Неточные совпадения
В апреле все
было закончено, и А.И. Мерзляков выехал во Владивосток. Надо
было еще исполнить некоторые предварительные работы, и потому
я остался в Хабаровске еще недели на две.
Я воспользовался этой задержкой и послал Захарова в Анучино искать Дерсу. Он должен
был вернуться к Уссурийской железной дороге и ждать моих распоряжений.
Нам не повезло. Мы приехали во Владивосток два дня спустя после ухода «Эльдорадо».
Меня выручили П.Г. Тигерстедт и А.Н. Пель, предложив отправиться с ними на миноносцах. Они должны
были идти к Шантарским островам и по пути обещали доставить
меня и моих спутников в залив Джигит [Отряд состоял из 5 миноносцев: «Грозный», «Гремящий», «Стерегущий», «Бесшумный» и «Бойкий».].
Миноносцы уходили в плавание только во второй половине июня. Пришлось с этим мириться. Во-первых, потому, что не
было другого случая добраться до залива Джигит, а во-вторых, проезд по морю на военных судах позволял
мне сэкономить значительную сумму денег. Кроме того, потеря времени во Владивостоке наполовину окупалась скоростью хода миноносцев.
Наконец стало светать. Вспыхнувшую
было на востоке зарю тотчас опять заволокло тучами. Теперь уже все
было видно: тропу, кусты, камни, берег залива, чью-то опрокинутую вверх дном лодку. Под нею спал китаец.
Я разбудил его и попросил подвезти нас к миноносцу. На судах еще кое-где горели огни. У трапа
меня встретил вахтенный начальник.
Я извинился за беспокойство, затем пошел к себе в каюту, разделся и лег в постель.
30-го числа вечером миноносцы дошли до залива Джигит. П.Г. Тигерстедт предложил
мне переночевать на судне, а завтра с рассветом начать выгрузку. Всю ночь качался миноносец на мертвой зыби. Качка
была бортовая, и
я с нетерпением ждал рассвета. С каким удовольствием мы все сошли на твердую землю! Когда миноносцы стали сниматься с якоря, моряки помахали нам платками, мы ответили им фуражками. В рупор ветром донесло: «Желаем успеха!» Через 10 минут миноносцы скрылись из виду.
Удивило
меня то обстоятельство, что старовер говорил с гольдом таким приятельским тоном, как будто они
были давно знакомы между собой.
— Должно
быть, вы раньше встречали друг друга? — спросил
я старика.
— Как же, как же! — отвечал старовер. —
Я давно знаю Дерсу. Он
был молодым, когда мы вместе с ним ходили на охоту. Жили мы в то время на Даубихе, в деревне Петропавловке, а на охоту ходили на Улахе, бывали на Фудзине и на Ното.
Мне приятно
было видеть, что Дерсу любят.
— Хороший он человек, правдивый, — говорил старовер. — Одно только плохо — нехристь он, азиат, в бога не верует, а вот поди-ка, живет на земле все равно так же, как и
я. Чудно, право! И что с ним только на том свете
будет?
На другой день утром Дерсу возвратился очень рано. Он убил оленя и просил
меня дать ему лошадь для доставки мяса на бивак. Кроме того, он сказал, что видел свежие следы такой обуви, которой нет ни у кого в нашем отряде и ни у кого из староверов. По его словам, неизвестных людей
было трое. У двоих
были новые сапоги, а у третьего — старые, стоптанные, с железными подковами на каблуках. Зная наблюдательность Дерсу,
я нисколько не сомневался в правильности его выводов.
В заливе Джигит нам пришлось просидеть около двух недель. Надо
было дождаться мулов во что бы то ни стало: без вьючных животных мы не могли тронуться в путь. Воспользовавшись этим временем,
я занялся обследованием ближайших окрестностей по направлению к заливу Пластун, где в прошлом году у Дерсу произошла встреча с хунхузами. Один раз
я ходил на реку Кулему и один раз на север по побережью моря.
Два дня
я просидел в палатке, не отрываясь от планшета. Наконец
был нанесен последний штрих и поставлена точка.
Я взял ружье и пошел на охоту за козулями.
Опасаясь потерять ту козулю, которая
была уже убита,
я повернул назад.
Скоро стало совсем светло. Солнца не
было видно, но во всем чувствовалось его присутствие. Туман быстро рассеивался, кое-где проглянуло синее небо, и вдруг яркие лучи прорезали мглу и осветили мокрую землю. Тогда все стало ясно, стало видно, где
я нахожусь и куда надо идти. Странным
мне показалось, как это
я не мог взять правильного направления ночью. Солнышко пригрело землю, стало тепло, хорошо, и
я прибавил шагу.
Взглянув на него,
я сразу понял, что он
был навеселе.
