Неточные совпадения
—
Не без того-с… привычка: сначала, когда поступил,
так очень было дико; только что вышел из военной службы, никого, ничего
не знаю; первое время над бумагами покорпел, а тут, как поогляделся,
так понял, что, сидя в суде, многого,
не сделаешь,
и марш в уезд, да с тех пор все
и езжу.
— Вы
не поверите, сколько у меня битвы с этими управителями. Только
и ладят себе в карман; а чтобы барину угодить,
так едет на мужике, — отнесся он ко мне
и потом крикнул: — Федька!
Конечно,
и из них есть плуты, особенно который уж много силы заберет, но вместе с тем вы возьмите, сколько у него против лакея преимуществ: хозяйственную часть он знает во сто раз основательнее,
и как сам мужик,
так все-таки мужицкую нужду испытал, следовательно, больше посовестится обидеть какого-нибудь бедняка; потом-с, уваженья в нем больше, потому что никогда
не был к барину
так приближен, как какой-нибудь лакей, который господина, может быть, до последней косточки вызнал, —
и, наконец, главное: нравственность!
— Да
и сам уж
не знаю, как это вышло: по службе-то ведь беспрестанно сталкиваешься с этими молодцами,
и я, как, бывало, прежние исправники,
не сближаюсь с ними, а вхожу прямо в переписку с барами
и такой своей манерой добился теперь до того, что на все почти имения имею доверенные письма;
и если я теперь какие-нибудь распоряжения делаю, мне никто из них
не ткнет в зубы: «Барину напишу», — врешь! — Я первый напишу.
Если вам откровенно сказать,
так я
и служу больше по привычке; силы еще есть, начальству, вижу, приятна моя служба, потому что, кто ни будет на моем месте, другой, неопытный,
так не вдруг еще привыкнет; на первых порах, как ни бейся, а того
не сделает, что я…
Иногда какая-нибудь посконная бабенка, за которую двух грошей дать нельзя,
и та тебя
так расстроит, что ничему
не рад.
— Да приказанье
такое: ты все прежней своей методы
не оставил — подводы мужиками справляешь! Я уж об этом барину писал
и ответ получил.
— На соседстве без знакомства
не проживешь; без этого уж нельзя: сам принимаешь к себе,
так и меня тоже просят.
Захар тоже, хотя
не так скоро
и не сказав ничего, но приподнял шапку
и поклонился. Оба мужика повели лошадей назад. Меринок горбуна, кажется, был рад
не менее своего хозяина, избежав необходимости везти; он вдруг заржал
и лягнул задом.
—
Не все
такие, — хоть бы
и из нашего брата, Егор Парменыч, — возразил рыжий мужик, — може, во всей вотчине один
такой и выискался. Вот горбун
такой же мужик, а по-другому живет: сам куска
не съест, а лошадь накормит;
и мы тоже понимаем, у скота языка нет:
не пожалуется — что хошь с ней, то
и делай.
— Твое дело как знаешь,
так и бай, а нам Захарка
не указ: худой человек, худой
и есть —
не похвалим.
Толком мне давеча
не сказали, потому
такое распоряжение
и вышло.
Проехать надобно было верст тридцать проселком. Мы трусили, где только можно,
и все-таки ехали очень медленно. У меня из головы
не выходил управитель.
Ну,
и здесь, как вы видите, народ
не бойкий, а там еще простее: смиренница
такая, что
не только дел каких-нибудь, а рассыпь, кажется, в любой деревнюшке кучу золота на улице, поставь палочку да скажи, чтоб
не трогали,
так версты за две обходить станут.
Одно только мне
не понравилось в нем, как
и вы, может быть, заметили, — глаза его, никак сударь, он ни на кого
не может смотреть прямо: все у него эти буркалы бегают, —
и не то чтобы он кос был, а
так как-то, просто плутоватый взгляд; сейчас видно, душонка нечиста.
Он
не промедлил-с выкинуть штуку
такого рода, что написал барину, будто бы по имению все в страшном беспорядке, все запущено, разорено,
и таким, сударь, манером представил прежнего старого бурмистра, мужика хорошего, что совсем было погубил того; я это узнаю стороною
и, конечно, понял его канальскую выдумку: до меня-де было все мерзко да скверно, а как стал я управлять,
так все пошло прекрасно.
Ну, думаю, голубчик,
не знаю, как при тебе пойдет, а вот тебе на первых порах следует дать сдачи, чтобы ты
не завирался,
и тотчас же пишу к барину письмо совсем в другом духе
и объясняю прямо, что донесения нового управителя вовсе несправедливы, что по имению, как досконально известно мне по моей службе, никаких
не было особых злоупотреблений,
и что оно управлялось
так, как дай бог, чтобы управлялось каждое заглазное имение,
и вместе к тому присоединяю,
не то чтобы прямо, а
так стороной, давешнюю мою сентенцию, которую
и вам высказал, что я, с своей стороны, считаю совершенно безвыгодным заменять бурмистров из мужиков управителями, ибо они в хозяйственных распоряжениях очень неопытны, да
и по нравственности своей
не могут быть вполне благонадежны.
