Цитаты со словосочетанием «я буду»
— Это очень серьезно, что вы мне сказали! — произнесла она задумчиво. — Если вы не разбудили меня, то напугали.
Я буду дурно спать. Ни тетушки, ни Paul, муж мой, никогда мне не говорили этого — и никто. Иван Петрович, управляющий, привозил бумаги, счеты, я слышала, говорили иногда о хлебе, о неурожае. А… о бабах этих… и о ребятишках… никогда.
—
Я была счастлива. Зачем непременно страдать?
— Cousin,
я была замужем, вы знаете… assez, assez, de grâce… [довольно, довольно, помилуйте… (фр.)]
— Я вспомнила в самом деле одну глупость и когда-нибудь расскажу вам.
Я была еще девочкой. Вы увидите, что и у меня были и слезы, и трепет, и краска… et tout се que vous aimez tant! [и все, что вы так любите! (фр.)] Но расскажу с тем, чтобы вы больше о любви, о страстях, о стонах и воплях не говорили. А теперь пойдемте к тетушкам.
Я буду писать роман, Аянов.
— Зачем? У
меня есть что писать. Я дело пишу…
— Да, но глубокий, истинный художник, каких нет теперь: последний могикан!.. напишу только портрет Софьи и покажу ему, а там попробую силы на романе. Я записывал и прежде кое-что: у
меня есть отрывки, а теперь примусь серьезно. Это новый для меня род творчества; не удастся ли там?
Он пугался этих приговоров, плакал втихомолку и думал иногда с отчаянием, отчего он лентяй и лежебока? «Что я такое? что из
меня будет?» — думал он и слышал суровое: «Учись, вон как учатся Саврасов, Ковригин, Малюев, Чудин, — первые ученики!»
Когда
мне было лет семь, за мной, помню, ходила немка Маргарита: она причесывала и одевала меня, потом будили мисс Дредсон и шли к maman.
— Потом, когда
мне было шестнадцать лет, мне дали особые комнаты и поселили со мной ma tante Анну Васильевну, а мисс Дредсон уехала в Англию. Я занималась музыкой, и мне оставили французского профессора и учителя по-русски, потому что тогда в свете заговорили, что надо знать по-русски почти так же хорошо, как по-французски…
— Oui, il etait tout-а-fait bien, [Да, вполне (фр.).] — сказала, покраснев немного, Беловодова, — я привыкла к нему… и когда он манкировал,
мне было досадно, а однажды он заболел и недели три не приходил…
—
Мне было жаль его, — и я даже просила папа послать узнать о его здоровье…
— Да, читал и аккомпанировал мне на скрипке: он был странен, иногда задумается и молчит полчаса, так что вздрогнет, когда я назову его по имени, смотрит на меня очень странно… как иногда вы смотрите, или сядет так близко, что испугает меня. Но мне не было… досадно на него… Я привыкла к этим странностям; он раз положил свою руку на мою:
мне было очень неловко. Но он не замечал сам, что делает, — и я не отняла руки. Даже однажды… когда он не пришел на музыку, на другой день я встретила его очень холодно…
— Да, правда: мне, как глупой девочке, было весело смотреть, как он вдруг робел, боялся взглянуть на меня, а иногда, напротив, долго глядел, — иногда даже побледнеет. Может быть, я немного кокетничала с ним, по-детски, конечно, от скуки… У нас было иногда… очень скучно! Но он был, кажется, очень добр и несчастлив: у него не было родных никого. Я принимала большое участие в нем, и
мне было с ним весело, это правда. Зато как я дорого заплатила за эту глупость!..
— В свете уж обо мне тогда знали, что я люблю музыку, говорили, что
я буду первоклассная артистка. Прежде maman хотела взять Гензельта, но, услыхавши это, отдумала.
— Все собрались, тут пели, играли другие, а его нет; maman два раза спрашивала, что ж я, сыграю ли сонату? Я отговаривалась, как могла, наконец она приказала играть: j’avais le coeur gros [на сердце у
меня было тяжело (фр.).] — и села за фортепиано. Я думаю, я была бледна; но только я сыграла интродукцию, как вижу в зеркале — Ельнин стоит сзади меня… Мне потом сказали, что будто я вспыхнула: я думаю, это неправда, — стыдливо прибавила она. — Я просто рада была, потому что он понимал музыку…
Ельнина?» — «Maman, я не играла сцены, я нечаянно…» — едва проговорила я, так
мне было тяжело.
