Неточные совпадения
— О, вы угадали опять, — подхватил белокурый молодой человек, — ведь действительно почти ошибаюсь, то
есть почти что не родственница; до того даже, что
я, право, нисколько и не удивился тогда, что
мне туда не ответили.
Я так и ждал.
— Князь Мышкин? Лев Николаевич? Не знаю-с. Так что даже и не слыхивал-с, — отвечал в раздумье чиновник, — то
есть я не об имени, имя историческое, в Карамзина «Истории» найти можно и должно,
я об лице-с, да и князей Мышкиных уж что-то нигде не встречается, даже и слух затих-с.
— О, еще бы! — тотчас же ответил князь, — князей Мышкиных теперь и совсем нет, кроме
меня;
мне кажется,
я последний. А что касается до отцов и дедов, то они у нас и однодворцами бывали. Отец мой
был, впрочем, армии подпоручик, из юнкеров. Да вот не знаю, каким образом и генеральша Епанчина очутилась тоже из княжон Мышкиных, тоже последняя в своем роде…
Оно правда,
я тогда без памяти
был.
Да ведь он за это одно в Сибирь пойти может, если
я захочу, потому оно
есть святотатство.
— Всё знает! Лебедев всё знает!
Я, ваша светлость, и с Лихачевым Алексашкой два месяца ездил, и тоже после смерти родителя, и все, то
есть, все углы и проулки знаю, и без Лебедева, дошло до того, что ни шагу. Ныне он в долговом отделении присутствует, а тогда и Арманс, и Коралию, и княгиню Пацкую, и Настасью Филипповну имел случай узнать, да и много чего имел случай узнать.
— Это вот всё так и
есть, — мрачно и насупившись подтвердил Рогожин, — то же
мне и Залёжев тогда говорил.
Тут он
мне и внушил, что сегодня же можешь Настасью Филипповну в Большом театре видеть, в балете, в ложе своей, в бенуаре,
будет сидеть.
Наутро покойник дает
мне два пятипроцентных билета, по пяти тысяч каждый, сходи, дескать, да продай, да семь тысяч пятьсот к Андреевым на контору снеси, уплати, а остальную сдачу с десяти тысяч, не заходя никуда,
мне представь;
буду тебя дожидаться.
Билеты-то
я продал, деньги взял, а к Андреевым в контору не заходил, а пошел, никуда не глядя, в английский магазин, да на все пару подвесок и выбрал, по одному бриллиантику в каждой, эдак почти как по ореху
будут, четыреста рублей должен остался, имя сказал, поверили.
Я то
есть тогда не сказался, что это
я самый и
есть; а «от Парфена, дескать, Рогожина», говорит Залёжев, «вам в память встречи вчерашнего дня; соблаговолите принять».
«Ну, говорю, как мы вышли, ты у
меня теперь тут не смей и подумать, понимаешь!» Смеется: «А вот как-то ты теперь Семену Парфенычу отчет отдавать
будешь?»
Я, правда, хотел
было тогда же в воду, домой не заходя, да думаю: «Ведь уж все равно», и как окаянный воротился домой.
— С величайшим удовольствием приду и очень вас благодарю за то, что вы
меня полюбили. Даже, может
быть, сегодня же приду, если успею. Потому,
я вам скажу откровенно, вы
мне сами очень понравились, и особенно когда про подвески бриллиантовые рассказывали. Даже и прежде подвесок понравились, хотя у вас и сумрачное лицо. Благодарю вас тоже за обещанное
мне платье и за шубу, потому
мне действительно платье и шуба скоро понадобятся. Денег же у
меня в настоящую минуту почти ни копейки нет.
—
Я, н-н-нет!
Я ведь… Вы, может
быть, не знаете,
я ведь по прирожденной болезни моей даже совсем женщин не знаю.
— Да, у
меня дело… — начал
было князь.
— Уверяю вас, что
я не солгал вам, и вы отвечать за
меня не
будете. А что
я в таком виде и с узелком, то тут удивляться нечего: в настоящее время мои обстоятельства неказисты.