Если ради выгод барских,
так там выгод больших
не у чего соблюсти,
и первое, что, признаться, пришло мне в голову: мужиков, думаю, каналья, хочет стеснить.
Как только обедня кончилась, выхожу я из церкви; вижу, впереди идет сельский мужик, по прозванию «братик»; поговорку он, знаете, эдакую имел, с кем бы ни говорил: с барином ли, с мужиком ли, с бабой ли, с мальчишкой ли, всем приговаривает: «братик»; а мужик эдакой правдивый: если уж что знает,
так не потаит, да
и лишнего
не прибавит.
— А так-с, — говорит, — здесь этой мерзости очень много. Здесь народ прехитрый: даром, что он свиньей смотрит, а
такой докуменщик,
и то выдумает, чего нам
и во сне
не снилось.
— Клеплют больше старых бобылок;
и точно-с: превредные! Иную
и не узнаешь, а она делает что хочешь:
и тоску на человека наведет или
так, примерно, чтобы мужчина к женщине или женщина к мужчине пристрастие имели, — все в ее власти;
и не то, чтобы в пище или питье что-нибудь дала, а только по ветру пустит — на пять тысяч верст может действовать.
Выслушал я всю эту его болтовню,
и еще меня больше сомнение взяло. Знаю, что этакой плут
и не в колдуний, а во что-нибудь
и поважнее
не сразу поверит, а тут
так настоятельно утверждает. Начал я ему пристально в рожу смотреть
и потом вдруг спрашиваю...
— Ничего, сударь, — говорит, — я
не знаю, — а у самого голос
так и дрожит. — От вас только в первый раз, — говорит, —
и слышу,
и очень вам благодарен, что вы мне сказали.
—
Не стоит, — говорю, — благодарности. Только зачем же ты меня-то морочишь? Кто тебе поверит, чтобы ты,
такой печный [Печный — заботливый.] управитель,
и будто бы
не знал, что девка из ближайшей вотчины сбегла? Клеплешь, брат, на себя.
— Да нельзя ли, — говорит, — вам со мною в нашу подгородную усадьбу съездить. Там, — говорит, — теперь идет у меня запродажа пшеницы,
так чтобы после каких-нибудь озадков [Озадки — дурные последствия, неприятности.]
не было
и чтобы мне от помещика моего
не получить неудовольствия: лучше, — говорит, — как на ваших глазах дела сделаются, —
и вам будет без сумнения, да
и мне спокойнее.
— Ну
так, — говорю, —
не надобно,
не езди: я сам сейчас в Дмитревское еду
и наряжу; а ты поезжай домой.
— А по
такому, — говорю, — случаю, что каприз на меня нашел; а если вы
не послушаетесь,
так… «Эй, говорю, Пушкарев! — своему, знаете, рассыльному, отставному унтер-офицеру, который все приказания двумя нотами выше исполняет: — Мы теперь, говорю, едем в Дмитревское,
и если туда кто-нибудь из новоселковских явится, хоть бы даже сам управитель,
так распорядись». Пушкарев мой, знаете, только кекнул
и поправил усы.
— Ой, родимый, какой у девушки любовник! Никогда, кажись, я ее в этом
не замечала. По нашей стороне девушки честные, ты хоть кого спроси, а моя уж подавно: до двадцати годков дожила,
не игрывала хорошенько с парнями-то! Вот тоже на праздниках, когда который этак пошутит с ней,
так чем ни попало
и свистнет. «
Не балуй, говорит, я тебя
не замаю». Вот она какая у меня была; на это, по-моему, приходить нечего.
— Постой, — говорю, — старуха, если ты
так говоришь,
так слушай: я приехал к тебе на пользу; дочку твою я вылечу, только ты говори мне правду,
не скрывай ничего, рассказывай сначала: как она у тебя жила,
не думала ли ты против воли замуж ее выдать, что она делала
и как себя перед побегом вела, как сбежала
и как потом опять к тебе появилась? — Все подробно с самого начала.
— Ой, батюшко, — говорит, — поначалу
так было дело: после покойника остались мы в хорошем дому: одних ульиков было сорок — сколько денег выручали, сам сосчитай; да
и теперь тоже; вестимо, что
не против прежнего, а все бога гневить нечего… всего по крестьянству довольно; во вдовстве правлю полное тягло, без отягощения.
Ну, я тоже спрашиваю: «Что ты, девонька?» — «
Так, мамонька, что-то
не по себе», — только один ответ
и был, а как придут барские дни, слова мне
не скажет, соберется
и уйдет прежде всех.
«
Так и так, говорю, Егор Парменыч, я
не молодая молодка: одной мне при доме справляться спина трещит, заделье я те справлю наймом, а дочку ты освободи мне».
— Противности, — говорю, — сударыня, от меня никогда никакой
не было, а что всякой матери, хоть бы
и крестьянке, свое дитятко болезно. Если, говорю, Егор Парменыч станет ее у меня в заделье тянуть
и не ослободит ее,
так я, говорю, пойду к асправнику: вся его воля, что хочет, то со мною
и делает.