— Что же
мне было делать? Сказать maman, что я выйду за monsieur Ельнина…
— Но, cousin, вы знаете, что
я была замужем и жила этой жизнью…
—
Я была очень счастлива, — сказала Беловодова, и улыбка и взгляд говорили, что она с удовольствием глядит в прошлое. — Да, cousin, когда я в первый раз приехала на бал в Тюльери и вошла в круг, где был король, королева и принцы…
— Да,
я была счастлива, — решительно сказала она, — и уже так счастлива не буду!
— Граф Милари, ma chère amie, — сказал он, — grand musicien et le plus aimable garçon du monde. [моя милая… превосходный музыкант и любезнейший молодой человек (фр.).] Две недели здесь: ты видела его на бале у княгини? Извини, душа моя,
я был у графа: он не пустил в театр.
У
меня есть и точка, и нервная дрожь — и все эти молнии горят здесь, в груди, — говорил он, ударяя себя в грудь.
— Я думала, ты утешишь меня. Мне так было скучно одной и страшно… — Она вздрогнула и оглянулась около себя. — Книги твои все прочла, вон они, на стуле, — прибавила она. — Когда будешь пересматривать, увидишь там мои заметки карандашом; я подчеркивала все места, где находила сходство… как ты и я… любили… Ох, устала, не могу говорить… — Она остановилась, смочила языком горячие губы. — Дай
мне пить, вон там, на столе!
— Так. Вы мне дадите право входить без доклада к себе, и то не всегда: вот сегодня рассердились, будете гонять меня по городу с поручениями — это привилегия кузеней, даже советоваться со мной, если у
меня есть вкус, как одеться; удостоите искреннего отзыва о ваших родных, знакомых, и, наконец, дойдет до оскорбления… до того, что поверите мне сердечный секрет, когда влюбитесь…
— Да, вот с этими, что порхают по гостиным, по ложам, с псевдонежными взглядами, страстно-почтительными фразами и заученным остроумием. Нет, кузина, если я говорю о себе, то говорю, что во
мне есть; язык мой верно переводит голос сердца. Вот год я у вас: ухожу и уношу мысленно вас с собой, и что чувствую, то сумею выразить.
— Вот что значит Олимп! — продолжал он. — Будь вы просто женщина, не богиня, вы бы поняли мое положение, взглянули бы в мое сердце и поступили бы не сурово, а с пощадой, даже если б
я был вам совсем чужой. А я вам близок. Вы говорите, что любите меня дружески, скучаете, не видя меня… Но женщина бывает сострадательна, нежна, честна, справедлива только с тем, кого любит, и безжалостна ко всему прочему. У злодея под ножом скорее допросишься пощады, нежели у женщины, когда ей нужно закрыть свою любовь и тайну.
— Нужды нет,
я буду героем, рыцарем дружбы, первым из кузеней! Подумав, я нахожу, что дружба кузеней и кузин очень приятная дружба, и принимаю вашу.
— Бабушка! Ничего не надо. Я сыт по горло. На одной станции
я пил чай, на другой — молоко, на третьей попал на крестьянскую свадьбу — меня вином потчевали, ел мед, пряники…
Вот мой портрет — какая
я была смешная! а вот Верочка.
— А разве у
меня есть брильянты и серебро!.. — спросил он.
— Не надо! Кружева у
меня есть свои, и серебро тоже! Да я люблю деревянной ложкой есть… У нас всё по-деревенски.
— Так и быть, — сказала она, —
я буду управлять, пока силы есть. А то, пожалуй, дядюшка так управит, что под опеку попадешь! Да чем ты станешь жить? Странный ты человек!
— Русские романсы; начала итальянскую музыку, да учитель уехал.
Я пою: «Una voce poco fa», [«В полуночной тишине» (ит.).] только трудно очень для меня. А вы поете?
— Когда… буду в зрелых летах, буду своим домом жить, когда у
меня будут свои…
— Вон что выдумал! Отстань,
я есть хочу.
— Если б не она, ты бы не увидал на мне ни одной пуговицы, — продолжал Леонтий, —
я ем, сплю покойно, хозяйство хоть и маленькое, а идет хорошо; какие мои средства, а на все хватает!
