Неточные совпадения
Таковы-то
были мысли, которые побудили
меня, смиренного городового архивариуса (получающего в месяц два рубля содержания, но и за всем тем славословящего), ку́пно [Ку́пно — вместе, совместно.] с троими моими предшественниками, неумытными [Неумы́тный — неподкупный, честный (от старого русского слова «мыт» — пошлина).] устами воспеть хвалу славных оных Неронов, [Опять та же прискорбная ошибка.
Но, предпринимая столь важную материю,
я, по крайней мере, не раз вопрошал себя: по силам ли
будет мне сие бремя?
Заключали союзы, объявляли войны, мирились, клялись друг другу в дружбе и верности, когда же лгали, то прибавляли «да
будет мне стыдно» и
были наперед уверены, что «стыд глаза не выест».
— Глупые вы, глупые! — сказал он, — не головотяпами следует вам по делам вашим называться, а глуповцами! Не хочу
я володеть глупыми! а ищите такого князя, какого нет в свете глупее, — и тот
будет володеть вами.
—
Я уж на что глуп, — сказал он, — а вы еще глупее
меня! Разве щука сидит на яйцах? или можно разве вольную реку толокном месить? Нет, не головотяпами следует вам называться, а глуповцами! Не хочу
я володеть вами, а ищите вы себе такого князя, какого нет в свете глупее, — и тот
будет володеть вами!
—
Есть у
меня, — сказал он, — друг-приятель, по прозванью вор-новото́р, уж если экая выжига князя не сыщет, так судите вы
меня судом милостивым, рубите с плеч мою голову бесталанную!
— Ладно. Володеть вами
я желаю, — сказал князь, — а чтоб идти к вам жить — не пойду! Потому вы живете звериным обычаем: с беспробного золота пенки снимаете, снох портите! А вот посылаю к вам заместо себя самого этого новотора-вора: пущай он вами дома правит, а
я отсель и им и вами помыкать
буду!
— И
будете вы платить
мне дани многие, — продолжал князь, — у кого овца ярку принесет, овцу на
меня отпиши, а ярку себе оставь; у кого грош случится, тот разломи его начетверо: одну часть
мне отдай, другую
мне же, третью опять
мне, а четвертую себе оставь. Когда же пойду на войну — и вы идите! А до прочего вам ни до чего дела нет!
В прошлом году, зимой — не помню, какого числа и месяца, —
быв разбужен в ночи, отправился
я, в сопровождении полицейского десятского, к градоначальнику нашему, Дементию Варламовичу, и, пришед, застал его сидящим и головою то в ту, то в другую сторону мерно помавающим.
Обеспамятев от страха и притом
будучи отягощен спиртными напитками, стоял
я безмолвен у порога, как вдруг господин градоначальник поманили
меня рукою к себе и подали
мне бумажку.
В сей крайности вознамерились они сгоряча
меня на всю жизнь несчастным сделать, но
я тот удар отклонил, предложивши господину градоначальнику обратиться за помощью в Санкт-Петербург, к часовых и органных дел мастеру Винтергальтеру, что и
было ими выполнено в точности.
На спрашивание же вашего высокоблагородия о том, во-первых, могу ли
я, в случае присылки новой головы, оную утвердить и, во-вторых,
будет ли та утвержденная голова исправно действовать? ответствовать сим честь имею: утвердить могу и действовать оная
будет, но настоящих мыслей иметь не может.
— То-то «толстомясая»!
Я, какова ни на
есть, а все-таки градоначальническая дочь, а то взяли себе расхожую немку!
— Может
быть, и
есть здесь паскуда, — сказала она, — только не
я.
— Кто ваш начальник? сказывайте! или, может
быть, не
я ваш начальник?
— Вам, старички-братики, и книги в руки! — либерально прибавил он, — какое количество по душе назначите,
я наперед согласен! Потому теперь у нас время такое: всякому свое, лишь бы поронцы
были!
