Неточные совпадения
Так было
и с Сашею Погодиным, юношею красивым
и чистым: избрала его жизнь на утоление страстей
и мук своих, открыла ему сердце для вещих зовов, которых
не слышат другие,
и жертвенной кровью его до краев наполнила золотую чашу.
Но эпидемия прошла мимо,
и вообще Саша был совершенно здоров, рос крепко
и хорошо, как
и его младшая сестренка, нежный
и крепкий цветочек на гибком стебельке, — а то темное в глазах, что
так ее испугало, осталось навсегда
и не уходило.
Как это ни странно, но, кажется, ни одна гадалка, ни один прорицатель
не могли бы
так успокоить Елену Петровну, как это длинное
не по росту, ватное, точно накрахмаленное пальто; взглянет из окна, как плетется Саша по немощеной улице, еле двигает глубокими галошами, подгибая ватные твердые фалды,
и улыбнется...
Были
и еще минуты радостного покоя, тихой уверенности, что жизнь пройдет хорошо
и никакие ужасы
не коснутся любимого сердца: это когда Саша
и сестренка Линочка ссорились из-за переводных картинок или вопроса, большой дождь был или маленький,
и бывают ли дожди больше этого. Слыша за перегородкой их взволнованные голоса, мать тихо улыбалась
и молилась как будто
не вполне в соответствии с моментом: «Господи, сделай, чтобы всегда было
так!»
Но у генерала, на которого она
так походила, при всех его достоинствах,
не было никаких талантов, — Линочка же вся была прожжена, как огнем, яркой
и смелой талантливостью.
Такие же глаза были
и у Саши, а смуглостью своей он удивлял даже
и мать: лицо еще терпимо, а начнет менять рубашку — смотреть смешно
и странно, точно
и не сын, а совсем чужой
и далекий человек.
— Сашка!
не зли меня, пожалуйста; под твой вальс ни одна собака танцевать
не станет! — волновалась Линочка
и вдруг все свое негодование
и страсть переносила на мать. — Ты только напрасно, мама, ругаешь Сашеньку, это ужасно — он любит музыку, он только сам
не может, а когда ты играешь эту твою тренди-бренди, он тебя слушает
так, как будто ты ангельский хор! Мне даже смешно, а он слушает. Ты еще
такого слушателя поищи! За
такого слушателя ты Бога благодарить должна!
И менялось все с той именно минуты, как увидит человек Сашины глаза, — тогда вдруг
и голос его услышит, а то
и голоса
не слыхал,
и почувствует особую значительность самых простых слов его,
и вдруг неожиданно заключит: а что
такое талант? — да
и нужен ли талант?
Труднее всего вначале было найти в городе хорошую квартиру,
и целый год были неудачи, пока через знакомых
не попалось сокровище: особнячок в пять комнат в огромном, многодесятинном саду, чуть ли
не парке: липы в петербургском Летнем саду вспоминались с иронией, когда над самой головой раскидывались мощные шатры
такой зеленой глубины
и непроницаемости, что невольно вспоминалась только что выученная история о патриархе Аврааме: как встречает под дубом Господа.
А в осенние темные ночи их ровный гул наполнял всю землю
и давал чувство
такой шири, словно стен
не было совсем
и от самой постели, в темноте, начиналась огромная Россия.
Даже Линочка в
такие ночи
не сразу засыпала
и, громко жалуясь на бессонницу, вздыхала, а Саша, приходилось, слушал до тех пор, пока вместо сна
не являлось к нему другое, чудеснейшее: будто его тело совсем исчезло, растаяло, а душа растет вместе с гулом, ширится, плывет над темными вершинами
и покрывает всю землю,
и эта земля есть Россия.
Без него, пожалуй,
не узнал бы Саша
так хорошо ни что
такое Россия, ни что
такое дорога с ее чудесным очарованием
и манящей далью.
Радовалась саду
и Елена Петровна, но
не умела по возрасту оценить его тайную силу
и думала главным образом о пользе для здоровья детей; для души же ихней своими руками захотела создать красоту, которой
так больно
не хватало в прежней жизни с генералом.
Знала она, что все дети любят грязь,
и прямо, как умная, с грешной страстью
не боролась, но мыла детей немилосердно, шлифовала их, как алмазы,
и таки приучила: самостоятельно, два раза, утром
и вечером, вытираться холодной водой, — уже они
и сами
не могли без этого обходиться.
Это было за семь лет до Саши,
и генерал тогда сильно
и безобразно пил — даже до беспамятства
и жестоких, совершенно бессмысленных поступков,
не раз приводивших его на край уголовщины;
и случилось
так, что, пьяный, он толкнул в живот Елену Петровну, бывшую тогда на седьмом месяце беременности,
и она скинула мертвого ребенка, первенца, для которого уже
и имя мысленно имела: Алексей.
— Ты думаешь, я для тебя
не пью? Ну
так знай же, что я тебя ненавижу
и проклинаю… изверг! Убить тебя мало за то, что ты мне сделала.
