Неточные совпадения
«Если о сю пору
я так боюсь, что же
было бы, если б и действительно как-нибудь случилось до самого дела дойти?..» — подумал он невольно, проходя в четвертый этаж.
—
Я вам, Алена Ивановна, может
быть, на днях, еще одну вещь принесу… серебряную… хорошую… папиросочницу одну… вот как от приятеля ворочу… — Он смутился и замолчал.
— Студент, стало
быть, или бывший студент! — вскричал чиновник, — так
я и думал!
За нищету даже и не палкой выгоняют, а метлой выметают из компании человеческой, чтобы тем оскорбительнее
было; и справедливо, ибо в нищете
я первый сам готов оскорблять себя.
Пробовал
я с ней, года четыре тому, географию и всемирную историю проходить; но как
я сам
был некрепок, да и приличных к тому руководств не имелось, ибо какие имевшиеся книжки… гм!.. ну, их уже теперь и нет, этих книжек, то тем и кончилось все обучение.
Сначала сам добивался от Сонечки, а тут и в амбицию вдруг вошли: «Как, дескать,
я, такой просвещенный человек, в одной квартире с таковскою
буду жить?» А Катерина Ивановна не спустила, вступилась… ну и произошло…
Беру тебя еще раз на личную свою ответственность, — так и сказали, — помни, дескать, ступай!» Облобызал
я прах ног его, мысленно, ибо взаправду не дозволили бы,
бывши сановником и человеком новых государственных и образованных мыслей; воротился домой, и как объявил, что на службу опять зачислен и жалование получаю, господи, что тогда
было…
А ныне: на цыпочках ходят, детей унимают: «Семен Захарыч на службе устал, отдыхает, тш!» Кофеем
меня перед службой
поят, сливки кипятят!
«
Я, конечно, говорит, Семен Захарыч, помня ваши заслуги, и хотя вы и придерживались этой легкомысленной слабости, но как уж вы теперь обещаетесь, и что сверх того без вас у нас худо пошло (слышите, слышите!), то и надеюсь, говорит, теперь на ваше благородное слово», то
есть все это,
я вам скажу, взяла да и выдумала, и не то чтоб из легкомыслия, для одной похвальбы-с!
— Милостивый государь, милостивый государь! — воскликнул Мармеладов, оправившись, — о государь мой, вам, может
быть, все это в смех, как и прочим, и только беспокою
я вас глупостию всех этих мизерных подробностей домашней жизни моей, ну а
мне не в смех!
И в продолжение всего того райского дня моей жизни и всего того вечера
я и сам в мечтаниях летучих препровождал: и, то
есть, как
я это все устрою, и ребятишек одену, и ей спокой дам, и дочь мою единородную от бесчестья в лоно семьи возвращу…
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову и в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на другой же день, после всех сих мечтаний (то
есть это
будет ровно пять суток назад тому) к вечеру,
я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на
меня, все!
Я это давеча, как у ней
был, в моем сердце почувствовал!..
«Ну что это за вздор такой
я сделал, — подумал он, — тут у них Соня
есть, а
мне самому надо».
— Ну, а коли
я соврал, — воскликнул он вдруг невольно, — коли действительно не подлец человек, весь вообще, весь род, то
есть человеческий, то значит, что остальное все — предрассудки, одни только страхи напущенные, и нет никаких преград, и так тому и следует
быть!..
Письмо матери его измучило. Но относительно главнейшего, капитального пункта сомнений в нем не
было ни на минуту, даже в то еще время, как он читал письмо. Главнейшая
суть дела
была решена в его голове, и решена окончательно: «Не бывать этому браку, пока
я жив, и к черту господина Лужина!»
Ведь вам уже двадцатый год
был тогда, как последний-то раз мы виделись: характер-то ваш
я уже понял.
Нет, Дуня не та
была, сколько
я знал, и… ну да уж, конечно, не изменилась и теперь!..
«Действительно,
я у Разумихина недавно еще хотел
было работы просить, чтоб он
мне или уроки достал, или что-нибудь… — додумывался Раскольников, — но чем теперь-то он
мне может помочь? Положим, уроки достанет, положим, даже последнею копейкой поделится, если
есть у него копейка, так что можно даже и сапоги купить, и костюм поправить, чтобы на уроки ходить… гм… Ну, а дальше? На пятаки-то что ж
я сделаю?
