Неточные совпадения
Лица у них
были полные и круглые, на иных даже
были бородавки, кое-кто
был и рябоват, волос они на голове не носили ни хохлами, ни буклями, ни на манер «черт
меня побери», как говорят французы, — волосы у них
были или низко подстрижены, или прилизаны, а черты лица больше закругленные и крепкие.
Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова в то время, когда он рассматривал общество, и следствием этого
было то, что он наконец присоединился к толстым, где встретил почти всё знакомые лица: прокурора с весьма черными густыми бровями и несколько подмигивавшим левым глазом так, как будто бы говорил: «Пойдем, брат, в другую комнату, там
я тебе что-то скажу», — человека, впрочем, серьезного и молчаливого; почтмейстера, низенького человека, но остряка и философа; председателя палаты, весьма рассудительного и любезного человека, — которые все приветствовали его, как старинного знакомого, на что Чичиков раскланивался несколько набок, впрочем, не без приятности.
Выходя с фигуры, он ударял по столу крепко рукою, приговаривая, если
была дама: «Пошла, старая попадья!», если же король: «Пошел, тамбовский мужик!» А председатель приговаривал: «А
я его по усам!
А
я ее по усам!» Иногда при ударе карт по столу вырывались выражения: «А!
была не
была, не с чего, так с бубен!» Или же просто восклицания: «черви! червоточина! пикенция!» или: «пикендрас! пичурущух пичура!» и даже просто: «пичук!» — названия, которыми перекрестили они масти в своем обществе.
Даже сам Собакевич, который редко отзывался о ком-нибудь с хорошей стороны, приехавши довольно поздно из города и уже совершенно раздевшись и легши на кровать возле худощавой жены своей, сказал ей: «
Я, душенька,
был у губернатора на вечере, и у полицеймейстера обедал, и познакомился с коллежским советником Павлом Ивановичем Чичиковым: преприятный человек!» На что супруга отвечала: «Гм!» — и толкнула его ногою.
— Умница, душенька! — сказал на это Чичиков. — Скажите, однако ж… — продолжал он, обратившись тут же с некоторым видом изумления к Маниловым, — в такие лета и уже такие сведения!
Я должен вам сказать, что в этом ребенке
будут большие способности.
— О, вы еще не знаете его, — отвечал Манилов, — у него чрезвычайно много остроумия. Вот меньшой, Алкид, тот не так быстр, а этот сейчас, если что-нибудь встретит, букашку, козявку, так уж у него вдруг глазенки и забегают; побежит за ней следом и тотчас обратит внимание.
Я его прочу по дипломатической части. Фемистоклюс, — продолжал он, снова обратясь к нему, — хочешь
быть посланником?
— Позвольте
мне вам заметить, что это предубеждение.
Я полагаю даже, что курить трубку гораздо здоровее, нежели нюхать табак. В нашем полку
был поручик, прекраснейший и образованнейший человек, который не выпускал изо рта трубки не только за столом, но даже, с позволения сказать, во всех прочих местах. И вот ему теперь уже сорок с лишком лет, но, благодаря Бога, до сих пор так здоров, как нельзя лучше.
— А не могу знать; об этом,
я полагаю, нужно спросить приказчика. Эй, человек! позови приказчика, он должен
быть сегодня здесь.
—
Я?.. нет,
я не то, — сказал Манилов, — но
я не могу постичь… извините…
я, конечно, не мог получить такого блестящего образования, какое, так сказать, видно во всяком вашем движении; не имею высокого искусства выражаться… Может
быть, здесь… в этом, вами сейчас выраженном изъяснении… скрыто другое… Может
быть, вы изволили выразиться так для красоты слога?
— Нет, — подхватил Чичиков, — нет,
я разумею предмет таков как
есть, то
есть те души, которые, точно, уже умерли.
— О! помилуйте, ничуть.
Я не насчет того говорю, чтобы имел какое-нибудь, то
есть, критическое предосуждение о вас. Но позвольте доложить, не
будет ли это предприятие или, чтоб еще более, так сказать, выразиться, негоция, [Негоция — коммерческая сделка.] — так не
будет ли эта негоция несоответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России?
—
Я полагаю, что это
будет хорошо.
