Неточные совпадения
— Да
я же тебе говорю, что ничего не знаю, как и все другие. Никто ничего не знает, а потом видно
будет.
—
Я не
пью, Иван Семеныч, — отказывался священник.
— А, это ты! — обрадовался Петр Елисеич, когда на обратном пути с фабрики из ночной мглы выступила фигура брата Егора. — Вот что, Егор,
поспевай сегодня же ночью домой на Самосадку и объяви всем пристанским, что завтра
будут читать манифест о воле.
Я уж хотел нарочного посылать… Так и скажи, что исправник приехал.
— Ну уж нет! Конец нашей крепостной муке… Дети по крайней мере поживут вольными. Вот вам, Никон Авдеич, нравится смеяться над сумасшедшим человеком, а
я считаю это гнусностью. Это в вас привычка глумиться над подневольными людьми, а дети этого уже не
будут знать.
Есть человеческое достоинство… да…
— Да ведь он и бывал в горе, — заметил Чермаченко. — Это еще при твоем родителе
было, Никон Авдеич. Уж ты извини
меня, а родителя-то тоже Палачом звали… Ну, тогда француз нагрубил что-то главному управляющему, его сейчас в гору, на шестидесяти саженях работал… Я-то ведь все хорошо помню… Ох-хо-хо… всячины бывало…
Знакомый человек, хлеб-соль водили, — ну,
я ему и говорю: «Сидор Карпыч, теперь ты
будешь бумаги в правление носить», а он
мне: «Не хочу!»
Я его посадил на три дня в темную, а он свое: «Не хочу!» Что же
было мне с ним делать?
Других
я за это порол и его должен
был отпороть.
— Вот што, старички, родимые мои… Прожили вы на свете долго, всего насмотрелись, а скажите
мне такую штуку: кто теперь
будет у нас на фабрике робить, а?
— Родимый мой, а?.. Какое
я тебе слово скажу, а?.. Кто Устюжанинову робить на фабрике
будет, а?.. Родимый мой, а еще что
я тебе скажу, а?..
— Нет, ты постой, Дорох… Теперь мы так с тобой, этово-тово,
будем говорить.
Есть у
меня сын Павел?
—
Есть, говорю, сын у
меня меньшой? Пашка сын, десятый ему годочек с спожинок пошел. Значит, Пашка… А у тебя, Дорох,
есть дочь, как ее звать-то?.. Лукерьей дочь-то звать?
— Так, так… Так
я тово, Дорох, про Федорку-то, значит, тово… Ведь жениха ей нужно
будет приспособить? Ну, так у
меня, значит, Пашка к тому времю в пору войдет.
— Да самая простая вещь: все первые ученики, кончившие курс в Ecole polytechnique, [Политехнической школе (франц.).] обедали с королем… Такой обычай существовал, а Луи-Филипп
был добряк. Ну, и
я обедал…
— Вот что, Никитич, родимый мой, скажу
я тебе одно словечко, — перебил мальчика Самоварник. — Смотрю
я на фабрику нашу, родимый мой, и раскидываю своим умом так: кто теперь Устюжанинову робить на ней
будет, а? Тоже вот и медный рудник взять: вся Пеньковка расползется, как тараканы из лукошка.
—
Я говорю, родимый мой: кто Устюжанинову робить
будет? Все уйдут с огненной работы и с рудника тоже.
—
Меня не
будет, Тишка пойдет под домну! — ревел Никитич, оттесняя Самоварника к выходу. — Сынишка подрастет, он заменит
меня, а домна все-таки не станет.
— Ганна, що
я тоби кажу? — бормотал упрямый хохол, хватаясь за косяки дверей в сенцы. — А вот устану и
буду стоять… Не трошь старого козака!..
—
Будь же ты от
меня проклят, змееныш! — заголосила Рачителиха, с ужасом отступая от своей взбунтовавшейся плоти и крови. — Не тебе, змеенышу, родную мать судить…
— Ну, дело дрянь, Илюшка, — строго проговорил Груздев. — Надо
будет тебя и в сам-деле поучить, а матери где же с тобой справиться?.. Вот что скажу
я тебе, Дуня: отдай ты его
мне, Илюшку, а
я из него шелкового сделаю. У
меня, брат, разговоры короткие.