— Ну, не поминай же мне больше о книгах: на этом условии я только и не отдам их в гимназию, — заключил Райский. — А теперь давай обедать или я к бабушке уйду.
Мне есть хочется.
—
Я буду рисовать эту жизнь, отражать, как в зеркале, а ты…
— Бабушка! заключим договор, — сказал Райский, — предоставим полную свободу друг другу и не будем взыскательны! Вы делайте, как хотите, и
я буду делать, что и как вздумаю… Обед я ваш съем сегодня за ужином, вино выпью и ночь всю пробуду до утра, по крайней мере сегодня. А куда завтра денусь, где буду обедать и где ночую — не знаю!
— Обедать, где попало, лапшу, кашу? не прийти домой… так, что ли? Хорошо же: вот
я буду уезжать в Новоселово, свою деревушку, или соберусь гостить к Анне Ивановне Тушиной, за Волгу: она давно зовет, и возьму все ключи, не велю готовить, а ты вдруг придешь к обеду: что ты скажешь?
«Еще опыт, — думал он, — один разговор, и
я буду ее мужем, или… Диоген искал с фонарем „человека“ — я ищу женщины: вот ключ к моим поискам! А если не найду в ней, и боюсь, что не найду, я, разумеется, не затушу фонаря, пойду дальше… Но Боже мой! где кончится это мое странствие?»
— Зачем? Ведь если б
я была другою, я бы здесь была не на месте…
«Боже мой! — думал он, внутренне содрогаясь, — полчаса назад
я был честен, чист, горд; полчаса позже этот святой ребенок превратился бы в жалкое создание, а „честный и гордый“ человек в величайшего негодяя! Гордый дух уступил бы всемогущей плоти; кровь и нервы посмеялись бы над философией, нравственностью, развитием! Однако дух устоял, кровь и нервы не одолели: честь, честность спасены…»
— Послушайте, — сказал Марк, —
мне есть хочется: у Леонтья ничего нет. Не поможете ли вы мне осадить какой-нибудь трактир?
— А! испугались полиции: что сделает губернатор, что скажет Нил Андреич, как примет это общество, дамы? — смеялся Марк. — Ну, прощайте,
я есть хочу и один сделаю приступ…
— Вам странно смотреть, что
я пью, — сказал Марк, угадавший его мысли, — это от скуки и праздности… делать нечего!
— Ничего: он ездил к губернатору жаловаться и солгал, что я стрелял в него, да не попал. Если б
я был мирный гражданин города, меня бы сейчас на съезжую посадили, а так как я вне закона, на особенном счету, то губернатор разузнал, как было дело, и посоветовал Нилу Андреичу умолчать, «чтоб до Петербурга никаких историй не доходило»: этого он, как огня, боится.
— Вы говорите, — начал, однако, он, — что у
меня есть талант: и другие тоже говорят, даже находят во мне таланты. Я, может быть, и художник в душе, искренний художник, — но я не готовился к этому поприщу…
Неточные совпадения
— Нет,
я думал,
поспею ли
я к Ивлевым?
Мне скучно не бывает…
— Да, именно — своего рода. Вон у
меня в отделении служил помощником Иван Петрович: тот ни одной чиновнице, ни одной горничной проходу не дает, то
есть красивой, конечно. Всем говорит любезности, подносит конфекты, букеты: он развит, что ли?
— От… от скуки — видишь, и
я для удовольствия — и тоже без расчетов. А как
я наслаждаюсь красотой, ты и твой Иван Петрович этого не поймете, не во гнев тебе и ему — вот и все. Ведь
есть же одни, которые молятся страстно, а другие не знают этой потребности, и…
— Разве это дело? Укажи ты
мне в службе, за немногими исключениями, дело, без которого бы нельзя
было обойтись?
— А спроси его, — сказал Райский, — зачем он тут стоит и кого так пристально высматривает и выжидает? Генерала! А нас с тобой не видит, так что любой прохожий может вытащить у нас платок из кармана. Ужели ты считал делом твои бумаги? Не
будем распространяться об этом, а скажу тебе, что
я, право, больше делаю, когда мажу свои картины, бренчу на рояле и даже когда поклоняюсь красоте…
— Ну, везде что-то живое, подвижное, требующее жизни и отзывающееся на нее… А там ничего этого нет, ничего, хоть шаром покати! Даже нет апатии, скуки, чтоб можно
было сказать:
была жизнь и убита — ничего! Сияет и блестит, ничего не просит и ничего не отдает! И
я ничего не знаю! А ты удивляешься, что
я бьюсь?