Душенька-то у меня уж наболела
и без того; взяла меня на ее
такая злость, что
не стерпела я, кормилец, ухватила ее
и почала бить, всю избу вытаскала за космы; чем она пуще просит: «Мамонька, мамонька!», а меня пуще досада рвет, ругаю ее по-пески
и все, знаешь, к нечистому посылаю.
Разбудила я стариков, потолковали мы с ними, погоревали, поохали,
не знаем, что
такое; обежала я все другие избы по деревне — нет нигде, нигде
и не бывала. Протосковала я всю ноченьку, а на другой день, делать неча, пошла в усадьбу к управителю, заявила ему.
Похудела, голубушка,
так, что
и не глядел бы!
Я
так и обомлела: наше место свято, тоже от старины идет слух про это,
не в первый раз он это в околотке делает: девок таскивал; одна
так никак совсем
так и пропала; только то, что на нашей памяти
не чуть было этого.
— А
так, — говорит, — мамонька; шла я с беседок, вдруг на меня словно вихорь набежал, подхватил как на руки, перекреститься я
не успела, он
и понес меня, нес… нес — все дичью.
—
Не спрашивай, — говорит, — мамонька, меня про это: против этого мне сделан большой запрет. Пила
и ела я там хорошо, а если хоша еще одно слово тебе скажу больше того, что я те баяла,
так тем же часом должна моя жизнь покончиться.
—
Так как же, — говорю, — знать ты это знаешь, а сама лжешь,
и не в пустяках каких-нибудь, а призываешь на себя нечистую силу. Ты
не шути этим: греха этого тебе, может быть,
и не отмолить. Все, что ты матери плела на лешего, как он тебя вихрем воровал
и как после подкинул, — все это ты выдумала, ничего этого
не бывало, а если
и сманивал тебя,
так какой-нибудь человек,
и тебе
не след его прикрывать.
— Ничего я, сударь, окромя, что мамоньке говорила, ничего я
не знаю больше! — А у самой, знаете, слезы
так и текут.
Заинтересовало это меня: слыхал я об этих леших, — слыхал много, а на опыте сам
не имел. Вышел я из своего логовища к калитке,
и точно-с, на удивление: гул
такой, что я бы
не поверил, если бы
не своими ушами слышал: то ржет, например, как трехгодовалый жеребенок, то вдруг захохочет, как человек, то перекликаться, аукаться начнет, потом в ладоши захлопает, а по заре, знаете,
так во все стороны
и раздается.
—
Так не сама же ты туда зашла! Зачем
и для чего?
Я вот
и по делам замечал: которого этак начнешь расспрашивать, стыдить, а ему ничего, только
и говорит: «Моя душа в грехе, моя
и в ответе», — тут уж добра
не жди, значит, человек потерянный; а эта девушка, вижу,
не из
таких.
Он ее, слышь, кормилец, все в одиночку на работу посылал, то в саду заставит полоть, либо пшеницу там обшастать, баню истопить, белье вымыть, а сам все к ней заходит, будто надсматривать; хозяйка его тем летом прытко хворала,
и он будто
такое имел намеренье: «Как, говорит, супружница моя жизнь покончит,
так, говорит, Марфушка, я на тебе женюсь; барин мне невестою
не постоит: кого хочу, того
и беру».
Что у них тут было,
не знаю; волей али неволей, только усадили они ее в сани да в усадьбу
и увезли,
и сначала он ее, кормилец, поселил в барском кабинете, а тут, со страху, что ли, какого али
так, перевел ее на чердак,
и стала она словно арестантка какая: что хотел, то
и делал: а у ней самой, кормилец, охоты к этому
не было: с первых дней она в тоску впала
и все ему говорила: «Экое, говорит, Егор Парменыч, ты надо мною дело сделал; отпусти ты меня к мамоньке;
не май ты ни ее, ни меня».
Он обещал ей кажинный раз
и все обманывал; напоследок она ему говорит: «Если ты меня из моей заперти
не выпустишь,
так я, говорит, либо в окошко прыгну, либо что над собой сделаю».
— Тоже
не своей волей: в те поры, как ты к нам наехал
и начал разведывать, он той же ночью влез к ней в чуланчик, в слуховое окно,
и почал ее пугать:
так и так, говорит, Марфушка, за тобой, говорит, наехал исправник,
и он тя завтра посадит в кандалы
и пошлет в Сибирь на поселенье, а коли хочешь спастись, сбеги опять со мной: я, говорит, спрячу тебя в
такое потаенное место, что никто николи тебя
не отыщет.
Позвольте мне против этого иметь свое оправдание: это все делается
не что иное, как по злобе против меня; на первый раз точно-с: как эта девка сбежала, я, по молодости ее лет, заступился даже за нее перед вотчиной, но ей
и матери сказал
так, что если будет в другой раз,
так не помилую.
Его, знаете,
так и попятило:
и смеется,
и побледнел,
и не знает, как понять мои слова.