— Рачитель
выпил? — коротко спросил Груздев и, поморщившись, скостил два украденных Рачителем полуштофа. — Ну, смотри, чтобы вперед у
меня этого не
было… не люблю.
— Мать, опомнись, что ты говоришь? — застонал Мухин, хватаясь за голову. — Неужели тебя радует, что несчастная женщина умерла?.. Постыдись хоть той девочки, которая нас слушает!..
Мне так тяжело
было идти к тебе, а ты опять за старое… Мать, бог нас рассудит!
—
Будет вам грешить-то, — умоляла начетчица, схватив обоих за руки. — Перестаньте, ради Христа! Столько годов не видались, а тут вон какие разговоры подняли… Баушка, слышишь, перестань: тебе
я говорю?
— Так-то вот, родимый мой Петр Елисеич, — заговорил Мосей, подсаживаясь к брату. — Надо
мне тебя
было видеть, да все доступа не выходило.
Есть у
меня до тебя одно словечко… Уж ты не взыщи на нашей темноте, потому как мы народ, пряменько сказать, от пня.
— Так, родимый мой… Конешно, мы люди темные, не понимаем. А только ты все-таки скажи
мне, как это будет-то?.. Теперь по Расее везде прошла по хрестьянам воля и везде вышла хрестьянская земля, кто, значит, чем владал: на, получай… Ежели, напримерно, оборотить это самое на нас: выйдет нам земля али нет?
— Ну, не
буду, не
буду!.. Конечно, строгость необходима, особенно с детьми… Вот у тебя дочь, у
меня сын, а еще кто знает, чем они утешат родителей-то на старости лет.
— Темнота наша, — заметил Груздев и широко вздохнул. — А вот и Нюрочка!.. Ну, иди сюда, кралечка, садись вот рядом со
мной, а
я тебя
буду угощать…
—
Был…
Мне, брат, нельзя, потому что тут исправник и Лука Назарыч. Подневольный
я человек.
— Работы египетские вместятся… — гремел Кирилл; он теперь уже стоял на ногах и размахивал правою рукой. — Нищ, убог и странен стою пред тобой, милостивец, но нищ, убог и странен по своей воле… Да! Видит мое духовное око ненасытную алчбу и похоть, большие помыслы, а
будет час, когда ты, милостивец, позавидуешь
мне…
— Ну,
будет… прости, — нерешительно, устыдясь гостя, проговорил Груздев. — Сгрубил
я тебе по своей мирской слепоте…
— Теперь, этово-тово, ежели рассудить, какая здесь земля, старички? — говорил Тит. — Тут тебе покос, а тут гора… камень… Только вот по реке сколько местов угодных и найдется. Дальше — народу больше, а, этово-тово, в земле
будет умаление. Это
я насчет покосу, старички…
— Да
я ж тоби говорю… Моя Ганна на стену лезе, як коза, що белены
поела. Так и другие бабы… Э, плевать! А то
я мовчу, сват, как мы с тобой
будем: посватались, а може жених с невестой и разъедутся. Так-то…
— Отсоветовать вам
я не могу, — говорил о. Сергей, разгуливая по комнате, — вы подумаете, что
я это о себе
буду хлопотать… А не сказать не могу.
Есть хорошие земли в Оренбургской степи и можно там устроиться, только одно нехорошо: молодым-то не понравится тяжелая крестьянская работа. Особенно бабам непривычно покажется… Заводская баба только и знает, что свою домашность да ребят, а там они везде
поспевай.
— Не могу
я вам сказать: уезжайте, — говорил он на прощанье. — После, если выйдет какая неудача, вы на
меня и
будете ссылаться. А если
я окажу: оставайтесь, вы подумаете, что
я о себе хлопочу. Подумайте сами…
— Молчать! — завизжал неистовый старик и даже привскочил на месте. —
Я все знаю!.. Родной брат на Самосадке смутьянит, а ты ему помогаешь… Может, и мочеган ты не подучал переселяться?.. Знаю, все знаю… в порошок изотру… всех законопачу в гору, а тебя первым… вышибу дурь из головы… Ежели мочегане уйдут, кто у тебя на фабрике
будет работать? Ты подумал об этом… ты… ты…
— Ужо
я тебя липовым цветом
напою… — лепетала она, подтыкивая одеяло. — Да перцовочкой разотру…
— С Макаркой Горбатым сведалась? — тихо спросила Таисья и в ужасе отступила от преступницы. — Не
будет тебе прощенья ни на этом, ни на том свете. Слышишь?.. Уходи от
меня…
— Что же
я с тобой
буду делать, горюшка ты моя? — в раздумье шептала Таисья, соображая все это про себя.
