Неточные совпадения
Ужели, вещал
я сам себе, природа толико скупа
была к своим чадам, что от блудящего невинно сокрыла истину навеки?
Воспрянул
я от уныния моего, в которое повергли
меня чувствительность и сострадание;
я ощутил в себе довольно сил, чтобы противиться заблуждению; и — веселие неизреченное! —
я почувствовал, что возможно всякому соучастником
быть во благоденствии себе подобных.
Се мысль, побудившая
меня начертать, что читать
будешь.
Я зрел себя в пространной долине, потерявшей от солнечного зноя всю приятность и пестроту зелености; не
было тут источника на прохлаждение, не
было древесныя сени на умерение зноя.
Вышел на двор, сыскал конюшню и нашел в оной лошадей до двадцати; хотя, правду сказать, кости у них
были видны, но
меня бы дотащили до следующего стана.
И так двадцать медных копеек избавили миролюбивого человека от следствия, детей моих от примера невоздержания во гневе, и
я узнал, что рассудок
есть раб нетерпеливости.
Поехавши из Петербурга,
я воображал себе, что дорога
была наилучшая.
На вопрос мой — кто он
был? — узнал
я, что то
был старого покрою стряпчий, едущий в Петербург с великим множеством изодранных бумаг, которые он тогда разбирал.
Я, нижайший ваш слуга,
быв регистратором при разрядном архиве, имел случай употребить место мое себе в пользу.
Я понял его мысль, вынул из кошелька… и, дав ему, советовал, что, приехав в Петербург, он продал бы бумагу свою на вес разносчикам для обвертки; ибо мнимое маркизство скружить может многим голову, и он причиною
будет возрождению истребленного в России зла — хвастовства древния породы.
Отделяяся душевно от земли, казалося
мне, что удары кибиточные
были для
меня легче.
Не успел
я войти в почтовую избу, как услышал на улице звук почтового колокольчика, и чрез несколько минут вошел в избу приятель мой Ч…
Я его оставил в Петербурге, и он намерения не имел оттуда выехать так скоро. Особливое происшествие побудило человека нраву крутого, как то
был мой приятель, удалиться из Петербурга, и вот что он
мне рассказал.
— Ты
был уже готов к отъезду, как
я отправился в Петергоф.
Я рад
был и сему зрелищу; соглядал величественные черты природы и не в чванство скажу: что других устрашать начинало, то
меня веселило.
Вообрази, мой друг, наше положение; все, что
я ни скажу, все слабо
будет в отношении моего чувствия.
Да и если б
я мог достаточные дать черты каждому души моея движению, то слабы еще
были бы они для произведения в тебе подобного тем чувствованиям, какие в душе моей возникали и теснилися тогда.
Каково
было моей души положение, мой друг, сам отгадывай, ибо ты
меня довольно знаешь.
Но, помня более о вашей опасности, нежели о моей обиде и о жестокосердии начальника с его подчиненным,
я побежал к караульной, которая
была версты с две расстоянием от проклятого дома, из которого
меня вытолкнули.
— Отче всесильный, — возопил
я, — тебе угодно, да живем; ты нас водил на испытание, да
будет воля твоя.
Но поступком его подчиненного столь
был раздражен, что
я не мог умерить своих слов.
Но, опомнясь, убедился воспоминовением многих примеров, что мое мщение
будет бесплодно, что
я же могу прослыть или бешеным, или злым человеком; смирился.
Лошади
были уже впряжены;
я уже ногу занес, чтобы влезть в кибитку, как вдруг дождь пошел.
— Беда невелика, — размышлял
я, — закроюсь ценовкою и
буду сух.
— С погодою не сладишь; по пословице: тише едешь — дале
будешь, — вылез
я из кибитки и убежал в первую избу.
Хозяин уже ложился спать, и в избе
было темно, но
я и в потемках выпросил позволение обсушиться.
— И подлинно на сказку похоже; да как же сказке верить, — сказала жена вполголоса, зевая ото сна, — поверю ли
я, что
были Полкан, Бова или Соловей-разбойник.
Когда бы
я с ним
был заодно, то бы
было не житье, а масленица.
Он, подошед ко
мне и не снимая шляпы, сказал: — Милостивый государь, снабдите чем ни
есть человека несчастного.
— Намерение мое при сем
было то, чтобы сделать его чистосердечным;
я и не ошибся.
Между тем лошади наши
были впряжены,
я исполнил его желание — и мы едем.
