Люди сороковых годов

Герой мой очень хорошо понимал, что в жизни вообще а в службе в особенности, очень много мерзавцев и что для противодействия им мало одной энергии, но надобно еще и суметь это сделать, а также и то, что для человека, задавшего себе эту задачу, это труд и подвиг великий; а потому, вернувшись со следствия об опекунских деяниях Клыкова, он решился прежде всего заехать к прокурору и посоветоваться с ним. Тот встретил его с какой-то полуулыбкой.

Вихров рассказал ему все дело подробно.

— Я уж слышал это, — отвечал Иларион Захаревский, — губернатор приглашал меня по этому делу и говорил со мною о нем.

— Что же именно? — спросил Вихров.

Захаревский усмехнулся.

— Они тут совсем другой оборот дают! — начал он. — Они говорят, что вы взбунтовали все имение против опекуна!

— Чем же я взбунтовал? — спросил Вихров.

— Тем, что вы собирали их, говорили им речи, чтобы они не слушались опекуна.

— Я говорил им только, чтобы они показывали правду.

— Ну, а они объясняют, что вы к ним воззвание произносили! Давать всему какой угодно оттенок — они мастера; однако позвольте мне ваше дело посмотреть, — прибавил Захаревский, увидев в руках Вихрова дело.

Тот ему подал его, Захаревский просмотрел его с первой страницы до последней.

— Все очень обстоятельно обследовано; не знаю, как они вывернутся тут! — проговорил он.

— Мало, что обстоятельно обследовано, но у меня еще есть и другие факты… Он хотел меня даже отравить!..

И Вихров рассказал историю о дурмане.

Захаревский на это пожал только плечами.

— Что же они намерены теперь сделать с своей стороны? — спросил Вихров.

— Решительно не знаю, — отвечал Захаревский. — Губернатор только спрашивал меня, не следует ли команды ввести в именье. Я говорю, что команды вводятся, когда уже испытают прежде все предварительные полицейские меры. Пусть прежде туда выедет полиция, члены опеки и внушат крестьянам повиновение; наконец, говорю, еще не известно, что откроется по исследованию вашего чиновника, и, может быть, действия опекуна таковы, что его самого следует удалить и что крестьяне оказывают неповиновение только против него. «Никогда, говорит, не может быть этого, потому что он человек прекрасный!»

— Хорош прекрасный человек! — воскликнул Вихров.

— Он его, по крайней мере, таким считает!.. Сам же Клыков, как слышал я, ускакал в Петербург, вероятно, там выдумает что-нибудь отличное! — заключил Захаревский и, видимо, от сдерживаемой досады не в состоянии даже был покойно сидеть на месте, а встал и начал ходить по комнате. — Это такие, батюшка, изобретатели и творцы в этом роде, что чудо! Все усилия, все способности свои употребляют на это. Говорят, по случаю вакансии председателя уголовной палаты, они тоже славную вещь затевают. Кандидатом у того совестный судья…

— Это что на театре не хотел играть у губернатора? — подхватил Вихров.

— Тот самый; во-первых — человек безукоризненной честности, во-вторых — самостоятельный, и он вдруг предположил… Они в этом своем величии опьяневают как-то и забывают всякое приличие!.. Предположил заместить его Пиколовым — этой дрянью, швалью, так что это почти публичное признанье в своей связи с его женою!

Говоря это, прокурор побледнел даже и беспрестанно потрясал своей сухощавой головой.

— Но как же он это сделает? — спросил Вихров. — Председатели палаты — по выборам… Пиколова, вероятно, все черняками закидают.

— Очень просто! Просто очень! — отвечал прокурор. — До выбора еще два года с лишком; он кандидата на это место, судью, очернит чем-нибудь — и взамен его представит определить от короны господина Пиколова.

— Ну, судья-то, кажется, не дастся ему очернить себя, он не из таких — сам зубаст! — возразил Вихров.

— Не дастся!.. Хорошо, если успеет в этом! — сказал прокурор. — Говорят, хочет ехать в Петербург и хлопотать там.

— Наконец, и вы должны помочь ему; вы все-таки здесь — царское око! — подхватил Вихров.

— Я, конечно, с своей стороны сделаю все, — продолжал Захаревский, — напишу министру и объясню всю интригу; пусть там меня переводят куда хотят, но терпения моего больше недостает переносить все это!

Всеми этими речами прокурор очень нравился Вихрову.

— Так следствие мое, значит, складно произведено? — спросил он.

— Очень складно! — отвечал прокурор. — Пусть они пожуют его и покусают; я очень рад, что оно — в том же роде, как и штука с судьей, так что все это мы можем вместе соединить.

— Поеду представлять ему дело, — сказал Вихров.

— Поезжайте и заезжайте, пожалуйста, оттуда сказать, что он вам будет говорить.

— Непременно! — отвечал Вихров и уехал.

Ему весело даже было подумать о том, как у начальника губернии вытянется физиономия, когда он будет ему рассказывать, как он произвел следствие; но — увы! — надежда его в этом случае не сбылась: в приемной губернатора он, как водится, застал скучающего адъютанта; сей молодой офицер пробовал было и газету читать и в окно глядеть, но ничего не помогало, все было скучно! Он начал, наконец, истерически зевать. При появлении Вихрова он посмотрел на него сонными глазами.

— К Ивану Алексеевичу? — спросил он его как-то нехотя и сам в это время позевнул.

— Да, — отвечал Вихров и тоже, по симпатии, невольно позевнул.

— Вам тоже, видно, спать хочется? — сказал адъютант.

— Я всю ночь ехал, — отвечал Вихров.

— А я время проводил с прехорошенькой женщиной, — отвечал адъютант и снова самым отчаянным образом зевнул.