—
Я тебе говорю: лучше
будет… Неровен час, родимый мой, кабы не попритчилось чего, а дома-то оно спокойнее. Да и жена тебя дожидается… Славная она баба, а ты вот пируешь. Поезжай, говорю…
— А ежели, напримерно, у
меня свое дело?.. Никого
я не боюсь и весь ваш Кержацкий конец разнесу… Вот
я каков
есть человек!
— Это на фабрике, милушка… Да и брательникам сейчас не до тебя: жен своих увечат. Совсем озверели… И
меня Спирька-то в шею чуть не вытолкал! Вот управятся с бабами, тогда тебя бросятся искать по заводу и в первую голову ко
мне налетят… Ну, да у
меня с ними еще свой разговор
будет. Не бойся, Грунюшка… Видывали и не такую страсть!
— Так
я вот что тебе скажу, родимый мой, — уже шепотом проговорила Таисья Основе, — из огня
я выхватила девку, а теперь лиха беда схорониться от брательников… Ночью мы
будем на Самосадке, а к утру, к свету,
я должна, значит, воротиться сюда, чтобы на
меня никакой заметки от брательников не вышло. Так ты сейчас же этого инока Кирилла вышли на Самосадку: повремени этак часок-другой, да и отправь его…
— Вот вы все такие… — заворчала Таисья. — Вы гуляете, а
я расхлебывай ваше-то горе. Да еще вы же и топорщитесь: «Не хочу с Кириллом».
Было бы из чего выбирать, милушка… Старца испугалась, а Макарки поганого не
было страшно?.. Весь Кержацкий конец осрамила… Неслыханное дело, чтобы наши кержанки с мочеганами вязались…
— Не
буду я, матушка, чаи эти
пить, не обычна, — прошептала она.
—
Я не
буду ночевать в лесу с тобой! — смело ответила Аграфена.
— Ты бы
поела, Аграфена… Я-таки прихватил у матушки Таисьи краюшку хлебца да редечки, — наша скитская еда. Затощаешь дорогой-то…
— Дураками оказали себя куренные-то: за мужика тебя приняли… Так и
будь мужиком, а то еще скитские встренутся да
будут допытываться… Ох, грехи наши тяжкие!.. А Мосей-то так волком и глядит: сердитует он на
меня незнамо за што. Родной брат вашему-то приказчику Петру Елисеичу…
— Ты вот что, Аграфенушка… гм… ты, значит, с Енафой-то поосторожней, особливо насчет еды. Как раз еще окормит чем ни на
есть… Она эк-ту уж стравила одну слепую деушку из Мурмоса.
Я ее вот так же на исправу привозил… По-нашему, по-скитскому, слепыми прозываются деушки, которые вроде тебя. А красивая
была… Так в лесу и похоронили сердешную. Наши скитские матери тоже всякие бывают… Чем с тобою ласковее
будет Енафа, тем больше ты ее опасайся. Змея она подколодная, пряменько сказать…
— Що
я вам кажу? — тянет Коваль точно сквозь сон. — А то
я вам кажу, братики, што сват гвалтует понапрасну… Пусто бы этой орде
было! Вот што
я вам кажу… Бо ка-зна-що! Чи вода була б, чи лес бул, чи добри люди: ничегесенько!.. А ну ее, орду, к нечистому… Пранцеватый народ в орде.
— А
я зостанусь! — повторял Коваль. — Нэхай ей пусто
будет, твоей орде.
— Перестань ты думать-то напрасно, — уговаривала ее Аннушка где-нибудь в уголке, когда они отдыхали. — Думай не думай, а наша женская часть всем одна. Вон Аграфена Гущина из какой семьи-то
была, а и то свихнулась. Нас с тобой и бог простит… Намедни
мне машинист Кузьмич што говорил про тебя: «Славная, грит, эта Наташка». Так и сказал. Славный парень, одно слово: чистяк. В праздник с тросточкой по базару ходит, шляпа на
ём пуховая…