Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я
не иначе хочу, чтоб наш дом был первый в столице
и чтоб у меня в комнате
такое было амбре, чтоб нельзя было войти
и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза
и нюхает.)Ах, как хорошо!
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья
не хватает даже на чай
и сахар. Если ж
и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это
такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести, то есть
не двести, а четыреста, — я
не хочу воспользоваться вашею ошибкою; —
так, пожалуй,
и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Хлестаков. Поросенок ты скверный… Как же они едят, а я
не ем? Отчего же я, черт возьми,
не могу
так же? Разве они
не такие же проезжающие, как
и я?
Купцы.
Так уж сделайте
такую милость, ваше сиятельство. Если уже вы, то есть,
не поможете в нашей просьбе, то уж
не знаем, как
и быть: просто хоть в петлю полезай.
Лука Лукич.
Не могу,
не могу, господа. Я, признаюсь,
так воспитан, что, заговори со мною одним чином кто-нибудь повыше, у меня просто
и души нет
и язык как в грязь завязнул. Нет, господа, увольте, право, увольте!
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые
так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально,
и почему ж сторожу
и не завесть его? только, знаете, в
таком месте неприлично… Я
и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Как бы, я воображаю, все переполошились: «Кто
такой, что
такое?» А лакей входит (вытягиваясь
и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи,
и не знают, что
такое значит «прикажете принять».
Хлестаков. Черт его знает, что
такое, только
не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят!
И челюсти заболят, если съешь один
такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя;
и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе; ни один купец, ни подрядчик
не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох
и плутов
таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего
и говорить про губернаторов…
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою
не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за
такого, что
и на свете еще
не было, что может все сделать, все, все, все!
Аммос Федорович. Помилуйте, как можно!
и без того это
такая честь… Конечно, слабыми моими силами, рвением
и усердием к начальству… постараюсь заслужить… (Приподымается со стула, вытянувшись
и руки по швам.)
Не смею более беспокоить своим присутствием.
Не будет ли какого приказанья?
Наскучило идти — берешь извозчика
и сидишь себе как барин, а
не хочешь заплатить ему — изволь: у каждого дома есть сквозные ворота,
и ты
так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол
не сыщет.
— Анна Андреевна именно ожидала хорошей партии для своей дочери, а вот теперь
такая судьба: именно
так сделалось, как она хотела», —
и так, право, обрадовалась, что
не могла говорить.
Лука стоял, помалчивал,
Боялся,
не наклали бы
Товарищи в бока.
Оно быть
так и сталося,
Да к счастию крестьянина
Дорога позагнулася —
Лицо попово строгое
Явилось на бугре…
И точно: час без малого
Последыш говорил!
Язык его
не слушался:
Старик слюною брызгался,
Шипел!
И так расстроился,
Что правый глаз задергало,
А левый вдруг расширился
И — круглый, как у филина, —
Вертелся колесом.
Права свои дворянские,
Веками освященные,
Заслуги, имя древнее
Помещик поминал,
Царевым гневом, Божиим
Грозил крестьянам, ежели
Взбунтуются они,
И накрепко приказывал,
Чтоб пустяков
не думала,
Не баловалась вотчина,
А слушалась господ!
Солдат опять с прошением.
Вершками раны смерили
И оценили каждую
Чуть-чуть
не в медный грош.
Так мерил пристав следственный
Побои на подравшихся
На рынке мужиках:
«Под правым глазом ссадина
Величиной с двугривенный,
В средине лба пробоина
В целковый. Итого:
На рубль пятнадцать с деньгою
Побоев…» Приравняем ли
К побоищу базарному
Войну под Севастополем,
Где лил солдатик кровь?
Где хватит силы — выручит,
Не спросит благодарности,
И дашь,
так не возьмет!
Трудись! Кому вы вздумали
Читать
такую проповедь!
Я
не крестьянин-лапотник —
Я Божиею милостью
Российский дворянин!
Россия —
не неметчина,
Нам чувства деликатные,
Нам гордость внушена!
Сословья благородные
У нас труду
не учатся.
У нас чиновник плохонький,
И тот полов
не выметет,
Не станет печь топить…
Скажу я вам,
не хвастая,
Живу почти безвыездно
В деревне сорок лет,
А от ржаного колоса
Не отличу ячменного.
А мне поют: «Трудись...
Пал дуб на море тихое,
И море все заплакало —
Лежит старик без памяти
(
Не встанет,
так и думали!).