Мне разве того теперь надобно? Право, смешно, что
я пошел к Разумихину…»
«Гм… к Разумихину, — проговорил он вдруг совершенно спокойно, как бы в смысле окончательного решения, — к Разумихину
я пойду, это конечно… но — не теперь…
Я к нему… на другой день после того пойду, когда уже то
будет кончено и когда все по-новому пойдет…»
— Боже! — воскликнул он, — да неужели ж, неужели ж
я в самом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп…
буду скользить в липкой теплой крови, взламывать замок, красть и дрожать; прятаться, весь залитый кровью… с топором… Господи, неужели?
— Нет,
я не вытерплю, не вытерплю! Пусть, пусть даже нет никаких сомнений во всех этих расчетах,
будь это все, что решено в этот месяц, ясно как день, справедливо как арифметика. Господи! Ведь
я все же равно не решусь!..
Я ведь не вытерплю, не вытерплю!.. Чего же, чего же и до сих пор…
Он встал на ноги, в удивлении осмотрелся кругом, как бы дивясь и тому, что зашел сюда, и пошел на Т—в мост. Он
был бледен, глаза его горели, изнеможение
было во всех его членах, но ему вдруг стало дышать как бы легче. Он почувствовал, что уже сбросил с себя это страшное бремя, давившее его так долго, и на душе его стало вдруг легко и мирно. «Господи! — молил он, — покажи
мне путь мой, а
я отрекаюсь от этой проклятой… мечты моей!»
— Эх, брат, да ведь природу поправляют и направляют, а без этого пришлось бы потонуть в предрассудках. Без этого ни одного бы великого человека не
было. Говорят: «долг, совесть», —
я ничего не хочу говорить против долга и совести, — но ведь как мы их понимаем? Стой,
я тебе еще задам один вопрос. Слушай!
«И с чего взял
я, — думал он, сходя под ворота, — с чего взял
я, что ее непременно в эту минуту не
будет дома? Почему, почему, почему
я так наверно это решил?» Он
был раздавлен, даже как-то унижен. Ему хотелось смеяться над собою со злости… Тупая, зверская злоба закипела в нем.
Правда, он и не рассчитывал на вещи; он думал, что
будут одни только деньги, а потому и не приготовил заранее места, — «но теперь-то, теперь чему
я рад? — думал он. — Разве так прячут? Подлинно разум
меня оставляет!» В изнеможении сел он на диван, и тотчас же нестерпимый озноб снова затряс его. Машинально потащил он лежавшее подле, на стуле, бывшее его студенческое зимнее пальто, теплое, но уже почти в лохмотьях, накрылся им, и сон и бред опять разом охватили его. Он забылся.
Так, стало
быть, и в кармане тоже должна
быть кровь, потому что
я еще мокрый кошелек тогда в карман сунул!» Мигом выворотил он карман, и — так и
есть — на подкладке кармана
есть следы, пятна!
«Если спросят,
я, может
быть, и скажу», — подумал он, подходя к конторе.
Я, говориль, на вас большой сатир гедрюкт
будет, потому
я во всех газет могу про вас все сочиниль.
— Да што! — с благородною небрежностию проговорил Илья Петрович (и даже не што, а как-то «Да-а шта-а!»), переходя с какими-то бумагами к другому столу и картинно передергивая с каждым шагом плечами, куда шаг, туда и плечо, — вот-с, извольте видеть: господин сочинитель, то бишь студент, бывший то
есть, денег не платит, векселей надавал, квартиру не очищает, беспрерывные на них поступают жалобы, а изволили в претензию войти, что
я папироску при них закурил!
Это
была девушка… впрочем, она
мне даже нравилась… хотя
я и не
был влюблен… одним словом, молодость, то
есть я хочу сказать, что хозяйка
мне делала тогда много кредиту и
я вел отчасти такую жизнь…
я очень
был легкомыслен…
— Но позвольте, позвольте же
мне, отчасти, все рассказать… как
было дело и… в свою очередь… хотя это и лишнее, согласен с вами, рассказывать, — но год назад эта девица умерла от тифа,
я же остался жильцом, как
был, и хозяйка, как переехала на теперешнюю квартиру, сказала
мне… и сказала дружески… что она совершенно во
мне уверена и все… но что не захочу ли
я дать ей это заемное письмо, в сто пятнадцать рублей, всего что она считала за
мной долгу.
Позвольте-с: она именно сказала, что, как только
я дам эту бумагу, она опять
будет меня кредитовать сколько угодно и что никогда, никогда, в свою очередь, — это ее собственные слова
были, — она не воспользуется этой бумагой, покамест
я сам заплачу…
«Отчего бы так, или
мне, может
быть, кажется», — думал он.