— Сударыня! здесь, — сказал Чичиков, — здесь, вот где, — тут он положил руку на сердце, — да, здесь пребудет приятность времени, проведенного с вами! и поверьте, не
было бы для
меня большего блаженства, как жить с вами если не в одном доме, то, по крайней мере, в самом ближайшем соседстве.
— О,
будьте уверены! — отвечал Манилов. —
Я с вами расстаюсь не долее как на два дни.
— Прощайте, миленькие малютки! — сказал Чичиков, увидевши Алкида и Фемистоклюса, которые занимались каким-то деревянным гусаром, у которого уже не
было ни руки, ни носа. — Прощайте, мои крошки. Вы извините
меня, что
я не привез вам гостинца, потому что, признаюсь, не знал даже, живете ли вы на свете, но теперь, как приеду, непременно привезу. Тебе привезу саблю; хочешь саблю?
— Хорошо,
я тебе привезу барабан. Такой славный барабан, этак все
будет: туррр… ру… тра-та-та, та-та-та… Прощай, душенька! прощай! — Тут поцеловал он его в голову и обратился к Манилову и его супруге с небольшим смехом, с каким обыкновенно обращаются к родителям, давая им знать о невинности желаний их детей.
Я с удовольствием поговорю, коли хороший человек; с человеком хорошим мы всегда свои други, тонкие приятели:
выпить ли чаю или закусить — с охотою, коли хороший человек.
— Нет, ваше благородие, как можно, чтобы
я позабыл.
Я уже дело свое знаю.
Я знаю, что нехорошо
быть пьяным. С хорошим человеком поговорил, потому что…
— Как милости вашей
будет завгодно, — отвечал на все согласный Селифан, — коли высечь, то и высечь;
я ничуть не прочь от того. Почему ж не посечь, коли за дело, на то воля господская. Оно нужно посечь, потому что мужик балуется, порядок нужно наблюдать. Коли за дело, то и посеки; почему ж не посечь?
— А верст шестьдесят
будет. Как жаль
мне, что нечего вам покушать! не хотите ли, батюшка,
выпить чаю?
— Бог приберег от такой беды, пожар бы еще хуже; сам сгорел, отец мой. Внутри у него как-то загорелось, чересчур
выпил, только синий огонек пошел от него, весь истлел, истлел и почернел, как уголь, а такой
был преискусный кузнец! и теперь
мне выехать не на чем: некому лошадей подковать.
— Право,
я боюсь на первых-то порах, чтобы как-нибудь не понести убытку. Может
быть, ты, отец мой,
меня обманываешь, а они того… они больше как-нибудь стоят.
— Ох, не припоминай его, бог с ним! — вскрикнула она, вся побледнев. — Еще третьего дня всю ночь
мне снился окаянный. Вздумала
было на ночь загадать на картах после молитвы, да, видно, в наказание-то Бог и наслал его. Такой гадкий привиделся; а рога-то длиннее бычачьих.
— Да не найдешь слов с вами! Право, словно какая-нибудь, не говоря дурного слова, дворняжка, что лежит на сене: и сама не
ест сена, и другим не дает.
Я хотел
было закупать у вас хозяйственные продукты разные, потому что
я и казенные подряды тоже веду… — Здесь он прилгнул, хоть и вскользь, и без всякого дальнейшего размышления, но неожиданно удачно. Казенные подряды подействовали сильно на Настасью Петровну, по крайней мере, она произнесла уже почти просительным голосом...
—
Есть из чего сердиться! Дело яйца выеденного не стоит, а
я стану из-за него сердиться!
«Хорошо бы
было, — подумала между тем про себя Коробочка, — если бы он забирал у
меня в казну муку и скотину.
—
Я уж знала это: там все хорошая работа. Третьего года сестра моя привезла оттуда теплые сапожки для детей: такой прочный товар, до сих пор носится. Ахти, сколько у тебя тут гербовой бумаги! — продолжала она, заглянувши к нему в шкатулку. И в самом деле, гербовой бумаги
было там немало. — Хоть бы
мне листок подарил! а у
меня такой недостаток; случится в суд просьбу подать, а и не на чем.
— У
меня о Святках и свиное сало
будет.
