Неточные совпадения
Настоящий труд, предлагаемый
мной читателям,
есть популярный обзор путешествия, предпринятого
мной в горную область Сихотэ-Алинь в 1906 году. Он заключает в себе географическое описание пройденных маршрутов и путевой дневник.
Путешествуя с Дерсу и приглядываясь к его приемам,
я неоднократно поражался, до какой степени
были развиты в нем эти способности.
Их отзывы утвердили
меня в том смысле, что появление такого научно-популярного описания края, из которого учащаяся молодежь почерпнула бы немало интересных сведений,
было бы полезным делом.
Редакция сочла возможным сохранить транскрипцию, предложенную автором.)], откуда берут начало четыре реки: Циму, Майхе, Даубихе [Дао-бин-хэ — река, где
было много сражений.] и Лефу Затем
я должен
был осмотреть все тропы около озера Ханка и вблизи Уссурийской железной дороги.
Обыкновенно свой маршрут
я никогда не затягивал до сумерек и останавливался на бивак так, чтобы засветло можно
было поставить палатки и заготовить дрова на ночь.
С первого же взгляда
я узнал маньчжурскую пантеру, называемую местными жителями барсом. Этот великолепный представитель кошачьих
был из числа крупных. Длина его тела от носа до корня хвоста равнялась 1,4 м. Шкура пантеры, ржаво-желтая по бокам и на спине и белая на брюхе,
была покрыта черными пятнами, причем пятна эти располагались рядами, как полосы у тигра. С боков, на лапах и на голове они
были сплошные и мелкие, а на шее, спине и хвосте — крупные, кольцевые.
С этой стороны местность
была так пересечена, что
я долго не мог сообразить, куда текут речки и к какому они принадлежат бассейну.
Один из казаков хотел
было стрелять, но
я остановил его.
То, что
я увидел сверху, сразу рассеяло мои сомнения. Куполообразная гора, где мы находились в эту минуту, —
был тот самый горный узел, который мы искали. От него к западу тянулась высокая гряда, падавшая на север крутыми обрывами. По ту сторону водораздела общее направление долин шло к северо-западу. Вероятно, это
были истоки реки Лефу.
Спустившись с дерева,
я присоединился к отряду. Солнце уже стояло низко над горизонтом, и надо
было торопиться разыскать воду, в которой и люди и лошади очень нуждались. Спуск с куполообразной горы
был сначала пологий, но потом сделался крутым. Лошади спускались, присев на задние ноги. Вьюки лезли вперед, и, если бы при седлах не
было шлей, они съехали бы им на голову. Пришлось делать длинные зигзаги, что при буреломе, который валялся здесь во множестве,
было делом далеко не легким.
За перевалом мы сразу попали в овраги. Местность
была чрезвычайно пересеченная. Глубокие распадки, заваленные корчами, водотоки и скалы, обросшие мхом, — все это создавало обстановку, которая живо напоминала
мне картину Вальпургиевой ночи. Трудно представить себе местность более дикую и неприветливую, чем это ущелье.
Иногда случается, что горы и лес имеют привлекательный и веселый вид. Так, кажется, и остался бы среди них навсегда. Иногда, наоборот, горы кажутся угрюмыми, дикими. И странное дело! Чувство это не бывает личным, субъективным, оно всегда является общим для всех людей в отряде.
Я много раз проверял себя и всегда убеждался, что это так. То же
было и теперь. В окружающей нас обстановке чувствовалась какая-то тоска,
было что-то жуткое и неприятное, и это жуткое и тоскливое понималось всеми одинаково.
Не хотелось
мне здесь останавливаться, но делать
было нечего. Сумерки приближались, и надо
было торопиться. На дне ущелья шумел поток,
я направился к нему и, выбрав место поровнее, приказал ставить палатки.
Незнакомец не рассматривал нас так, как рассматривали мы его. Он достал из-за пазухи кисет с табаком, набил им свою трубку и молча стал курить. Не расспрашивая его, кто он и откуда,
я предложил ему
поесть. Та к принято делать в тайге.
Пока он
ел,
я продолжал его рассматривать. У его пояса висел охотничий нож. Очевидно, это
был охотник. Руки его
были загрубелые, исцарапанные. Такие же, но еще более глубокие царапины лежали на лице: одна на лбу, а другая на щеке около уха. Незнакомец снял повязку, и
я увидел, что голова его покрыта густыми русыми волосами; они росли в беспорядке и свешивались по сторонам длинными прядями.
