженского, — и если я ему напишу, то он послушается, кажется, моей рекомендации.

Покуда Вихров говорил это, Кергель и m-lle Катишь превратились все во внимание.

— Вы бы сделали для меня истинное благодеяние, — произнес первый, не зная, кажется, как и выразить овладевшее им чувство благодарности.

— Павел Михайлыч, вероятно, и сделает это по своей доброте! — подхватила и Катишь каким-то уж повелительным голосом.

— Непременно сделаю, завтра же напишу, — сказал Вихров.

Кергель поблагодарил его только уже кивком головы.

К этой группе, наконец, подошла невеста с женихом. Юлия несколько времени стояла перед ними молча. Она явно выказывала желание поговорить с Вихровым. Тот понял это и встал.

— Я вашего батюшки не вижу, — сказал он, в самом деле заметив, что он до сих пор еще не видал старика.

— Он так слаб, что уж и не выходит из своей комнаты, — отвечала она. — Вот так, одна-одинехонька и выхожу замуж, — прибавила она, и Вихров заметил, что у нее при этом как будто бы навернулись слезы. В это время они шли уже вдвоем по зале.

— Ну, что ж, зато вы выходите за отличнейшего человека, — сказал ей негромко Вихров.

— Дай бог, чтобы я-то была достойна его, — сказала Юлия. — Конечно, я уж не могу принести ему ни молодого сердца, ни свежего чувства, но, по крайней мере, буду ему покорна и честно исполню свой долг.

При этом Юлия так дергала свою жемчужную нитку, что та лопнула у ней, и жемчуг рассыпался. Вихров нагнулся и хотел было поднять.

— Не трудитесь, человек подберет! Подбери! — сказала она почти с каким-то презрением проходившему лакею. Тот собрал и подал. Она бросила жемчуг в пепельницу и снова обернулась к продолжавшему все еще стоять около нее Вихрову.

— Я Живина предпочла другим, потому что он все-таки человек одинаких с вами убеждений, — проговорила она.

— Вы и не ошибетесь в нем, — сказал он на это ей глухим голосом.

В день свадьбы Вихров чувствовал какую-то тревогу и как бы ожидал чего-то; часа в четыре он поехал к жениху; того застал тоже в тревоге и даже расплаканным; бывшего там Кергеля — тоже серьезным и, по-вчерашнему, в сквернейшем его фрачишке; он был посаженым отцом у Живина и благословлял того.

Наконец, они отправились в знакомый нам собор; Вихров поехал потом за невестой. Ту вывели какие-то две полные дамы; за ними шла Катишь, расфранченная, но с целыми потоками слез по щекам, которые вряд ли не были немножко и подрумянены.

Когда невесту привезли в церковь, то ее провели на левую сторону, а жених стоял на правой. Вихрову было тяжело видеть эту церемонию. Он очень хорошо понимал, что приятель его в этом случае сильнейшим образом обманывался, да вряд ли не обманывалась и невеста, думавшая и желавшая честно исполнить свой долг перед мужем. По возвращении свадебного поезда домой, молодые сначала сходили к отцу, потом подали шампанское — и пошли радостные поздравления с поцелуями и со слезами. Поздравил также и Вихров молодую, которая на этот раз обнаружила какой-то стыд перед ним: ей, кажется, по преимуществу, совестно было того, что потом с ней последует.

— Как к вам идет ваш брачный вуаль! — сказал он ей, чтобы что-нибудь сказать.

— Да! — отвечала она, краснея и потупляя голову.

Вихров вскоре после того хотел было и уехать, но за ним зорко следила m-lle Прыхина. Каким-то вороном мрачным ходила она по зале и, как только заметила, что Вихров один, подошла к нему и сказала ему почти строгим голосом:

— Когда вы поедете домой, то возьмите меня с собой в коляску. Мне надобно вам многое рассказать.

— Что такое? — спросил Вихров, начинавший уже несколько и пугаться ее слов.

— Там скажу ужо! — прибавила Катишь еще более мрачным голосом.

Вихров сейчас же после того собрался, и когда раскланялся с молодыми и вышел в переднюю, то m-lle Катишь, в бурнусе и шляпке, дожидалась уже его там. Без всякого предложения, она села первая в его коляску и, когда они отъехали, начала несколько насмешливым голосом:

— Вы теперь едете со свадьбы от одной вашей жертвы, — не почувствуете ли, может быть, жалости к другой вашей жертве?

— К какой моей другой жертве? — спросил ее Вихров.

— К Фатеевой.

Вихров посмотрел на нее.

— Вы, кажется, сами об ней переменили мнение? — спросил он ее.

— Бог с ней, какое бы об ней ни было мое мнение, но она умирает теперь.

— Умирает? — спросил Вихров.

— В страшнейшей чахотке; вчерашний день, как я увидала вас, мне сейчас же пришла в голову мысль, что не подействует ли благодетельно на нее, если она увидит вас, — и сегодня я была у ней. Она в восторге от этого свидания, и вы непременно должны ехать к ней.

Вихрова точно кинжалом ударило в сердце это известие.

— Послушайте, я сам теперь измучен и истерзан нравственно и физически; мне очень тяжело будет это сделать.

— Вы должны ехать к ней — это ваш долг, — повторила Катишь каким-то даже гробовым голосом, — через неделю, много — через две, она умрет.

Совесть Вихрову говорила, что, в самом деле, он должен был это сделать.

— Но для чего она, по преимуществу, желает видеть меня? — спросил он.

— Да чтобы полюбоваться вот на милые черты, — отвечала Катишь и с каким-то озлоблением развела руками.

— Но ведь для нее не я один представляю милые черты!

— Тсс, тише! Не смейте этого говорить про умирающую! — перебила его басом Катишь. — То-то и несчастье наше, что ваши-то черты милей, видно, всех были и незаменимы уж ничьими.

Понятно, что добрая Катишь все уже простила Фатеевой и по-прежнему ее любила.

— Где же она живет? — спросил Вихров.

— Я вам покажу; завтра в одиннадцать часов заезжайте ко мне — и поедемте вместе. Теперь еще о Кергеле: написали вы об нем губернатору или нет?

— Нет еще.

— Сегодня же извольте, сейчас написать, — приказывала Катишь, — и кроме того: отсюда сестер милосердия вызывают в Севастополь, — попросите губернатора, чтобы он определил меня туда; я желаю идти.

— С какой же целью?

— С такой же, что не желаю, во-первых, обременять старика-отца, у которого и службы теперь нет.

Катишь и никогда почти не обременяла его и жила всегда или своими трудами, или подарками от своих подруг.

— Наконец это и интересно очень: война, ружья, пальба, может быть, убьют меня. Сегодня же напишите! — заключила она, вылезая, наконец, из экипажа перед своим домом.

Вихров очутился на этот раз под каким-то обаянием m-lle Катишь. Приехав домой, он сейчас же написал письмо к Абрееву — как об ней, так и об Кергеле, выразившись о последнем, что «если вашему превосходительству желательно иметь честного чиновника, то отвечаю вам за г-на Кергеля, как за самого себя»; а Катишь он рекомендовал так: «Девица эта, при весьма некрасивой наружности, самых высоких нравственных качеств».