— Может
быть, понадобится птичьих перьев. У
меня к Филиппову посту
будут и птичьи перья.
—
Будет,
будет готова. Расскажите только
мне, как добраться до большой дороги.
— Как же бы это сделать? — сказала хозяйка. — Рассказать-то мудрено, поворотов много; разве
я тебе дам девчонку, чтобы проводила. Ведь у тебя, чай, место
есть на козлах, где бы присесть ей.
— А ведь
будь только двадцать рублей в кармане, — продолжал Ноздрев, — именно не больше как двадцать,
я отыграл бы всё, то
есть кроме того, что отыграл бы, вот как честный человек, тридцать тысяч сейчас положил бы в бумажник.
Веришь ли, что
я один в продолжение обеда
выпил семнадцать бутылок шампанского.
— Ты можешь себе говорить, что хочешь, а
я тебе говорю, что и десяти не
выпьешь.
Эх, брат Чичиков, то
есть как
я жалел, что тебя не
было.
Одна
была такая разодетая, рюши на ней, и трюши, и черт знает чего не
было…
я думаю себе только: «черт возьми!» А Кувшинников, то
есть это такая бестия, подсел к ней и на французском языке подпускает ей такие комплименты…
Я таки привез с собою один; хорошо, что догадался купить, когда
были еще деньги.
Кувшинников, который сидел возле
меня, — «Вот, говорит, брат, попользоваться бы насчет клубнички!» Одних балаганов,
я думаю,
было пятьдесят.
«А что ж, — подумал про себя Чичиков, — заеду
я в самом деле к Ноздреву. Чем же он хуже других, такой же человек, да еще и проигрался. Горазд он, как видно, на все, стало
быть, у него даром можно кое-что выпросить».
Мне хочется, чтобы он
был совершенным зверем!» Пошли смотреть пруд, в котором, по словам Ноздрева, водилась рыба такой величины, что два человека с трудом вытаскивали штуку, в чем, однако ж, родственник не преминул усомниться.
— Нет, сооружай, брат, сам, а
я не могу, жена
будет в большой претензии, право,
я должен ей рассказать о ярмарке. Нужно, брат, право, нужно доставить ей удовольствие. Нет, ты не держи
меня!
— Ну, так
я ж тебе скажу прямее, — сказал он, поправившись, — только, пожалуйста, не проговорись никому.
Я задумал жениться; но нужно тебе знать, что отец и мать невесты преамбиционные люди. Такая, право, комиссия: не рад, что связался, хотят непременно, чтоб у жениха
было никак не меньше трехсот душ, а так как у
меня целых почти полутораста крестьян недостает…
— Ну, так и
есть.
Я уж тебя знал.
— Да
мне хочется, чтобы у тебя
были собаки. Послушай, если уж не хочешь собак, так купи у
меня шарманку, чудная шарманка; самому, как честный человек, обошлась в полторы тысячи: тебе отдаю за девятьсот рублей.
— Когда ты не хочешь на деньги, так вот что, слушай:
я тебе дам шарманку и все, сколько ни
есть у
меня, мертвые души, а ты
мне дай свою бричку и триста рублей придачи.
—
Я тебе дам другую бричку. Вот пойдем в сарай,
я тебе покажу ее! Ты ее только перекрасишь, и
будет чудо бричка.
— Отчего ж неизвестности? — сказал Ноздрев. — Никакой неизвестности!
будь только на твоей стороне счастие, ты можешь выиграть чертову пропасть. Вон она! экое счастье! — говорил он, начиная метать для возбуждения задору. — Экое счастье! экое счастье! вон: так и колотит! вот та проклятая девятка, на которой
я всё просадил! Чувствовал, что продаст, да уже, зажмурив глаза, думаю себе: «Черт тебя побери, продавай, проклятая!»
— Фетюк просто!
Я думал
было прежде, что ты хоть сколько-нибудь порядочный человек, а ты никакого не понимаешь обращения. С тобой никак нельзя говорить, как с человеком близким… никакого прямодушия, ни искренности! совершенный Собакевич, такой подлец!
— Продать
я не хочу, это
будет не по-приятельски.
Я не стану снимать плевы с черт знает чего. В банчик — другое дело. Прокинем хоть талию! [Талия — карточная игра.]