Я видел перед собой первобытного охотника, который всю свою жизнь прожил в тайге и чужд
был тех пороков, которые вместе с собой несет городская цивилизация.
Потом он рассказал
мне, что ему теперь 53 года, что у него никогда не
было дома, он вечно жил под открытым небом и только зимой устраивал себе временную юрту из корья или бересты.
— Все давно помирай, — закончил он свой рассказ и задумался. Он помолчал немного и продолжал снова: — У
меня раньше тоже жена
была, сын и девчонка. Оспа все люди кончай. Теперь моя один остался…
Я пробовал
было его утешить, но что
были мои утешения для этого одинокого человека, у которого смерть отняла семью, это единственное утешение в старости?
Через час восток начал алеть.
Я посмотрел на часы,
было 6 часов утра. Пора
было будить очередного артельщика.
Я стал трясти его за плечо. Стрелок сел и начал потягиваться. Яркий свет костра резал ему глаза — он морщился. Затем, увидев Дерсу, проговорил, усмехнувшись...
Все
было так ясно и так просто, что
я удивился, как этого раньше
я не заметил.
Часа два шли мы по этой тропе. Мало-помалу хвойный лес начал заменяться смешанным. Все чаще и чаще стали попадаться тополь, клен, осина, береза и липа.
Я хотел
было сделать второй привал, но Дерсу посоветовал пройти еще немного.
Надо
было покормить лошадей.
Я решил воспользоваться этим, лег в тени кедра и тотчас же уснул. Через 2 часа
меня разбудил Олентьев. Проснувшись,
я увидел, что Дерсу наколол дров, собрал бересты и все это сложил в балаган.
Этот дикарь
был гораздо человеколюбивее, чем
я.
На другой день, когда
я проснулся, все люди
были уже на ногах.
Я отдал приказание седлать лошадей и, пока стрелки возились с вьюками, успел приготовить планшет и пошел вперед вместе с гольдом.
Для этого удивительного человека не существовало тайн. Как ясновидящий, он знал все, что здесь происходило. Тогда
я решил
быть внимательнее и попытаться самому разобраться в следах. Вскоре
я увидел еще один порубленный пень. Кругом валялось множество щепок, пропитанных смолой.
Я понял, что кто-то добывал растопку. Ну, а дальше? А дальше
я ничего не мог придумать.
Действительно, скоро опять стали попадаться деревья, оголенные от коры (
я уже знал, что это значит), а в 200 м от них на самом берегу реки среди небольшой полянки стояла зверовая фанза. Это
была небольшая постройка с глинобитными стенами, крытая корьем. Она оказалась пустой. Это можно
было заключить из того, что вход в нее
был приперт колом снаружи. Около фанзы находился маленький огородик, изрытый дикими свиньями, и слева — небольшая деревянная кумирня, обращенная как всегда лицом к югу.
Кругом вся земля
была изрыта. Дерсу часто останавливался и разбирал следы. По ним он угадывал возраст животных, пол их, видел следы хромого кабана, нашел место, где два кабана дрались и один гонял другого. С его слов все это
я представил себе ясно.
Мне казалось странным, как это раньше
я не замечал следов, а если видел их, то, кроме направления, в котором уходили животные, они
мне ничего не говорили.
Я взглянул в указанном направлении и увидел какое-то темное пятно.
Я думал, что это тень от облака, и высказал Дерсу свое предположение. Он засмеялся и указал на небо.
Я посмотрел вверх. Небо
было совершенно безоблачным: на беспредельной его синеве не
было ни одного облачка. Через несколько минут пятно изменило свою форму и немного передвинулось в сторону.
Мы стали ждать. Вскоре
я опять увидел пятно. Оно возросло до больших размеров. Теперь
я мог рассмотреть его составные части. Это
были какие-то живые существа, постоянно передвигающиеся с места на место.
Для
меня стало ясно. Воззрение на природу этого первобытного человека
было анимистическое, и потому все окружающее он очеловечивал.
В китайских фанзах
было тесно и дымно, поэтому
я решил лечь спать на открытом воздухе вместе с Дерсу.
Я долго не мог уснуть. Всю ночь
мне мерещилась кабанья морда с раздутыми ноздрями. Ничего другого, кроме этих ноздрей,
я не видел. Они казались
мне маленькими точками. Потом вдруг увеличивались в размерах. Это
была уже не голова кабана, а гора и ноздри — пещеры, и будто в пещерах опять кабаны с такими же дыроватыми мордами.
