Неточные совпадения
Мы тотчас поладили, и хотя по контракту обязан он
был учить
меня по-французски, по-немецки и всем наукам, но он предпочел наскоро выучиться от
меня кое-как болтать по-русски, — и потом каждый из нас занимался уже своим делом.
Надобно знать, что для
меня выписана
была из Москвы географическая карта.
Он у
меня в роте
был сержантом!..
Мысль о скорой разлуке со
мною так поразила матушку, что она уронила ложку в кастрюльку и слезы потекли по ее лицу. Напротив того, трудно описать мое восхищение. Мысль о службе сливалась во
мне с мыслями о свободе, об удовольствиях петербургской жизни.
Я воображал себя офицером гвардии, что, по мнению моему,
было верхом благополучия человеческого.
Батюшка не любил ни переменять свои намерения, ни откладывать их исполнение. День отъезду моему
был назначен. Накануне батюшка объявил, что намерен писать со
мною к будущему моему начальнику, и потребовал пера и бумаги.
— Записан! А
мне какое дело, что он записан? Петруша в Петербург не поедет. Чему научится он, служа в Петербурге? мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да
будет солдат, а не шаматон. [Шаматон (разг., устар.) — гуляка, шалопай, бездельник.] Записан в гвардии! Где его пашпорт? подай его сюда.
В ту же ночь приехал
я в Симбирск, где должен
был пробыть сутки для закупки нужных вещей, что и
было поручено Савельичу.
Зурин
пил много и потчевал и
меня, говоря, что надобно привыкать ко службе; он рассказывал
мне армейские анекдоты, от которых
я со смеху чуть не валялся, и мы встали из-за стола совершенными приятелями.
Поневоле пойдешь в трактир и станешь играть на биллиарде; а для того надобно уметь играть!»
Я совершенно
был убежден и с большим прилежанием принялся за учение.
Размышления мои прерваны
были Савельичем, вошедшим ко
мне с чашкою чая.
Я взял на себя вид равнодушный и, обратясь к Савельичу, который
был и денег, и белья, и дел моих рачитель, [И денег, и белья, и дел моих рачитель — цитата из стихотворения Д.
Я не мог не признаться в душе, что поведение мое в симбирском трактире
было глупо, и чувствовал себя виноватым перед Савельичем.
Я приближался к месту моего назначения. Вокруг
меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Все покрыто
было снегом. Солнце садилось. Кибитка ехала по узкой дороге, или точнее по следу, проложенному крестьянскими санями. Вдруг ямщик стал посматривать в сторону и, наконец, сняв шапку, оборотился ко
мне и сказал: «Барин, не прикажешь ли воротиться?»
Я увидел в самом деле на краю неба белое облачко, которое принял
было сперва за отдаленный холмик. Ямщик изъяснил
мне, что облачко предвещало буран.
Я выглянул из кибитки: все
было мрак и вихорь.
Первою мыслию моею
было опасение, чтоб батюшка не прогневался на
меня за невольное возвращение под кровлю родительскую и не почел бы его умышленным ослушанием.
Я вышел из кибитки. Буран еще продолжался, хотя с меньшею силою.
Было так темно, что хоть глаз выколи. Хозяин встретил нас у ворот, держа фонарь под полою, и ввел
меня в горницу, тесную, но довольно чистую; лучина освещала ее. На стене висела винтовка и высокая казацкая шапка.
Наружность его показалась
мне замечательна: он
был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч.
«Молчи, дядя, — возразил мой бродяга, —
будет дождик,
будут и грибки; а
будут грибки,
будет и кузов. А теперь (тут он мигнул опять) заткни топор за спину: лесничий ходит. Ваше благородие! за ваше здоровье!» — При сих словах он взял стакан, перекрестился и
выпил одним духом. Потом поклонился
мне и воротился на полати.
В самом деле, тулуп, из которого успел и
я вырасти,
был немножко для него узок.
Строгая немецкая экономия царствовала за его столом, и
я думаю, что страх видеть иногда лишнего гостя за своею холостою трапезою
был отчасти причиною поспешного удаления моего в гарнизон.
У ворот увидел
я старую чугунную пушку; улицы
были тесны и кривы; избы низки и большею частию покрыты соломою.
Я отвечал, что приехал на службу и явился по долгу своему к господину капитану, и с этим словом обратился
было к кривому старичку, принимая его за коменданта; но хозяйка перебила затверженную
мною речь.
«А смею спросить, — продолжал он, — зачем изволили вы перейти из гвардии в гарнизон?»
Я отвечал, что такова
была воля начальства.
Половина избы занята
была семьею Семена Кузова, другую отвели
мне.
Я догадался, что это
был офицер, выписанный из гвардии за поединок.