Неосновательность моя причиною
была, что
я доверил лживому человеку, который, лично попавшись в преступлении,
был от откупу отрешен, и, по свидетельству будто его книг, сделался, по-видимому, на нем большой начет.
Я, сделав выправки сколько мог, нашел, что начету на
мне или совсем бы не
было или бы
был очень малый, и для того просил, чтобы сделали расчет со
мною, ибо
я по нем
был порукою.
В то время как
я сделался в откупу порукою, имения за
мною никакого не
было, но по обыкновению послано
было запрещение на имение мое в гражданскую палату.
Сие поставлено
мне в преступление; ибо
были люди, которых удовольствие помрачалось блаженством моего жития.
Все сие
было отринуто, продажа дому уничтожена,
меня осудили за ложной мой поступок лишить чинов, — и требуют теперь, — говорил повествователь, — хозяина здешнего в суд, дабы посадить под стражу до окончания дела.
Болезнь матери его занимала
меня совсем, и потеря сия
была для
меня тогда невелика.
—
Я не внимал его речам, но он, усилясь надо
мною и взяв
меня с помощию своих людей, вынес и положил в кибитку; но вспомня, что надобны
мне деньги, дал
мне кошелек, в котором
было только пятьдесят рублей.
— Учредителю плавания
я рек: — Да корабли мои рассеются по всем морям, да узрят их неведомые народы; флаг мой да известен
будет на Севере, Востоке, Юге и Западе.
— Да воздвигнутся, — рек
я первому зодчию, — великолепнейшие здания для убежища мусс, да украсятся подражаниями природы разновидными; и да
будут они ненарушимы, яко небесные жительницы, для них же они уготовляются.
— О премудрый, — отвечал он
мне, — егда велениям твоего гласа стихии повиновалися и, совокупя силы свои, учреждали в пустынях и на дебрях обширные грады, превосходящие великолепием славнейшие в древности; колико маловажен
будет сей труд для ревностных исполнителей твоих велений.
— Тогда, восстав от места моего, возлагал
я различные знаки почестей на предстоящих; отсутствующие забыты не
были, но те, кои приятным видом словам моим шли во сретение, имели большую во благодеяниях моих долю.
— Ты видишь, — сказала она
мне, — что ты
был слеп и слеп всесовершенно.
Егда восхощешь
меня видети, егда, осажденная кознями ласкательства, душа твоя взалкает моего взора, воззови
меня из твоея отдаленности; где слышен
будет твердый мой глас, там
меня и обрящешь.
Я зрел пред собою единого знаменитого по словесам военачальника, коего
я отличными почтил знаками моего благоволения;
я зрел ныне ясно, что все его отличное достоинство состояло в том только, что он пособием
был в насыщении сладострастия своего начальника; и на оказание мужества не
было ему даже случая, ибо он издали не видал неприятеля.
— Еще не опомнившись, схватил
я себя за палец, но тернового кольца на нем не
было.
Лекарство со
мною хотя всегда ездило в запасе, но, по пословице: на всякого мудреца довольно простоты, — против бреду
я себя не предостерег, и оттого голова моя, приехав на почтовый стан,
была хуже болвана.
Вспомнил
я, что некогда блаженной памяти нянюшка моя Клементьевна, по имени Прасковья, нареченная Пятница, охотница
была до кофею и говаривала, что помогает он от головной боли. Как чашек пять
выпью, — говаривала она, — так и свет вижу, а без того умерла бы в три дни.
Я взялся за нянюшкино лекарство, но, не привыкнув
пить вдруг по пяти чашек, попотчевал излишне для
меня сваренным молодого человека, который сидел на одной со
мной лавке, но в другом углу у окна.
Вошедший почталион помешал продолжению нашей беседы.
Я успел семинаристу сказать, что скоро желание его исполнится, что уже
есть повеление о учреждении новых университетов, где науки
будут преподаваться по его желанию. — Пора, государь мой, пора…
Не можно
было, чтобы не пришел
мне на память поступок царя Ивана Васильевича по взятии Новагорода.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что тут пишет он
мне в записке? (Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька, что состояние мое
было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)
Я ничего не понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки!
Я не иначе хочу, чтоб наш дом
был первый в столице и чтоб у
меня в комнате такое
было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и
были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую
я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и
я сказал. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Саратовскую губернию?» Да-с. А вот он-то и
есть этот чиновник.
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести, то
есть не двести, а четыреста, —
я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно
было восемьсот.