— Да; жаль, что не застал.
Я завтра
буду у него.
— Знаю, знаю зачем! — вдруг догадался он, — бумаги разбирать — merci, [благодарю (фр.).] а к Святой опять обошел
меня, а Илье дали! Qu’il aille se promener! [Пусть убирается! (фр.)] Ты не
была в Летнем саду? — спросил он у дочери. — Виноват,
я не
поспел…
— О нет, цветы, деревья — кто ж им
будет мешать в этом?
Я только помешала им видеть мои ботинки: это не нужно, лишнее.
— В вашем вопросе
есть и ответ: «жило», — сказали вы, и — отжило, прибавлю
я. А эти, — он указал на улицу, — живут! Как живут — рассказать этого нельзя, кузина. Это значит рассказать вам жизнь вообще, и современную в особенности.
Я вот сколько времени рассказываю вам всячески: в спорах, в примерах, читаю… а все не расскажу.
— Это правда,
я глуп, смешон, — сказал он, подходя к ней и улыбаясь весело и добродушно, — может
быть,
я тоже с корабля попал на бал… Но и Фамусовы в юбке! — Он указал на теток. — Ужели лет через пять, через десять…
— Опять «жизни»: вы только и твердите это слово, как будто
я мертвая!
Я предвижу, что
будет дальше, — сказала она, засмеявшись, так что показались прекрасные зубы. — Сейчас дойдем до правил и потом… до любви.
— Чего же еще: у
меня все
есть, и ничего
мне не надо…
— Вы высказали свой приговор сами, кузина, — напал он бурно на нее, — «у
меня все
есть, и ничего
мне не надо»!
—
Я не проповедую коммунизма, кузина,
будьте покойны.
Я только отвечаю на ваш вопрос: «что делать», и хочу доказать, что никто не имеет права не знать жизни. Жизнь сама тронет, коснется, пробудит от этого блаженного успения — и иногда очень грубо. Научить «что делать» —
я тоже не могу, не умею. Другие научат.
Мне хотелось бы разбудить вас: вы спите, а не живете. Что из этого выйдет,
я не знаю — но не могу оставаться и равнодушным к вашему сну.
Есть у
меня еще бабушка в другом уголке — там какой-то клочок земли
есть: в их руках все же лучше, нежели в моих.
— Когда-нибудь… мы проведем лето в деревне, cousin, — сказала она живее обыкновенного, — приезжайте туда, и… и мы не велим пускать ребятишек ползать с собаками — это прежде всего. Потом попросим Ивана Петровича не посылать… этих баб работать… Наконец,
я не
буду брать своих карманных денег…
— Вы поэт, артист, cousin, вам, может
быть, необходимы драмы, раны, стоны, и
я не знаю, что еще! Вы не понимаете покойной, счастливой жизни,
я не понимаю вашей…
—
Я уж сказал тебе зачем, — сердито отозвался Райский. — Затем, что красота ее увлекает, раздражает — и скуки нет —
я наслаждаюсь — понимаешь? Вот у
меня теперь шевелится мысль писать ее портрет. Это займет месяц, потом
буду изучать ее…
— И чем ты сегодня не являлся перед кузиной! Она тебя Чацким назвала… А ты
был и Дон-Жуан и Дон-Кихот вместе. Вот умудрился!
Я не удивлюсь, если ты наденешь рясу и начнешь вдруг проповедовать…
— Опять ты хвастаешься «делом»!
Я думаю, если ты перестанешь писать — вот тогда и
будет дело.
Есть своя бездна и там: слава Богу,
я никогда не заглядывался в нее, а если загляну — так уж выйдет не роман, а трагедия.
Вот пусть эта звезда, как ее… ты не знаешь? и
я не знаю, ну да все равно, — пусть она
будет свидетельницей, что
я наконец слажу с чем-нибудь: или с живописью, или с романом.
Стало
быть, и она видела в этой зелени, в течении реки, в синем небе то же, что Васюков видит, когда играет на скрипке… Какие-то горы, моря, облака… «И
я вижу их!..»