— Видно, как-никак, а
быть мне у бригадира в полюбовницах! — говорила она, обливаясь слезами.
— Только ты это сделай! Да
я тебя… и черепки-то твои поганые по ветру пущу! — задыхался Митька и в ярости полез уж
было за вожжами на полати, но вдруг одумался, затрясся всем телом, повалился на лавку и заревел.
— С правдой
мне жить везде хорошо! — сказал он, — ежели мое дело справедливое, так ссылай ты
меня хоть на край света, —
мне и там с правдой
будет хорошо!
— Ну, теперь показывайте
мне, старички, — сказал он ласково, — каковы у вас
есть достопримечательности?
— И на кой черт
я не пошел прямо на стрельцов! — с горечью восклицал Бородавкин, глядя из окна на увеличивавшиеся с минуты на минуту лужи, — в полчаса
был бы уж там!
— Сколько лет копил, берег, холил! — роптал он, — что
я теперь делать
буду! как без пушек
буду править!
— Надо
было зимой поход объявить! — раскаивался он в сердце своем, — тогда бы они от
меня не спрятались.
"Сижу
я, — пишет он, — в унылом моем уединении и всеминутно о том мыслю, какие законы к употреблению наиболее благопотребны
суть.
И того ради, существенная видится в том нужда, дабы можно
было мне, яко градоначальнику, издавать для скорости собственного моего умысла законы, хотя бы даже не первого сорта (о сем и помыслить не смею!), но второго или третьего.
В сей мысли еще более
меня утверждает то, что город Глупов по самой природе своей
есть, так сказать, область второзакония, для которой нет даже надобности в законах отяготительных и многосмысленных.
—
Я даже изобразить сего не в состоянии, почтеннейшая моя Марфа Терентьевна, — обращался он к купчихе Распоповой, — что бы
я такое наделал и как
были бы сии люди против нынешнего благополучнее, если б
мне хотя по одному закону в день издавать предоставлено
было!
— Знаю
я, — говорил он по этому случаю купчихе Распоповой, — что истинной конституции документ сей в себе еще не заключает, но прошу вас, моя почтеннейшая, принять в соображение, что никакое здание, хотя бы даже то
был куриный хлев, разом не завершается! По времени выполним и остальное достолюбезное нам дело, а теперь утешимся тем, что возложим упование наше на бога!
Прыщ
был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил: не смотрите на то, что у
меня седые усы:
я могу!
я еще очень могу! Он
был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него
была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли на плечах при малейшем его движении.
— Состояние у
меня, благодарение богу, изрядное. Командовал-с; стало
быть, не растратил, а умножил-с. Следственно, какие
есть насчет этого законы — те знаю, а новых издавать не желаю. Конечно, многие на моем месте понеслись бы в атаку, а может
быть, даже устроили бы бомбардировку, но
я человек простой и утешения для себя в атаках не вижу-с!
—
Я не либерал и либералом никогда не бывал-с. Действую всегда прямо и потому даже от законов держусь в отдалении. В затруднительных случаях приказываю поискать, но требую одного: чтоб закон
был старый. Новых законов не люблю-с. Многое в них пропускается, а о прочем и совсем не упоминается. Так
я всегда говорил, так отозвался и теперь, когда отправлялся сюда. От новых, говорю, законов увольте, прочее же надеюсь исполнить в точности!
— Ну, старички, — сказал он обывателям, — давайте жить мирно. Не трогайте вы
меня, а
я вас не трону. Сажайте и сейте,
ешьте и
пейте, заводите фабрики и заводы — что же-с! Все это вам же на пользу-с! По
мне, даже монументы воздвигайте —
я и в этом препятствовать не стану! Только с огнем, ради Христа, осторожнее обращайтесь, потому что тут недолго и до греха. Имущества свои попалите, сами погорите — что хорошего!