Мужик я пьяный, ветреный,
В амбаре крысы с голоду
Подохли, дом пустехонек,
А
не взял бы, свидетель Бог,
Я за
такую каторгу
И тысячи рублей,
Когда б
не знал доподлинно,
Что я перед последышем
Стою… что он куражится
По воле по моей...
Такая рожь богатая
В тот год у нас родилася,
Мы землю
не ленясь
Удобрили, ухолили, —
Трудненько было пахарю,
Да весело жнее!
Снопами нагружала я
Телегу со стропилами
И пела, молодцы.
(Телега нагружается
Всегда с веселой песнею,
А сани с горькой думою:
Телега хлеб домой везет,
А сани — на базар!)
Вдруг стоны я услышала:
Ползком ползет Савелий-дед,
Бледнешенек как смерть:
«Прости, прости, Матренушка! —
И повалился в ноженьки. —
Мой грех — недоглядел...
Кутейкин. Из ученых, ваше высокородие! Семинарии здешния епархии. Ходил до риторики, да, Богу изволившу, назад воротился. Подавал в консисторию челобитье, в котором прописал: «Такой-то де семинарист, из церковничьих детей, убоялся бездны премудрости, просит от нея об увольнении». На что
и милостивая резолюция вскоре воспоследовала, с отметкою: «Такого-то де семинариста от всякого учения уволить: писано бо есть,
не мечите бисера пред свиниями, да
не попрут его ногами».
Г-жа Простакова. Ах, мой батюшка! Да извозчики-то на что ж? Это их дело. Это
таки и наука-то
не дворянская. Дворянин только скажи: повези меня туда, — свезут, куда изволишь. Мне поверь, батюшка, что, конечно, то вздор, чего
не знает Митрофанушка.
Жених хоть кому, а все-таки учители ходят, часа
не теряет,
и теперь двое в сенях дожидаются.
Стародум. К чему
так суетиться, сударыня? По милости Божией, я ваш
не родитель; по милости же Божией, я вам
и незнаком.
Г-жа Простакова (обробев
и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да
так ли бы надобно было встретить отца родного, на которого вся надежда, который у нас один, как порох в глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться
не могу. Где муж? Где сын? Как в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
Г-жа Простакова.
Так верь же
и тому, что я холопям потакать
не намерена. Поди, сударь,
и теперь же накажи…
Софья. Вижу, какая разница казаться счастливым
и быть действительно. Да мне это непонятно, дядюшка, как можно человеку все помнить одного себя? Неужели
не рассуждают, чем один обязан другому? Где ж ум, которым
так величаются?
Тем
не менее вопрос «охранительных людей» все-таки
не прошел даром. Когда толпа окончательно двинулась по указанию Пахомыча, то несколько человек отделились
и отправились прямо на бригадирский двор. Произошел раскол. Явились
так называемые «отпадшие», то есть
такие прозорливцы, которых задача состояла в том, чтобы оградить свои спины от потрясений, ожидающихся в будущем. «Отпадшие» пришли на бригадирский двор, но сказать ничего
не сказали, а только потоптались на месте, чтобы засвидетельствовать.
—
И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж
и не знаю как!"За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он
не то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь видеть", —
и был таков.
— Что ж это
такое? фыркнул —
и затылок показал! нешто мы затылков
не видали! а ты по душе с нами поговори! ты лаской-то, лаской-то пронимай! ты пригрозить-то пригрози, да потом
и помилуй!
Прыщ был уже
не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой
так, казалось,
и говорил:
не смотрите на то, что у меня седые усы: я могу! я еще очень могу! Он был румян, имел алые
и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него была деятельная
и бодрая, жест быстрый.
И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые
так и играли на плечах при малейшем его движении.
Один только раз он выражается
так:"Много было от него порчи женам
и девам глуповским",
и этим как будто дает понять, что,
и по его мнению, все-таки было бы лучше, если б порчи
не было.
Таким образом оказывалось, что Бородавкин поспел как раз кстати, чтобы спасти погибавшую цивилизацию. Страсть строить на"песце"была доведена в нем почти до исступления. Дни
и ночи он все выдумывал, что бы
такое выстроить, чтобы оно вдруг, по выстройке, грохнулось
и наполнило вселенную пылью
и мусором.
И так думал
и этак, но настоящим манером додуматься все-таки
не мог. Наконец, за недостатком оригинальных мыслей, остановился на том, что буквально пошел по стопам своего знаменитого предшественника.
