Неточные совпадения
— Подумайте сами, мадам Шойбес, — говорит он, глядя на стол, разводя руками и щурясь, — подумайте, какому риску
я здесь подвергаюсь! Девушка
была обманным образом вовлечена в это… в как его… ну, словом, в дом терпимости, выражаясь высоким слогом. Теперь родители разыскивают ее через полицию. Хорошо-с. Она попадает из одного места в другое, из пятого в десятое… Наконец след находится у вас, и главное, — подумайте! — в моем околотке! Что
я могу поделать?
—
Я ему говорю: «Иди, негодяй, и заяви директору, чтобы этого больше не
было, иначе папа на вас на всех донесет начальнику края». Что же вы думаете? Приходит и поверит: «
Я тебе больше не сын, — ищи себе другого сына». Аргумент! Ну, и всыпал же
я ему по первое число! Ого-го! Теперь со
мной разговаривать не хочет. Ну,
я ему еще покажу!
— Вот этому-то
я удивляюсь. С твоим умом, с твоей красотой
я бы себе такого гостя захороводила, что на содержание бы взял. И лошади свои
были бы и брильянты.
Был у
меня на днях один кадетик.
— Ты бы, Феклуша, скушала бы и мою котлетку. Кушай, милая, кушай, не стесняйся, тебе надо поправляться. А знаете, барышни, что
я вам скажу, — обращается она к подругам, — ведь у нашей Феклуши солитер, а когда у человека солитер, то он всегда
ест за двоих: половину за себя, половину за глисту.
— Никаких у
меня нет глистов. Это у вас
есть глисты, оттого вы такая худая.
— А
я знаю? Может
быть, деньги от него скрывала или изменила. Любовник он у ей
был — кот.
— А ничего. Никаких улик не
было.
Была тут общая склока. Человек сто дралось. Она тоже в полицию заявила, что никаких подозрений не имеет. Но Прохор сам потом хвалился:
я, говорит, в тот раз Дуньку не зарезал, так в другой раз дорежу. Она, говорит, от моих рук не уйдет.
Будет ей амба!
Живого места на
мне не
было, вся в синяках ходила.
— Да, да, мой грузинчик. Ох, какой он приятный. Так бы никогда его от себя не отпустила. Знаешь, он
мне в последний раз что сказал? «Если ты
будешь еще жить в публичном доме, то
я сделаю и тэбэ смэрть и сэбэ сделаю смэрть». И так глазами на
меня сверкнул.
— И в Кольку-бухгалтера? И в подрядчика? И в Антошку-картошку? И в актера толстого? У-у, бесстыдница! — вдруг вскрикивает Женя. — Не могу видеть тебя без омерзения. Сука ты!
Будь я на твоем месте такая разнесчастная,
я бы лучше руки на себя наложила, удавилась бы на шнурке от корсета. Гадина ты!
— Лимонаду бутылку — да, а апельсинов — нет. Потом, может
быть,
я тебя даже и шампанским угощу, все от тебя
будет зависеть. Если постараешься.
Однако любовь
была настолько велика, что аптекарский ученик Нейман с большим трудом, усилиями
я унижениями сумел найти себе место ученика в одной из местных аптек и разыскал любимую девушку.
Я вам, господа, не смею, конечно, подавать советов и учить вас, но надо
быть последовательными.
И, стало
быть, если,
выпив лишнюю рюмку вина,
я все-таки, несмотря на свои убеждения, еду к проституткам, то
я совершаю тройную подлость: перед несчастной глупой женщиной, которую
я подвергаю за свой поганый рубль самой унизительной форме рабства, перед человечеством, потому что, нанимая на час или на два публичную женщину для своей скверной похоти,
я этим оправдываю и поддерживаю проституцию, и, наконец, это подлость перед своей собственной совестью и мыслью.