— Филат Иринархович, — говорил, — больше на бумаге сулил, что обыватели при нем якобы благополучно в домах своих почивать
будут, а
я на практике это самое предоставлю… да-с!
Положа руку на сердце,
я утверждаю, что подобное извращение глуповских обычаев
было бы не только не полезно, но даже положительно неприятно. И причина тому очень проста: рассказ летописца в этом виде оказался бы несогласным с истиною.
— Ну-с, а
я сечь
буду… девочек!.. — прибавил он, внезапно покраснев.
— Если вы изволите
быть в нем настоятельницей, то
я хоть сейчас готов дать обет послушания, — галантерейно отвечал Грустилов.
— Намеднись, а когда именно — не упомню, — свидетельствовал Карапузов, — сидел
я в кабаке и
пил вино, а неподалеку от
меня сидел этот самый учитель и тоже
пил вино. И,
выпивши он того вина довольно, сказал:"Все мы, что человеки, что скоты, — все едино; все помрем и все к чертовой матери пойдем!"
— И
будучи я приведен от тех его слов в соблазн, — продолжал Карапузов, — кротким манером сказал ему:"Как же, мол, это так, ваше благородие? ужели, мол, что человек, что скотина — все едино? и за что, мол, вы так нас порочите, что и места другого, кроме как у чертовой матери, для нас не нашли?
— И так это
меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и не знаю как!"За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю
я ему. А он не то чтобы что, плюнул
мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может,
будешь видеть", — и
был таков.
— Смотрел
я однажды у пруда на лягушек, — говорил он, — и
был смущен диаволом. И начал себя бездельным обычаем спрашивать, точно ли один человек обладает душою, и нет ли таковой у гадов земных! И, взяв лягушку, исследовал. И по исследовании нашел: точно; душа
есть и у лягушки, токмо малая видом и не бессмертная.
К сожалению, летописец не рассказывает дальнейших подробностей этой истории. В переписке же Пфейферши сохранились лишь следующие строки об этом деле:"Вы, мужчины, очень счастливы; вы можете
быть твердыми; но на
меня вчерашнее зрелище произвело такое действие, что Пфейфер не на шутку встревожился и поскорей дал
мне принять успокоительных капель". И только.
Но он сознавал это лишь в слабой степени и с какою-то суровою скромностью оговаривался:"Идет некто за
мной, — говорил он, — который
будет еще ужаснее
меня".
В короткое время он до того процвел, что начал уже находить, что в Глупове ему тесно, а"нужно-де
мне, Козырю, вскорости в Петербурге
быть, а тамо и ко двору явиться".
— И на то у
меня свидетели
есть, — продолжал Фердыщенко таким тоном, который не дозволял усомниться, что он подлинно знает, что говорит.
— Вот и ты, чертов угодник, в аду с братцем своим сатаной калеными угольями трапезовать станешь, а
я, Семен, тем временем на лоне Авраамлем почивать
буду.
— Чёл
я твою, Ионкину, книгу, — сказал он, — и от многих написанных в ней злодейств
был приведен в омерзение.
"Он"даст какое-то счастье!"Он"скажет им:"
Я вас разорил и оглушил, а теперь позволю вам
быть счастливыми!"И они выслушают эту речь хладнокровно! они воспользуются его дозволением и
будут счастливы! Позор!!!
Ибо, как
я однажды сказал, ежели градоначальник
будет палить без расчета, то со временем ему даже не с кем
будет распорядиться…
Другого градоначальника
я знал весьма тощего, который тоже не имел успеха, потому что едва появился в своем городе, как сразу же
был прозван от обывателей одною из тощих фараоновых коров, и затем уж ни одно из его распоряжений действительной силы иметь не могло.
Я, конечно, не хочу этим выразить, что мундир может действовать и распоряжаться независимо от содержащегося в нем человека, но, кажется, смело можно утверждать, что при блестящем мундире даже худосочные градоначальники — и те могут
быть на службе терпимы.