— Гм.
Я опасаюсь не того, видите ли. Доложить
я обязан, и к вам выйдет секретарь, окромя если вы… Вот то-то вот и
есть, что окромя. Вы не по бедности просить к генералу, осмелюсь, если можно узнать?
— О нет, в этом
будьте совершенно удостоверены. У
меня другое дело.
— Стало
быть, если долго ждать, то
я бы вас попросил: нельзя ли здесь где-нибудь покурить? У
меня трубка и табак с собой.
— О,
я ведь не в этой комнате просил;
я ведь знаю; а
я бы вышел куда-нибудь, где бы вы указали, потому
я привык, а вот уж часа три не курил. Впрочем, как вам угодно и, знаете,
есть пословица: в чужой монастырь…
— О, почти не по делу! То
есть, если хотите, и
есть одно дело, так только совета спросить, но
я, главное, чтоб отрекомендоваться, потому
я князь Мышкин, а генеральша Епанчина тоже последняя из княжон Мышкиных, и, кроме
меня с нею, Мышкиных больше и нет.
Я и не думал, чтоб от страху можно
было заплакать не ребенку, человеку, который никогда не плакал, человеку в сорок пять лет.
— Так вас здесь знают и наверно помнят. Вы к его превосходительству? Сейчас
я доложу… Он сейчас
будет свободен. Только вы бы… вам бы пожаловать пока в приемную… Зачем они здесь? — строго обратился он к камердинеру.
— Дела неотлагательного
я никакого не имею; цель моя
была просто познакомиться с вами. Не желал бы беспокоить, так как
я не знаю ни вашего дня, ни ваших распоряжений… Но
я только что сам из вагона… приехал из Швейцарии…
Я года четыре в России не
был, с лишком; да и что
я выехал: почти не в своем уме!
Еще в Берлине подумал: «Это почти родственники, начну с них; может
быть, мы друг другу и пригодимся, они
мне,
я им, — если они люди хорошие».
— Это могло
быть, но не иначе, как по вашему приглашению.
Я же, признаюсь, не остался бы и по приглашению, не почему-либо, а так… по характеру.
— Ну, стало
быть, и кстати, что
я вас не пригласил и не приглашаю. Позвольте еще, князь, чтоб уж разом все разъяснить: так как вот мы сейчас договорились, что насчет родственности между нами и слова не может
быть, — хотя
мне, разумеется, весьма
было бы лестно, — то, стало
быть…
— То, стало
быть, вставать и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу же, генерал, хоть
я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но так
я и думал, что у нас непременно именно это и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может
быть, оно так и надо… Да и тогда
мне тоже на письмо не ответили… Ну, прощайте и извините, что обеспокоил.
— А знаете, князь, — сказал он совсем почти другим голосом, — ведь
я вас все-таки не знаю, да и Елизавета Прокофьевна, может
быть, захочет посмотреть на однофамильца… Подождите, если хотите, коли у вас время терпит.
Я, признаюсь, так и рассчитывал, что, может
быть, Елизавета Прокофьевна вспомнит, что
я ей писал.
Давеча ваш слуга, когда
я у вас там дожидался, подозревал, что
я на бедность пришел к вам просить;
я это заметил, а у вас, должно
быть, на этот счет строгие инструкции; но
я, право, не за этим, а, право, для того только, чтобы с людьми сойтись.
— Вот что, князь, — сказал генерал с веселою улыбкой, — если вы в самом деле такой, каким кажетесь, то с вами, пожалуй, и приятно
будет познакомиться; только видите,
я человек занятой, и вот тотчас же опять сяду кой-что просмотреть и подписать, а потом отправлюсь к его сиятельству, а потом на службу, так и выходит, что
я хоть и рад людям… хорошим, то
есть… но… Впрочем,
я так убежден, что вы превосходно воспитаны, что… А сколько вам лет, князь?
