Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что тут пишет он
мне в записке? (Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька, что состояние мое
было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)
Я ничего не понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки!
Я не иначе хочу, чтоб наш дом
был первый в столице и чтоб у
меня в комнате такое
было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и
были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую
я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и
я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и
есть этот чиновник.
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести, то
есть не двести, а четыреста, —
я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно
было восемьсот.
Хлестаков. Поросенок ты скверный… Как же они
едят, а
я не
ем? Отчего же
я, черт возьми, не могу так же? Разве они не такие же проезжающие, как и
я?
Осип. Послушай, малый: ты,
я вижу, проворный парень; приготовь-ка там что-нибудь
поесть.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими:
я, брат, не такого рода! со
мной не советую… (
Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает
есть.)
Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что
будет, то
будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то
я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А
я, признаюсь, шел
было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь
мне роскошь: травлю зайцев на землях и у того и у другого.
Хлестаков. Оробели? А в моих глазах точно
есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере,
я знаю, что ни одна женщина не может их выдержать, не так ли?
Хлестаков.
Я — признаюсь, это моя слабость, — люблю хорошую кухню. Скажите, пожалуйста,
мне кажется, как будто бы вчера вы
были немножко ниже ростом, не правда ли?
Городничий. Знаете ли, что он женится на моей дочери, что
я сам
буду вельможа, что
я в самую Сибирь законопачу?
И так-то все,
я думала:
Рабочий конь солому
ест.
«Ну полно, полно, миленький!
Ну, не сердись! — за валиком
Неподалеку слышится. —
Я ничего… пойдем!»
Такая ночь бедовая!
Направо ли, налево ли
С дороги поглядишь:
Идут дружненько парочки,
Не к той ли роще правятся?
Та роща манит всякого,
В той роще голосистые
Соловушки
поют…
Трубят рога охотничьи,
Помещик возвращается
С охоты.
Я к нему:
«Не выдай!
Будь заступником!»
— В чем дело? — Кликнул старосту
И мигом порешил:
— Подпаска малолетнего
По младости, по глупости
Простить… а бабу дерзкую
Примерно наказать! —
«Ай, барин!»
Я подпрыгнула:
«Освободил Федотушку!
Иди домой, Федот...
Милон. Не могу.
Мне велено и солдат вести без промедления… да, сверх того,
я сам горю нетерпением
быть в Москве.
Стародум. И не дивлюся: он должен привести в трепет добродетельную душу.
Я еще той веры, что человек не может
быть и развращен столько, чтоб мог спокойно смотреть на то, что видим.
Стародум. Надлежало образумиться. Не умел
я остеречься от первых движений раздраженного моего любочестия. Горячность не допустила
меня тогда рассудить, что прямо любочестивый человек ревнует к делам, а не к чинам; что чины нередко выпрашиваются, а истинное почтение необходимо заслуживается; что гораздо честнее
быть без вины обойдену, нежели без заслуг пожаловану.
Милон. Это его ко
мне милость. В мои леты и в моем положении
было бы непростительное высокомерие считать все то заслуженным, чем молодого человека ободряют достойные люди.
Милон. Душа благородная!.. Нет… не могу скрывать более моего сердечного чувства… Нет. Добродетель твоя извлекает силою своею все таинство души моей. Если мое сердце добродетельно, если стоит оно
быть счастливо, от тебя зависит сделать его счастье.
Я полагаю его в том, чтоб иметь женою любезную племянницу вашу. Взаимная наша склонность…
Скотинин.
Быть ли за
мною Софьюшке?
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах,
я дура бессчетная! Да так ли бы надобно
было встретить отца родного, на которого вся надежда, который у нас один, как порох в глазе. Батюшка! Прости
меня.
Я дура. Образумиться не могу. Где муж? Где сын? Как в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
Митрофан. Слушай, матушка.
Я те потешу. Поучусь; только чтоб это
был последний раз и чтоб сегодня ж
быть сговору.
Софья (целуя руки Стародумовы). Кто может
быть счастливее
меня!
— И так это
меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и не знаю как!"За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю
я ему. А он не то чтобы что, плюнул
мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может,
будешь видеть", — и
был таков.
Прыщ
был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил: не смотрите на то, что у
меня седые усы:
я могу!
я еще очень могу! Он
был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него
была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли на плечах при малейшем его движении.
Но, предпринимая столь важную материю,
я, по крайней мере, не раз вопрошал себя: по силам ли
будет мне сие бремя?