«О, чтобы тебя черт побрал!» — подумал Вихров и вместе с тем не удержался и сам зевнул.

— Иван Алексеевич посылал за вами, или вы сами пришли к нему? — продолжал лениво адъютант.

— Сам пришел, — отвечал Вихров.

— Он занят теперь и не велел никого принимать, — говорил адъютант, снова зевая.

— Чем же занят? — спросил Вихров, стараясь удержать свои мускулы от зевоты.

— Шорник у него; сбрую подряжает его новую сделать, — отвечал наивно адъютант.

Вихров, делать нечего, сел и стал дожидаться.

Адъютант был преданнейшее существо губернатору, — и хоть тот вовсе не посвящал его ни в какие тайны свои, он, однако, по какому-то чутью угадывал, к кому начальник губернии расположен был и к кому — нет. Когда, на этот раз, Вихров вошел в приемную, адъютант сейчас же по его физиономии прочел, что начальник губернии не был к нему расположен, а потому он и не спешил об нем докладывать.

Терпение Вихрова, наконец, лопнуло.

— Доложите, пожалуйста; может быть, он уже с шорником кончил, — проговорил он.

— А у вас нужное разве дело?

— Очень нужное! — подхватил Вихров.

Адъютант лениво пошел в кабинет. Там он пробыл довольно долго. Начальник губернии, после его доклада, все почему-то не удостоивал его ответа и смотрел на бумагу.

— Пусть подождет, я выйду туда, — сказал он наконец.

— Он сюда выйдет! — проговорил еще небрежнее адъютант и, сев на свое место, не стал даже и разговаривать с Вихровым, который, прождав еще с час, хотел было оставить дело и уехать, но дверь из кабинета отворилась наконец — и губернатор показался; просителей на этот раз никого не было.

Губернатор подошел к вставшему на ноги Вихрову и ни слова не начинал говорить, как бы ожидая, что тот скажет.

Вихров подал ему рапорт о деле и назвал последнее только по имени.

Губернатор пробежал его рапорт с начала до конца.

— Там крестьяне, говорят, оказали неповиновение, — проговорил он, наконец, каким-то глухим голосом.

— Я не видал никакого неповиновения, — отвечал Вихров.

— Я говорю не в отношении вас, а в отношении опекуна, — произнес губернатор самым равнодушным тоном, как бы не принимая в этом деле никакого личного участия.

— Я не слыхал об этом, — отвечал Вихров.

— Мне по этому делу, может быть, опять придется послать, — проговорил губернатор и с делом ушел в кабинет.

Вихров остался в совершенном недоумении от такого приема и поехал, по своему обещанию, рассказать об том прокурору. Там он застал Виссариона Захаревского.

Вихров сейчас же стал рассказывать, как губернатор его принял:

— Во-первых, в кабинет к себе не пустил и заставил дожидаться часа два; я по этому заключил, что он очень гневен был на меня; но потом, когда он вышел в приемную, то был тих и спокоен, как ангел!

— Ну, ваше дело, значит, плохо, — подхватил прокурор, — значит, он запасся против вас серьезными фактами, по которым он жамкнет и давнет вас отличнейшим образом.

— Это почему вы думаете? — спросил Вихров.

— Потому что, если бы он не чувствовал против вас силы, он бы бесновался, кричал, как он обыкновенно делает всегда с людьми, против которых он ничего не может сделать, но с вами он был тих и спокоен: значит, вы у него в лапках — и он вас задушит, когда только ему вздумается.

— А, черт с ним, что же он такое особенное может сделать со мной! — воскликнул Вихров.

— Я не знаю, что, собственно, по этому делу, о котором говорит мой брат, — вмешался в их разговор инженер, — но вот чему я вчера был сам свидетелем. Он позвал меня посмотреть, чтобы поправить ему потолок в зале, и в это же время я в зале вижу — стоит какой-то поп. Я спросил дежурного чиновника: «Кто это такой?» Он говорит: «Это единоверческий священник!» Губернатор, как вышел, так сейчас же подошел к нему, и он при мне же стал ему жаловаться именно на вас, что вы там послабляли, что ли, раскольникам… и какая-то становая собирала какие-то деньги для вас, — так что губернатор, видя, что тот что-то такое серьезное хочет ему донести, отвел его в сторону от меня и стал с ним потихоньку разговаривать.

— Это уж еще что-то такое новое на меня! — сказал Вихров прокурору.

— Теперь так это и пойдет; вероятно, даже будет нарочно выискивать и подучать, — сказал тот.

— Но, наконец, это скучно и несносно становится! — произнес Вихров и, возмущенный до глубины души всем этим, уехал домой и сейчас же принялся писать к Мари.

«Обожаемая, но жестокая кузина! Вы до сих пор не отвечаете мне на мое письмо, а между тем я сгораю от нетерпения в ожидании вашего ответа, который один может спасти и утешить меня в моем гадком положении!.. Знаете ли вы, что, может быть, нет более трагического положения, как положение человека, который бы у нас в России вздумал честно служить. Трудно вообразить себе — до какой деморализации дошло у нас так называемое чиновничество. На целый губернский город выищется не более двух — трех сносно честных людей, за которых, вероятно, бог и терпит сей град на земле, но которых, тем не менее, все-таки со временем съедят и выживут. Я только еще успел немножко почестней пошевелиться в этом омуте всевозможных гадостей и мерзостей, как на меня сейчас же пошли доносы и изветы, но я дал себе слово биться до конца — пусть даже ссылают меня за то в Сибирь, ибо без благоприятного ответа вашего на последнее письмо мое — мне решительно это все равно. «Я плыву и плыву через мглу на скалу и сложу мою главу неоплаканную!» Помните эти стихи, которые я читал вам еще в юности? Жду вашего письма ».