Видал
я их в Петербурге: это те хваты, что в каких-то фантастических костюмах собираются по вечерам лежать на диванах, курят трубки, несут чепуху, читают стихи и
пьют много водки, а потом объявляют, что они артисты.
—
Я слыхал, дядюшка, что художники теперь в большом уважении. Вы, может
быть, старое время вспоминаете. Из академии выходят знаменитые люди…
Но вот беда,
я не вижу, чтоб у тебя
было что-нибудь серьезное на уме: удишь с мальчишками рыбу, вон болото нарисовал, пьяного мужика у кабака…
— Ну, хозяин, смотри же, замечай и, чуть что неисправно, не давай потачки бабушке. Вот садик-то, что у окошек,
я, видишь, недавно разбила, — говорила она, проходя чрез цветник и направляясь к двору. — Верочка с Марфенькой тут у
меня всё на глазах играют, роются в песке. На няньку надеяться нельзя:
я и вижу из окошка, что они делают. Вот подрастут, цветов не надо покупать: свои
есть.
— И
я, и
я пойду с дядей, — попросилась
было Марфенька.
—
Я, бабушка, хочу
быть артистом.
«
Я… художником хочу
быть…» — думал
было он сказать, да вспомнил, как приняли это опекун и бабушка, и не сказал.
— И повести можно: конечно, у вас
есть талант. Но ведь это впоследствии, когда талант выработается. А звание… звание,
я спрашиваю?
Впрочем,
я мало помню, что
было, помню только, что ездил танцмейстер и учил: chasse en avant, chasse а gauche, tenez-vous droit, pas de grimaces… [шаг вперед, шаг налево, держитесь прямей, не гримасничайте… (фр.)]
Maman не любила, когда у
меня раскраснеются щеки и уши, и потому
мне не велено
было слишком бегать.
— Ну, теперь
я вижу, что у вас не
было детства: это кое-что объясняет
мне… Учили вас чему-нибудь? — спросил он.
—
Я все уроки учила одинаково, то
есть все дурно.
В истории знала только двенадцатый год, потому что mon oncle, prince Serge, [мой дядя, князь Серж (фр.).] служил в то время и делал кампанию, он рассказывал часто о нем; помнила, что
была Екатерина Вторая, еще революция, от которой бежал monsieur de Querney, [господин де Керни (фр.).] а остальное все… там эти войны, греческие, римские, что-то про Фридриха Великого — все это у
меня путалось.
Мне стало очень жаль его, и
я спросила за столом, чем он
был болен!..
—
Я радуюсь, кузина, а не смеюсь: не правда ли, вы жили тогда,
были счастливы, веселы, — не так, как после, как теперь!..
— В день моих именин у нас
был прием,
меня уже вывозили.
Я разучивала сонату Бетховена, ту, которою он восхищался и которую вы тоже любите…
—
Я скоро опомнилась и стала отвечать на поздравления, на приветствия, хотела подойти к maman, но взглянула на нее, и…
мне страшно стало: подошла к теткам, но обе они сказали что-то вскользь и отошли. Ельнин из угла следил за
мной такими глазами, что
я ушла в другую комнату. Maman, не простясь, ушла после гостей к себе. Надежда Васильевна, прощаясь, покачала головой, а у Анны Васильевны на глазах
были слезы…
— Наутро, — продолжала Софья со вздохом, —
я ждала, пока позовут
меня к maman, но
меня долго не звали. Наконец за
мной пришла ma tante, Надежда Васильевна, и сухо сказала, чтобы
я шла к maman. У
меня сердце сильно билось, и
я сначала даже не разглядела, что
было и кто
был у maman в комнате. Там
было темно, портьеры и шторы спущены, maman казалась утомлена; подло нее сидели тетушка, mon oncle, prince Serge, и папа…
— Папа стоял у камина и грелся.
Я посмотрела на него и думала, что он взглянет на
меня ласково:
мне бы легче
было. Но он старался не глядеть на
меня; бедняжка боялся maman, а
я видела, что ему
было жалко. Он все жевал губами: он это всегда делает в ажитации, вы знаете.