И наконец,
мне кажется, мы такие розные люди на вид… по многим обстоятельствам, что, у нас, пожалуй, и не может
быть много точек общих, но, знаете,
я в эту последнюю идею сам не верю, потому очень часто только так кажется, что нет точек общих, а они очень
есть… это от лености людской происходит, что люди так промеж собой на глаз сортируются и ничего не могут найти…
А впрочем,
я, может
быть, скучно начал?
— Два слова-с: имеете вы хотя бы некоторое состояние? Или, может
быть, какие-нибудь занятия намерены предпринять? Извините, что
я так…
— Помню, помню, конечно, и
буду. Еще бы, день рождения, двадцать пять лет! Гм… А знаешь, Ганя,
я уж, так и
быть, тебе открою, приготовься. Афанасию Ивановичу и
мне она обещала, что сегодня у себя вечером скажет последнее слово:
быть или не
быть! Так смотри же, знай.
—
Я ведь не отказываюсь.
Я, может
быть, не так выразился…
— Своего положения? — подсказал Ганя затруднившемуся генералу. — Она понимает; вы на нее не сердитесь.
Я, впрочем, тогда же намылил голову, чтобы в чужие дела не совались. И, однако, до сих пор всё тем только у нас в доме и держится, что последнего слова еще не сказано, а гроза грянет. Если сегодня скажется последнее слово, стало
быть, и все скажется.
— Да и
я, брат, слышал, — подхватил генерал. — Тогда же, после серег, Настасья Филипповна весь анекдот пересказывала. Да ведь дело-то теперь уже другое. Тут, может
быть, действительно миллион сидит и… страсть. Безобразная страсть, положим, но все-таки страстью пахнет, а ведь известно, на что эти господа способны, во всем хмелю!.. Гм!.. Не вышло бы анекдота какого-нибудь! — заключил генерал задумчиво.
— Не знаю, как вам сказать, — ответил князь, — только
мне показалось, что в нем много страсти, и даже какой-то больной страсти. Да он и сам еще совсем как будто больной. Очень может
быть, что с первых же дней в Петербурге и опять сляжет, особенно если закутит.
Тоцкий решение свое принял непоколебимо, стало
быть, и
я совершенно уверен.
Присядьте-ка на минутку;
я вам уже изъяснил, что принимать вас очень часто не в состоянии; но помочь вам капельку искренно желаю, капельку, разумеется, то
есть в виде необходимейшего, а там как уж вам самим
будет угодно.
Плата самая умеренная, и
я надеюсь, жалованье ваше вскорости
будет совершенно к тому достаточно.
Если же
я вами так интересуюсь, то у
меня на ваш счет
есть даже некоторая цель; впоследствии вы ее узнаете.
— Если уж вы так добры, — начал
было князь, — то вот у
меня одно дело.
Я получил уведомление…
— Удивительное лицо! — ответил князь, — и
я уверен, что судьба ее не из обыкновенных. — Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Об этом глаза говорят, вот эти две косточки, две точки под глазами в начале щек. Это гордое лицо, ужасно гордое, и вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Всё
было бы спасено!
Эта новая женщина объявляла, что ей в полном смысле все равно
будет, если он сейчас же и на ком угодно женится, но что она приехала не позволить ему этот брак, и не позволить по злости, единственно потому, что ей так хочется, и что, следственно, так и
быть должно, — «ну хоть для того, чтобы
мне только посмеяться над тобой вволю, потому что теперь и
я наконец смеяться хочу».
— Швейцария тут не помешает; а впрочем, повторяю, как хочешь.
Я ведь потому, что, во-первых, однофамилец и, может
быть, даже родственник, а во-вторых, не знает, где главу приклонить.
Я даже подумал, что тебе несколько интересно
будет, так как все-таки из нашей фамилии.
— Напротив, даже очень мило воспитан и с прекрасными манерами. Немного слишком простоват иногда… Да вот он и сам! Вот-с, рекомендую, последний в роде князь Мышкин, однофамилец и, может
быть, даже родственник, примите, обласкайте. Сейчас пойдут завтракать, князь, так сделайте честь… А
я уж, извините, опоздал, спешу…