— Не надо, — сказал он, —
я пришел… вот что: у
меня уроков никаких…
я хотел
было… впрочем,
мне совсем не надо уроков…
— Ну, слушай:
я к тебе пришел, потому что, кроме тебя, никого не знаю, кто бы помог… начать… потому что ты всех их добрее, то
есть умнее, и обсудить можешь… А теперь
я вижу, что ничего
мне не надо, слышишь, совсем ничего… ничьих услуг и участий…
Я сам… один… Ну и довольно! Оставьте
меня в покое!
Видишь ли: уроков и у
меня нет, да и наплевать, а
есть на Толкучем книгопродавец Херувимов, это уж сам в своем роде урок.
Вот ты всегда утверждал, что
я глуп, ей-богу, брат,
есть глупее
меня!
Коли хочешь, так бери сейчас текст, перьев бери, бумаги — все это казенное — и бери три рубля: так как
я за весь перевод вперед взял, за первый и за второй лист, то, стало
быть, три рубля прямо на твой пай и придутся.
— А вы кто сами-то изволите быть-с? — спросил, вдруг обращаясь к нему, Разумихин. —
Я вот, изволите видеть, Вразумихин; не Разумихин, как
меня всё величают, а Вразумихин, студент, дворянский сын, а он мой приятель. Ну-с, а вы кто таковы?
— Это денег-то не надо! Ну, это, брат, врешь,
я свидетель! Не беспокойтесь, пожалуйста, это он только так… опять вояжирует. [Вояжирует — здесь: грезит, блуждает в царстве снов (от фр. voyager — путешествовать).] С ним, впрочем, это и наяву бывает… Вы человек рассудительный, и мы
будем его руководить, то
есть попросту его руку водить, он и подпишет. Принимайтесь-ка…
Раскольников смотрел на все с глубоким удивлением и с тупым бессмысленным страхом. Он решился молчать и ждать: что
будет дальше? «Кажется,
я не в бреду, — думал он, — кажется, это в самом деле…»
Рассердился да и пошел,
была не
была, на другой день в адресный стол, и представь себе: в две минуты тебя
мне там разыскали.
— Еще бы; а вот генерала Кобелева никак не могли там при
мне разыскать. Ну-с, долго рассказывать. Только как
я нагрянул сюда, тотчас же со всеми твоими делами познакомился; со всеми, братец, со всеми, все знаю; вот и она видела: и с Никодимом Фомичом познакомился, и Илью Петровича
мне показывали, и с дворником, и с господином Заметовым, Александром Григорьевичем, письмоводителем в здешней конторе, а наконец, и с Пашенькой, — это уж
был венец; вот и она знает…
—
Будем ценить-с. Ну так вот, брат, чтобы лишнего не говорить,
я хотел сначала здесь электрическую струю повсеместно пустить, так чтобы все предрассудки в здешней местности разом искоренить; но Пашенька победила.
Я, брат, никак и не ожидал, чтоб она
была такая… авенантненькая [Авенантненькая — приятная, привлекательная (от фр. avenant).]… а? Как ты думаешь?
Хотел
было я ему, как узнал это все, так, для очистки совести, тоже струю пустить, да на ту пору у нас с Пашенькой гармония вышла, и
я повелел это дело все прекратить, в самом то
есть источнике, поручившись, что ты заплатишь.
— Нет уж, брат Родя, не противься, потом поздно
будет; да и
я всю ночь не засну, потому без мерки, наугад покупал.
— Эх, досада, сегодня
я как раз новоселье справляю, два шага; вот бы и он. Хоть бы на диване полежал между нами! Ты-то
будешь? — обратился вдруг Разумихин к Зосимову, — не забудь смотри, обещал.
— Скажи
мне, пожалуйста, что может
быть общего у тебя или вот у него, — Зосимов кивнул на Раскольникова, — с каким-нибудь там Заметовым?
— Это пусть, а все-таки вытащим! — крикнул Разумихин, стукнув кулаком по столу. — Ведь тут что всего обиднее? Ведь не то, что они врут; вранье всегда простить можно; вранье дело милое, потому что к правде ведет. Нет, то досадно, что врут, да еще собственному вранью поклоняются.
Я Порфирия уважаю, но… Ведь что их, например, перво-наперво с толку сбило? Дверь
была заперта, а пришли с дворником — отперта: ну, значит, Кох да Пестряков и убили! Вот ведь их логика.