При
такой системе можно сказать наперед: а) что градоначальники будут крепки
и б) что они
не дрогнут.
Но бумага
не приходила, а бригадир плел да плел свою сеть
и доплел до того, что помаленьку опутал ею весь город. Нет ничего опаснее, как корни
и нити, когда примутся за них вплотную. С помощью двух инвалидов бригадир перепутал
и перетаскал на съезжую почти весь город,
так что
не было дома, который
не считал бы одного или двух злоумышленников.
Не забудем, что летописец преимущественно ведет речь о
так называемой черни, которая
и доселе считается стоящею как бы вне пределов истории. С одной стороны, его умственному взору представляется сила, подкравшаяся издалека
и успевшая организоваться
и окрепнуть, с другой — рассыпавшиеся по углам
и всегда застигаемые врасплох людишки
и сироты. Возможно ли какое-нибудь сомнение насчет характера отношений, которые имеют возникнуть из сопоставления стихий столь противоположных?
Дети, которые при рождении оказываются
не обещающими быть твердыми в бедствиях, умерщвляются; люди крайне престарелые
и негодные для работ тоже могут быть умерщвляемы, но только в
таком случае, если, по соображениям околоточных надзирателей, в общей экономии наличных сил города чувствуется излишек.
Наконец он
не выдержал. В одну темную ночь, когда
не только будочники, но
и собаки спали, он вышел, крадучись, на улицу
и во множестве разбросал листочки, на которых был написан первый, сочиненный им для Глупова, закон.
И хотя он понимал, что этот путь распубликования законов весьма предосудителен, но долго сдерживаемая страсть к законодательству
так громко вопияла об удовлетворении, что перед голосом ее умолкли даже доводы благоразумия.
Очень может быть, что
так бы
и кончилось это дело измором, если б бригадир своим административным неискусством сам
не взволновал общественного мнения.
Тем
не менее душа ее жаждала непрестанно,
и когда в этих поисках встретилась с одним знаменитым химиком (
так называла она Пфейфера), то прилепилась к нему бесконечно.
И если б
не подоспели тут будочники, то несдобровать бы «толстомясой», полететь бы ей вниз головой с раската! Но
так как будочники были строгие, то дело порядка оттянулось,
и атаманы-молодцы, пошумев еще с малость, разошлись по домам.
—
Так и живем, что настоящей жизни
не имеем, — отвечали глуповцы
и при этом
не то засмеялись,
не то заплакали.
Был, после начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что внутренние враги были побеждены
и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам было как-то
не по себе,
так как о новом градоначальнике все еще
не было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи,
и не смели ни за какое дело приняться, потому что
не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
Он
не без основания утверждал, что голова могла быть опорожнена
не иначе как с согласия самого же градоначальника
и что в деле этом принимал участие человек, несомненно принадлежащий к ремесленному цеху,
так как на столе, в числе вещественных доказательств, оказались: долото, буравчик
и английская пилка.
В то время как глуповцы с тоскою перешептывались, припоминая, на ком из них более накопилось недоимки, к сборщику незаметно подъехали столь известные обывателям градоначальнические дрожки.
Не успели обыватели оглянуться, как из экипажа выскочил Байбаков, а следом за ним в виду всей толпы очутился точь-в-точь
такой же градоначальник, как
и тот, который за минуту перед тем был привезен в телеге исправником! Глуповцы
так и остолбенели.
Тут только понял Грустилов, в чем дело, но
так как душа его закоснела в идолопоклонстве, то слово истины, конечно,
не могло сразу проникнуть в нее. Он даже заподозрил в первую минуту, что под маской скрывается юродивая Аксиньюшка, та самая, которая, еще при Фердыщенке, предсказала большой глуповский пожар
и которая во время отпадения глуповцев в идолопоклонстве одна осталась верною истинному богу.
Когда человек
и без законов имеет возможность делать все, что угодно, то странно подозревать его в честолюбии за
такое действие, которое
не только
не распространяет, но именно ограничивает эту возможность.
Утвердившись
таким образом в самом центре, единомыслие градоначальническое неминуемо повлечет за собой
и единомыслие всеобщее. Всякий обыватель, уразумев, что градоначальники: а) распоряжаются единомысленно, б) палят также единомысленно, — будет единомысленно же
и изготовляться к воспринятию сих мероприятий. Ибо от
такого единомыслия некуда будет им деваться.
Не будет, следственно, ни свары, ни розни, а будут распоряжения
и пальба повсеместная.