Подходя к комендантскому дому, мы увидели на площадке человек двадцать стареньких инвалидов с длинными косами и в треугольных шляпах. Они выстроены
были во фрунт. Впереди стоял комендант, старик бодрый и высокого росту, в колпаке и в китайчатом халате. Увидя нас, он к нам подошел, сказал
мне несколько ласковых слов и стал опять командовать. Мы остановились
было смотреть на учение; но он просил нас идти к Василисе Егоровне, обещаясь
быть вслед за нами. «А здесь, — прибавил он, — нечего вам смотреть».
Василиса Егоровна приняла нас запросто и радушно и обошлась со
мною как бы век
была знакома.
В доме коменданта
был я принят как родной.
Незаметным образом
я привязался к доброму семейству, даже к Ивану Игнатьичу, кривому гарнизонному поручику, о котором Швабрин выдумал, будто бы он
был в непозволительной связи с Василисой Егоровной, что не имело и тени правдоподобия; но Швабрин о том не беспокоился.
Другого общества в крепости не
было, но
я другого и не желал.
Однажды удалось
мне написать песенку, которой
был я доволен.
— Не твое дело, — отвечал
я нахмурясь, — кто бы ни
была эта Маша. Не требую ни твоего мнения, ни твоих догадок.
— Изволь; когда хочешь! — отвечал
я, обрадовавшись. В эту минуту
я готов
был растерзать его.
Как это вас бог принес? по какому делу, смею спросить?»
Я в коротких словах объяснил ему, что
я поссорился с Алексеем Иванычем, а его, Ивана Игнатьича, прошу
быть моим секундантом.
«Вы изволите говорить, — сказал он
мне, — что хотите Алексея Иваныча заколоть и желаете, чтоб
я при том
был свидетелем?
— Помилуйте, Петр Андреич! Что это вы затеяли! Вы с Алексеем Иванычем побранились? Велика беда! Брань на вороту не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, в другое, в третье — и разойдитесь; а мы вас уж помирим. А то: доброе ли дело заколоть своего ближнего, смею спросить? И добро б уж закололи вы его: бог с ним, с Алексеем Иванычем;
я и сам до него не охотник. Ну, а если он вас просверлит? На что это
будет похоже? Кто
будет в дураках, смею спросить?
Рассуждения благоразумного поручика не поколебали
меня.
Я остался при своем намерении. «Как вам угодно, — сказал Иван Игнатьич, — делайте, как разумеете. Да зачем же
мне тут
быть свидетелем? К какой стати? Люди дерутся, что за невидальщина, смею спросить? Слава богу, ходил
я под шведа и под турку: всего насмотрелся».
Я кое-как стал изъяснять ему должность секунданта, но Иван Игнатьич никак не мог
меня понять. «Воля ваша, — сказал он. — Коли уж
мне и вмешаться в это дело, так разве пойти к Ивану Кузмичу да донести ему по долгу службы, что в фортеции умышляется злодействие, противное казенному интересу: не благоугодно ли
будет господину коменданту принять надлежащие меры…»
В этот вечер
я расположен
был к нежности и к умилению.
Присутствие Швабрина
было мне несносно.
Я скоро простился с комендантом и с его семейством; пришед домой, осмотрел свою шпагу, попробовал ее конец и лег спать, приказав Савельичу разбудить
меня в седьмом часу.
«Как вам не стыдно
было, — сказал
я ему сердито, — доносить на нас коменданту после того, как дали
мне слово того не делать!» — «Как бог свят,
я Ивану Кузмичу того не говорил, — ответил он, — Василиса Егоровна выведала все от
меня.
«Конечно, — отвечал Швабрин, — вы своею кровью
будете отвечать
мне за вашу дерзость; но за нами, вероятно, станут присматривать.
Швабрин
был искуснее
меня, но
я сильнее и смелее, и monsieur Бопре, бывший некогда солдатом, дал
мне несколько уроков в фехтовании, которыми
я и воспользовался.
Кто-то бережно развивал перевязи, которыми грудь и плечо
были у
меня стянуты.
Я вспомнил свой поединок и догадался, что
был ранен.
— Это вы, Марья Ивановна? скажите
мне…» —
я не в силах
был продолжать и замолчал.
«Милая, добрая Марья Ивановна, — сказал
я ей, —
будь моею женою, согласись на мое счастие».
Она
будет моя! она
меня любит!
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что тут пишет он
мне в записке? (Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька, что состояние мое
было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)
Я ничего не понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки!
Я не иначе хочу, чтоб наш дом
был первый в столице и чтоб у
меня в комнате такое
было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и
были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую
я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и
я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и
есть этот чиновник.
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести, то
есть не двести, а четыреста, —
я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно
было восемьсот.