Вечером
я услышал у стрелков громкие разговоры. По настроению
я догадался, что они немного
выпили. Оказалось, что Дерсу притащил с собой бутылку спирта и угостил им солдат. Вино разгорячило людей, и они начали ссориться между собой.
— Не надо ругаться, — сказал им тихо Дерсу, — слушайте лучше,
я вам песню
спою. — И, не дожидаясь ответа, он начал
петь свои сказки.
Сначала его никто не слушал, потом притих один спорщик, за ним другой, третий, и скоро на таборе совсем стало тихо. Дерсу
пел что-то печальное, точно он вспомнил родное прошлое и жаловался на судьбу. Песнь его
была монотонная, но в ней
было что-то такое, что затрагивало самые чувствительные струны души и будило хорошие чувства.
Я присел на камень и слушал его грустную песню. «Поселись там, где
поют; кто
поет, тот худо не думает», — вспомнилась
мне старинная швейцарская пословица.
На это у
меня уже не
было возражений.
Я привык к его анализу, но для стрелков это
было откровением.
Реку Иодзыхе
было бы справедливо назвать Козьей рекой. Нигде
я не видел так много этих грациозных животных, как здесь.
Если
я хочу представить себе девственную тайгу, то каждый раз мысленно переношусь в долину Синанцы. Кроме обычных ясеня, березы Эрмана и ольхи, здесь произрастали: аянская
ель — представительница охотской флоры, клен с красными ветвями, имеющий листву, как у неклена, затем черемуха Маака с желтой берестой, как у березы, и с ветвями, пригнутыми к земле, над чем немало потрудились и медведи, и, наконец, в изобилии по берегам реки ивняки, у которых молодые побеги имеют красновато-сизый оттенок.
Стрелок объяснил
мне, что надо идти по тропе до тех пор, пока справа
я не увижу свет. Это и
есть огонь Дерсу. Шагов триста
я прошел в указанном направлении и ничего не увидел.
Я хотел уже
было повернуть назад, как вдруг сквозь туман в стороне действительно заметил отблеск костра. Не успел
я отойти от тропы и пятидесяти шагов, как туман вдруг рассеялся.
То, что
я увидел,
было так для
меня неожиданно и ново, что
я замер на месте и не смел пошевельнуться.
Я не прерывал его. Тогда он рассказал
мне, что прошлой ночью он видел тяжелый сон: он видел старую, развалившуюся юрту и в ней свою семью в страшной бедности. Жена и дети зябли от холода и
были голодны. Они просили его принести им дрова и прислать теплой одежды, обуви, какой-нибудь еды и спичек. То, что он сжигал, он посылал в загробный мир своим родным, которые, по представлению Дерсу, на том свете жили так же, как и на этом.
Дерсу по обыкновению остался ночевать снаружи, а
я вошел в фанзу, растянулся на теплом кане и начал дремать. Рядом, за стеной, слышно
было, как мулы
ели сено.
Надо
было бы здесь стать на бивак, но
я уступил просьбам своих товарищей, и мы пошли дальше.
В полдень погода не изменилась. Ее можно
было бы описать в двух словах: туман и дождь. Мы опять просидели весь день в палатках.
Я перечитывал свои дневники, а стрелки спали и
пили чай. К вечеру поднялся сильный ветер. Царствовавшая дотоле тишина в природе вдруг нарушилась. Застывший воздух пришел в движение и одним могучим порывом сбросил с себя апатию.
На другой день мы выступили рано. Путь предстоял длинный, и хотелось поскорее добраться до реки Сан-хобе, откуда, собственно, и должны
были начаться мои работы. П.П. Бордаков взял ружье и пошел стороной,
я с Дерсу по обыкновению отправился вперед, а А.И. Мерзляков с мулами остался сзади.
На реке Санхобе мы опять встретились с начальником охотничьей дружины Чжан Бао и провели вместе целый день. Оказалось, что многое из того, что случилось с нами в прошлом году на Имане, ему
было известно. От него
я узнал, что зимой он ходил разбирать спорный земельный вопрос между тазами и китайцами, а весной
был на реке Ното, где уничтожил шайку хунхузов.
Я чрезвычайно обрадовался, когда услышал, что он хочет идти со
мной на север. Это
было вдвойне выгодно. Во-первых, потому, что он хорошо знал географию прибрежного района; во-вторых, его авторитет среди китайцев и влияние на туземцев значительно способствовали выполнению моих заданий.
Здесь
было так хорошо и уютно, жизнь китайцев казалась такой тихой и мирной, что
я решил остаться у них на дневку.
Утром 4 августа мы стали собираться в путь. Китайцы не отпустили нас до тех пор, пока не накормили как следует. Мало того, они щедро снабдили нас на дорогу продовольствием.