Я молчала: отвечать
было нечего…
Вот послушайте, — обратилась она к папа, — что говорит ваша дочь… как вам нравится это признание!..» Он, бедный,
был смущен и жалок больше
меня и смотрел вниз;
я знала, что он один не сердится, а
мне хотелось бы умереть в эту минуту со стыда…
—
Я думал, бог знает какая драма! — сказал он. — А вы
мне рассказываете историю шестилетней девочки! Надеюсь, кузина, когда у вас
будет дочь, вы поступите иначе…
— Никто не знает, честен ли Ельнин: напротив, ma tante и maman говорили, что будто у него
были дурные намерения, что он хотел вскружить
мне голову… из самолюбия, потому что серьезных намерений он иметь не смел…
— Нет! — пылко возразил Райский, — вас обманули. Не бледнеют и не краснеют, когда хотят кружить головы ваши франты, кузены, prince Pierre, comte Serge: [князь Пьер, граф Серж (фр.).] вот у кого дурное на уме! А у Ельнина не
было никаких намерений, он, как
я вижу из ваших слов, любил вас искренно. А эти, — он, не оборачиваясь, указал назад на портреты, — женятся на вас par convenance [выгоды ради (фр.).] и потом меняют на танцовщицу…
— И «что он никогда не кончил бы, говоря обо
мне, но боится
быть сентиментальным…» — добавила она.
Цитаты из русской классики со словосочетанием «я буду»
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это вам кажется только, что близко; а вы вообразите себе, что далеко. Как бы
я был счастлив, сударыня, если б мог прижать вас в свои объятия.
Трудись! Кому вы вздумали // Читать такую проповедь! // Я не крестьянин-лапотник — // Я Божиею милостью // Российский дворянин! // Россия — не неметчина, // Нам чувства деликатные, // Нам гордость внушена! // Сословья благородные // У нас труду не учатся. // У нас чиновник плохонький, // И тот полов не выметет, // Не станет печь топить… // Скажу я вам, не хвастая, // Живу почти безвыездно // В деревне сорок лет, // А от ржаного колоса // Не отличу ячменного. // А
мне поют: «Трудись!»
Стародум. О сударыня! До моих ушей уже дошло, что он теперь только и отучиться изволил. Я слышал об его учителях и вижу наперед, какому грамотею ему быть надобно, учася у Кутейкина, и какому математику, учася у Цыфиркина. (К Правдину.) Любопытен бы
я был послушать, чему немец-то его выучил.
— Ваше я, что ли, пила? — огрызалась беспутная Клемантинка, — кабы не моя несчастная слабость, да не покинули меня паны мои милые, узнали бы вы у меня ужо, какова
я есть!
— Алексей Александрович, — сказала она, взглядывая на него и не опуская глаз под его устремленным на ее прическу взором, — я преступная женщина, я дурная женщина, но я то же, что
я была, что я сказала вам тогда, и приехала сказать вам, что я не могу ничего переменить.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что тут пишет он
мне в записке? (Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька, что состояние мое
было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)
Я ничего не понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки!
Я не иначе хочу, чтоб наш дом
был первый в столице и чтоб у
меня в комнате такое
было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и
были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую
я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и
я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и
есть этот чиновник.
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести, то
есть не двести, а четыреста, —
я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно
было восемьсот.
Ассоциации к слову «быть»
Синонимы к словосочетанию «я буду»
Предложения со словосочетанием «я буду»
- Как я уже упомянула, я не отношусь к такой категории людей, и в студенческие годы мне было очень трудно сложить дебит с кредитом.
- Хотя тогда я был ещё очень молод, но могу представить его себе ещё вполне хорошо, особенно потому, что однажды из-за него отец высек меня до полусмерти.
- Скажу только, что в молодые годы я был уверен, что если на стадион, где собрались десять тысяч человек, залетит одна-единственная оса, то с вероятностью сто к одному ужален буду именно я.
- (все предложения)
Сочетаемость слова «быть»
Значение словосочетания «я буду»
«Я буду» — песня, написанная российской певицей Ольгой Засульской, продюсером Олегом Мироновым и участниками группы «23:45», Григорием Богачёвым и Георгием Юхановым. Композиция была выпущена как второй сингл группы «5ivesta family» и как первый, группы «23:45». (Википедия)
Все значения словосочетания Я БУДУ
Афоризмы русских писателей со словом «быть»
Дополнительно