— Но самое главное, — продолжал Ярченко, пропустив мимо ушей эту шпильку, — самое главное то, что
я вас всех видел сегодня на реке и потом там… на том берегу… с этими милыми, славными девушками. Какие вы все
были внимательные, порядочные, услужливые, но едва только вы простились с ними, вас уже тянет к публичным женщинам. Пускай каждый из вас представит себе на минутку, что все мы
были в гостях у его сестер и прямо от них поехали в Яму… Что? Приятно такое предположение?
— Господа,
я, пожалуй, готов с вами поехать… Не подумайте, однако, что
меня убедили софизмы египетского фараона Рамзеса… Нет, просто
мне жаль разбивать компанию… Но
я ставлю одно условие: мы там
выпьем, поврем, посмеемся и все прочее… но чтобы ничего больше, никакой грязи… Стыдно и обидно думать, что мы, цвет и краса русской интеллигенции, раскиснем и пустим слюни от вида первой попавшейся юбки.
— Позвольте, позвольте, ведь
я же с вами немного знаком, хотя и заочно. Не вы ли
были в университете, когда профессор Приклонский защищал докторскую диссертацию?
— Ах, это очень приятно, — мило улыбнулся Ярченко и для чего-то еще раз крепко пожал Платонову руку. —
Я читал потом ваш отчет: очень точно, обстоятельно и ловко составлено… Не
будете ли добры?.. За ваше здоровье!
— Удивляюсь
я тебе, Лихонин, — сказал он брезгливо. — Мы собрались своей тесной компанией, а тебе непременно нужно
было затащить какого-то бродягу. Черт его знает, кто он такой!
— Так, так, так, Гаврила Петрович.
Будем продолжать в том же духе. Осудим голодного воришку, который украл с лотка пятачковую булку, но если директор банка растратил чужой миллион на рысаков и сигары, то смягчим его участь. — Простите, не понимаю этого сравнения, — сдержанно ответил Ярченко. — Да по
мне все равно; идемте.
— А вы что же не
пьете? — обратился Ярченко к репортеру Платонову. — Позвольте…
Я не ошибаюсь? Сергей Иванович, кажется?
— Ничего нет почетного в том, что
я могу
пить как лошадь и никогда не пьянею, но зато
я ни с кем и не ссорюсь и никого не задираю. Очевидно, эти хорошие стороны моего характера здесь достаточно известны, а потому
мне оказывают доверие.
— Что за странная фантазия! — сказал Ярченко. — И это вы добровольно? Или… Простите,
я боюсь показаться вам нескромным… может
быть, в это время… крайняя нужда?..
— А-а!
Я, кажется, начинаю понимать! — просиял Ярченко. — Наш новый друг, — извините за маленькую фамильярность, — по-видимому, собирает бытовой материал? И, может
быть, через несколько лет мы
будем иметь удовольствие прочитать…
Заведу его, бывало, и он со слезами на глазах
поет мне...
А ведь он по-настоящему набожен и,
я уверен, пойдет когда-нибудь в монахи и
будет великим постником и молитвенником, и, черт его знает, каким уродливым образом переплетется в его душе настоящий религиозный экстаз с богохульством, с кощунством, с какой-нибудь отвратительной страстью, с садизмом или еще с чем-нибудь вроде этого?
— Нет, вы договорите, — возразил Лихонин. —
Я чувствую, что у вас
была цельная мысль.
Но вот
я иду утром по Лебяжьей улице, вижу — собралась толпа, в середине девочка пяти лет, — оказывается, отстала от матери и заблудилась, или,
быть может, мать ее бросила.
И вот, когда
я глядел на эту милую сцену и подумал, что через полчаса этот самый постовой
будет в участке бить ногами в лицо и в грудь человека, которого он до сих пор ни разу в жизни не видал и преступление которого для него совсем неизвестно, то — вы понимаете!
мне стало невыразимо жутко и тоскливо.
Копошусь
я над этой ерундой, и вдруг
мне в голову приходит самая удивительная простая мысль, что гораздо проще и скорее завязать узлом — ведь все равно никто развязывать не
будет.