Я хотел
было рассчитаться с ними, но они наотрез отказались от денег. Тогда
я положил им деньги на стол. Они тихонько передали их стрелкам.
Я тоже тихонько положил деньги под посуду. Китайцы заметили это и, когда мы выходили из фанзы, побросали их под ноги мулам. Пришлось уступить и взять деньги обратно.
Я хотел
было уже повернуть назад, как вдруг увидел какое-то странное животное.
Забрав свой трофей,
я возвратился на бивак. Та м все уже
были в сборе, палатки поставлены, горели костры, варился ужин. Вскоре возвратился и Дерсу. Он сообщил, что видел несколько свежих тигриных следов и одни из них недалеко от нашего бивака.
Я поймал одного жука и позже узнал его научное название — гигантский усач. Он является представителем фауны, оставшейся в Уссурийском крае в наследие от третичного периода. Жук
был коричневого цвета, с пушком на спине, с сильными челюстями, загнутыми кверху, и очень напоминал жука-дровосека, только усы у него
были покороче. Длина тела его равнялась 9,5 сантиметра, а ширина — 3 сантиметрам.
Я хотел
было почитать немного, но не мог бороться со сном и незаметно для себя заснул.
Я вскочил на ноги и взял ружье. Через минуту
я услышал, как кто-то действительно вышел из воды на берег и сильно встряхивался. В это время ко
мне подошли Дерсу и Чжан Бао. Мы стали спиной к огню и старались рассмотреть, что делается на реке, но туман
был такой густой и ночь так темна, что в двух шагах решительно ничего не
было видно.
Действительно, кто-то тихонько шел по гальке. Через минуту мы услышали, как зверь опять встряхнулся. Должно
быть, животное услышало нас и остановилось.
Я взглянул на мулов. Они жались друг к другу и, насторожив уши, смотрели по направлению к реке. Собаки тоже выражали беспокойство. Альпа забилась в самый угол палатки и дрожала, а Леший поджал хвост, прижал уши и боязливо поглядывал по сторонам.
— Кто это
был? — обратился
я к гольду. — Изюбр?
Проснулся
я в 8 часов утра. По-прежнему моросило. Дерсу ходил на разведку, но ничего не нашел. Животное, подходившее ночью к нашему биваку, после выстрела бросилось назад через реку. Если бы на отмели
был песок, можно
было бы увидеть его следы. Теперь остались для нас только одни предположения. Если это
был не лось, не изюбр и не медведь, то, вероятно, тигр.
Подъем на перевал со стороны моря довольно крутой. В этих местах гребень Сихотэ-Алиня голый. Не без труда взобрались мы на Хребет.
Я хотел остановиться здесь и осмотреться, но за туманом ничего не
было видно. Дав отдохнуть мулам, мы тронулись дальше. Редкий замшистый хвойный лес, заросли багульника и густой ковер мхов покрывают западные склоны Сихотэ-Алиня.
После ужина, протерев ружья, стрелки сейчас же легли спать.
Я хотел
было заняться съемками, но работа у
меня как-то не клеилась.
Я завернулся в бурку, лег к огню и тоже уснул.
Чжан Бао советовал вернуться назад, на Билимбе, и постараться дойти до зверовых фанз. Совет его
был весьма резонным, и потому мы в тот же день пошли обратно. Еще утром на перевале красовалось облако тумана. Теперь вместо него через хребет ползли тяжелые тучи. Дерсу и Чжан Бао шли впереди. Они часто поглядывали на небо и о чем-то говорили между собой. По опыту
я знал, что Дерсу редко ошибается, и если он беспокоится, то, значит, тому
есть серьезные основания.
Посоветовавшись с ними,
я решил, что, если завтра большого дождя не
будет, пойдем дальше.
Кому приходилось странствовать по тайге, тот знает, что значит во время непогоды найти зверовую фанзу. Во-первых, не надо заготовлять много дров, а во-вторых, фанза все же теплее, суше и надежнее, чем палатка. Пока стрелки возились около фанзы,
я вместе с Чжан Бао поднялся на ближайшую сопку. Оттуда, сверху, можно
было видеть, что делалось в долине реки Билимбе.
В сумерки мы возвратились назад. В фанзе уже горел огонь.
Я лег на кан, но долго не мог уснуть. Дождь хлестал по окнам; вверху, должно
быть на крыше, хлопало корье; где-то завывал ветер, и не разберешь, шумел ли то дождь, или стонали озябшие кусты и деревья. Буря бушевала всю ночь.
Наутро, 10 августа,
я проснулся от сильного шума. Не надо
было выходить из фанзы, чтобы понять, в чем дело. Дождь лил как из ведра. Сильные порывы ветра сотрясали фанзу до основания.