Некоторые места, где у
меня не
было никаких приключений,
я помню гораздо лучше, чем те, где что-нибудь случилось.
Утром
я проснулся позже других. Первое, что
мне бросилось в глаза, — отсутствие солнца. Все небо
было в тучах. Заметив, что стрелки укладывают вещи так, чтобы их не промочил дождь, Дерсу сказал...
На другой день
была назначена дневка.
Я велел людям осмотреть седла, просушить то, что промокло, и почистить винтовки. Дождь перестал; свежий северо-западный ветер разогнал тучи; выглянуло солнце.
Когда
я подошел к нему, он поднял голову и посмотрел на
меня такими глазами, в которых нельзя
было прочесть ни любопытства, ни удивления.
Возвращаясь назад к биваку,
я вошел в одну из фанз. Тонкие стены ее
были обмазаны глиной изнутри и снаружи. В фанзе имелось трое дверей с решетчатыми окнами, оклеенными бумагой. Соломенная четырехскатная крыша
была покрыта сетью, сплетенной из сухой травы.
На другой день чуть свет мы все
были уже на ногах. Ночью наши лошади, не найдя корма на корейских пашнях, ушли к горам на отаву. Пока их разыскивали, артельщик приготовил чай и сварил кашу. Когда стрелки вернулись с конями,
я успел закончить свои работы. В 8 часов утра мы выступили в путь.
Вечером
я сидел с Дерсу у костра и беседовал с ним о дальнейшем маршруте по реке Лефу. Гольд говорил, что далее пойдут обширные болота и бездорожье, и советовал плыть на лодке, а лошадей и часть команды оставить в Ляличах. Совет его
был вполне благоразумный.
Я последовал ему и только изменил местопребывание команды.
Ночь выпала ветреная и холодная. За недостатком дров огня большого развести
было нельзя, и потому все зябли и почти не спали. Как
я ни старался завернуться в бурку, но холодный ветер находил где-нибудь лазейку и знобил то плечо, то бок, то спину. Дрова
были плохие, они трещали и бросали во все стороны искры. У Дерсу прогорело одеяло. Сквозь дремоту
я слышал, как он ругал полено, называя его по-своему — «худой люди».
Ночью
я проснулся и увидел Дерсу, сидящего у костра. Он поправлял огонь. Ветер раздувал пламя во все стороны. Поверх бурки на
мне лежало одеяло гольда. Значит, это он прикрыл
меня, вот почему
я и согрелся. Стрелки тоже
были прикрыты его палаткой.
Я предлагал Дерсу лечь на мое место, но он отказался.
С горы, на которой
я стоял, реку Лефу далеко можно
было проследить по ольшаникам и ивнякам, растущим по ее берегам в изобилии.
После ужина Дерсу и Олентьев принялись свежевать козулю, а
я занялся своей работой. Покончив с дневником,
я лег, но долго не мог уснуть. Едва
я закрывал глаза, как передо
мной тотчас появлялась качающаяся паутина: это
было волнующееся травяное море и бесчисленные стаи гусей и уток. Наконец под утро
я уснул.
Я невольно обратил внимание на окна. Они
были с двойными рамами в 4 стекла. Пространство же между ними почти до половины нижних стекол
было заполнено чем-то серовато-желтоватым. Сначала
я думал, что это опилки, и спросил хозяйку, зачем их туда насыпали.
Я подошел поближе. Действительно, это
были сухие комары. Их тут
было по крайней мере с 0,5 кг.
В реке шумно всплеснула рыба.
Я вздрогнул и посмотрел на Дерсу. Он сидел и дремал. В степи по-прежнему
было тихо. Звезды на небе показывали полночь. Подбросив дров в костер,
я разбудил гольда, и мы оба стали укладываться на ночь.
Я заметил, что кругом уже не
было такой жизни, как накануне.
Я ответил ему, что до Ханки недалеко и что задерживаться мы там не
будем.
Около полудня мы с Дерсу дошли до озера. Грозный вид имело теперь пресное море. Вода в нем кипела, как в котле. После долгого пути по травяным болотам вид свободной водяной стихии доставлял большое удовольствие.
Я сел на песок и стал глядеть в воду. Что-то особенно привлекательное
есть в прибое. Можно целыми часами смотреть, как бьется вода о берег.