— Да, это верно, — сказал Ярченко. —
Мне как-то навязали устроить этот благотворительный спектакль в Народном театре. Смутно мелькает у
меня в памяти и какое-то бритое гордое лицо, но… Как
быть, господа?
—
Мне все равно.
Я его немножко знаю. Сначала
будет кричать: «Кельнер, шампанского!», потом расплачется о своей жене, которая — ангел, потом скажет патриотическую речь и, наконец, поскандалит из-за счета, но не особенно громко. Да ничего, он занятный.
—
Будет ли
мне позволено, господа, вторгнуться в вашу тесную компанию? — спросил он жирным, ласковым голосом, с полупоклоном, сделанным несколько набок.
Ей-богу,
я хотел бы на несколько дней сделаться лошадью, растением или рыбой или
побыть женщиной и испытать роды;
я бы хотел пожить внутренней жизнью и посмотреть на мир глазами каждого человека, которого встречаю.
У
меня приятель
есть один, он устроит…
Есть великий закон, думаю
я, одинаковый как для неодушевленных предметов, так и для всей огромной, многомиллионной и многолетней человеческой жизни: сила действия равна силе противодействия.
— Нет! — горячо воскликнул Лихонин. — Может
быть, — почем знать? Может
быть,
мне удастся спасти хоть одну живую душу… Об этом
я и хотел тебя попросить, Платонов, и ты должен помочь
мне… Только умоляю тебя, без насмешек, без расхолаживания…
— Ну тебя в болото! — почти крикнула она. — Знаю
я вас! Чулки тебе штопать? На керосинке стряпать? Ночей из-за тебя не спать, когда ты со своими коротковолосыми
будешь болты болтать? А как ты заделаешься доктором, или адвокатом, или чиновником, так
меня же в спину коленом: пошла, мол, на улицу, публичная шкура, жизнь ты мою молодую заела. Хочу на порядочной жениться, на чистой, на невинной…
— И чудесно! И превосходно! — обрадовался Лихонин. —
Я тебе пособлю, откроешь столовую… Понимаешь, дешевую столовую…
Я рекламу тебе сделаю… Студенты
будут ходить! Великолепно!..
— Что с тобою сегодня
было, Женя? — спросил он ласково. — Что? Тяжело тебе? Не помогу ли
я тебе чем-нибудь?
—
Я…
я…
я… — начала
было Женя, но вдруг громко, страстно разрыдалась и закрыла руками лицо, —
я напишу тебе…
Кроме того, у
меня еще
есть одно представительство — это вставные глаза и зубы.
Я понимаю, хорошо порхать, как мотылек, человеку молодому, в цвете сил, но раз имеешь жену, а может
быть и целую семью…
— Отчего же? Может
быть… — сказал раздумчиво помещик. — Да что: может
быть, в самом деле, нас свел благоприятный случай!
Я ведь как раз еду в К. насчет продажи одной лесной дачи. Так, пожалуй, вы того, наведайтесь ко
мне.
Я всегда останавливаюсь в Гранд-отеле. Может
быть, и сладим что-нибудь.
— О!
Я уже почти уверен, дражайший Иосиф Иванович, — воскликнул радостный Горизонт и слегка кончиками пальцев потрепал осторожно по коленке Венгженовского.Уж
будьте покойны: если Горизонт за что-нибудь взялся, то вы
будете благодарить, как родного отца, ни более ни менее!
— Да.
Я думаю там остановиться денька на два, на три. Еду
я, собственно, в Москву. Получил двухмесячный отпуск, но интересно
было бы по дороге поглядеть город. Говорят, очень красивый;.
— Что же…
Я то
есть… Почему же?.. Пожалуй…
Может
быть,
я вам
буду полезен.
— Ах! Что вы, Маргарита Ивановна! Уж раз
я сказал, то это верно, как в государственном банке. Послушайте, Лазер, — обратился он к бородатому, — сейчас
будет станция. Купите барышням разных бутербродов, каких они пожелают. Поезд стоит двадцать пять минут