"Сижу
я, — пишет он, — в унылом моем уединении и всеминутно о том мыслю, какие законы к употреблению наиболее благопотребны
суть.
— Ну-с, а
я сечь
буду… девочек!.. — прибавил он, внезапно покраснев.
—
Есть у
меня, — сказал он, — друг-приятель, по прозванью вор-новото́р, уж если экая выжига князя не сыщет, так судите вы
меня судом милостивым, рубите с плеч мою голову бесталанную!
— Видно, как-никак, а
быть мне у бригадира в полюбовницах! — говорила она, обливаясь слезами.
— Если вы изволите
быть в нем настоятельницей, то
я хоть сейчас готов дать обет послушания, — галантерейно отвечал Грустилов.
—
Я не
буду судиться.
Я никогда не зарежу, и
мне этого нe нужно. Ну уж! — продолжал он, опять перескакивая к совершенно нейдущему к делу, — наши земские учреждения и всё это — похоже на березки, которые мы натыкали, как в Троицын день, для того чтобы
было похоже на лес, который сам вырос в Европе, и не могу
я от души поливать и верить в эти березки!
—
Я не сказала тебе вчера, — начала она, быстро и тяжело дыша, — что, возвращаясь домой с Алексеем Александровичем,
я объявила ему всё… сказала, что
я не могу
быть его женой, что… и всё сказала.
«Разумеется,
я не завидую и не могу завидовать Серпуховскому; но его возвышение показывает
мне, что стоит выждать время, и карьера человека, как
я, может
быть сделана очень скоро.
Он не верит и в мою любовь к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что
я не брошу сына, не могу бросить сына, что без сына не может
быть для
меня жизни даже с тем, кого
я люблю, но что, бросив сына и убежав от него,
я поступлю как самая позорная, гадкая женщина, — это он знает и знает, что
я не в силах
буду сделать этого».
— Да, может
быть… Что до
меня, то
я исполняю свой долг. Это всё, что
я могу сделать.
— По делом за то, что всё это
было притворство, потому что это всё выдуманное, а не от сердца. Какое
мне дело
было до чужого человека? И вот вышло, что
я причиной ссоры и что
я делала то, чего
меня никто не просил. Оттого что всё притворство! притворство! притворство!…
—
Я не знаю, — отвечал Вронский, — отчего это во всех Москвичах, разумеется, исключая тех, с кем говорю, — шутливо вставил он, —
есть что-то резкое. Что-то они всё на дыбы становятся, сердятся, как будто всё хотят дать почувствовать что-то…
— Не надо
было надевать шиньона, — отвечала Николаева, давно решившая, что если старый вдовец, которого она ловила, женится на ней, то свадьба
будет самая простая. —
Я не люблю этот фаст.
«Если не
я, то кто же виноват в этом?» невольно подумал он, отыскивая виновника этих страданий, чтобы наказать его; но виновника не
было.
— Кончено то, что вы возьмете
меня, какой бы
я ни
был, не откажетесь от
меня? Да?
Содержание
было то самое, как он ожидал, но форма
была неожиданная и особенно неприятная ему. «Ани очень больна, доктор говорит, что может
быть воспаление.
Я одна теряю голову. Княжна Варвара не помощница, а помеха.
Я ждала тебя третьего дня, вчера и теперь посылаю узнать, где ты и что ты?
Я сама хотела ехать, но раздумала, зная, что это
будет тебе неприятно. Дай ответ какой-нибудь, чтоб
я знала, что делать».
—
Я не понимаю, как они могут так грубо ошибаться. Христос уже имеет свое определенное воплощение в искусстве великих стариков. Стало
быть, если они хотят изображать не Бога, а революционера или мудреца, то пусть из истории берут Сократа, Франклина, Шарлоту Корде, но только не Христа. Они берут то самое лицо, которое нельзя брать для искусства, а потом…
Точно так же
я должен
буду решать, что должен делать с ней.
И вдруг всплывала радостная мысль: «через два года
буду у
меня в стаде две голландки, сама Пава еще может
быть жива, двенадцать молодых Беркутовых дочерей, да подсыпать на казовый конец этих трех — чудо!» Он опять взялся за книгу.
— Нет, если бы это
было несправедливо, ты бы не мог пользоваться этими благами с удовольствием, по крайней мере
я не мог бы.
Мне, главное, надо чувствовать, что
я не виноват.
—
Я просил,
я умолял тебя не ездить,
я знал, что тебе
будет неприятно…
Я о себе не говорю, хотя
мне тяжело, очень тяжело, — сказал он с выражением угрозы кому-то за то, что ему
было тяжело.