«Говорит
такое, а сам
и не волнуется как будто», — подумала Елена Петровна про Сашины жуткие глаза.
На Сашу она
не взглянула,
так как привыкла к
таким посещениям,
и только через минуту сказала,
не поднимая глаз от рисунка...
— Да родной же мой Сашечка! Отчего
не называть? Греки бывают разные. Ты думаешь, только
такие, которые небритые
и с кораллами… а Мильтиад, например? Это очень хорошо, я сама, я сама хотела бы быть похожей на Мильтиада.
— Нет, правда. Я
не могу тебе объяснить, но она ужасно, ужасно похожа! Особенно когда никто
не покупает
и она сидит
так, сложив руки,
и совсем
не шевелится, а из-под платка
такие ужасно огромные глаза. Ты
не думай, я ее уважаю.
Оба испугались. Мама, обыкновенная мама,
такой живой человек, которого только сейчас нет дома, но вот-вот он придет, —
и вдруг похожа на икону! Что же это значит?
И вдруг она совсем
и не придет: заблудится ночью, потеряет дом, пропадет в этом ужасном снегу
и будет одна звать: «Саша! Линочка! Дети!..»
—
Не огорчайся, мама.
И не то, чтобы ты
так уже мешала, это пустяки, но они говорят, что у нас слишком уж красиво.
— Ты
не знаешь, я
не умею говорить, но приблизительно
так они, то есть я думаю. Это твоя красота, — он повел плечом в сторону тех комнат, — она очень хороша,
и я очень уважаю в тебе эти стремления; да мне
и самому прежде нравилось, но она хороша только пока, до настоящего дела, до настоящей жизни… Понимаешь? Теперь же она неприятна
и даже мешает. Мне, конечно, ничего, я привык, а им трудно.
Но Елена Петровна даже уж
и не удивилась, когда в свою очередь попала
и чистота; только смотрела, как краснеет у Саши лицо,
и некстати подумала: «А начинают-таки виться волосы, я всегда ждала этого».
И в этот же вечер, а может быть,
и в другой
такой же веселый
и легко разрушительный вечер, она позволила Линочке бросить зачем-то уроки рисования,
не то музыки…
И как приятно, что нет усов
и не скоро будут:
так противны мальчишки с усами, вроде того гимназиста, кажется, Кузьмичева, Сашиного товарища, который ростом всего в аршин, а усы как у французского капрала! Пусть бы
и всегда
не было усов, а только эта жаркая смуглота над губами, чуть-чуть погуще, чем на остальном лице.
Бога ради, потуши свечку! — взмолилась она, тихо позванная Сашей;
и вначале все путала, плакала, пила воду, расплескивая ее в темноте, а когда Саша опять зажег-таки свечу, Елена Петровна подобралась, пригладила волосы
и совсем хорошо, твердо, ничего
не пропуская, по порядку рассказала сыну все то, чего он до сих пор
не знал.
— Ну что ж, мамочка:
так,
так,
так!
И не скажу даже, чтобы все это очень меня удивило, что-то
такое я чувствовал уже давно. Да, генерал… Лине, пожалуй, пока
не говори, потом как-нибудь расскажешь.
Плохо доходили до сознания слова, да
и не нужны они были: другого искало измученное сердце — того, что в голосе, а
не в словах, в поцелуе, а
не в решениях
и выводах.
И, придавая слову «поцелуй» огромное, во всю жизнь, значение, смысл
и страшный
и искупительный, она спросила твердым, как ей казалось, голосом,
таким, как нужно...
Ему казалось, что он теперь разгадал что-то в своей судьбе, но он никак
не мог точно
и ясно определить угаданное
и только твердил: «Ну, конечно, ну, конечно,
так!
А у денщика Тимошки рожа испитая
и часто в синяках;
и такие же рожи у других, постоянно меняющихся денщиков — почему рожи, а
не лица?
— Как же, разок встретились. Только там, того-этого, были другие незнакомые вам люди,
и вы меня
не заприметили. А я заприметил хорошо. Жалко вот, что мамаша ваша меня боится, да чего ж поделаешь! Теперь
не такое время, чтобы разбирать.
— Там! — ответил Колесников, придвигая стакан чаю. — Вы, того-этого, предложили убить нашего Телепнева, а наши-то взяли
и отказались. Я тогда же из комитета
и вышел: «Ну вас, говорю, к черту, дураки! Как же
так не разобрать, какой человек может, говорю, а какой
не может?» Только они это врали, они просто струсили.
Колесников вдруг заволновался
и заходил по комнате;
и так как ноги у него были длинные, а комната маленькая, то мог он делать всего четыре шага. Но это
не смущало его, видимо, привык человек вертеться в маленьком помещении.
— Боже ты мой! — гудел он взволнованно
и мрачно, подавляя Сашу
и несуразной фигурой своей, истово шагающей на четырех шагах,
и выражением какого-то доподлинного давнишнего горя. — Боже ты мой, да как же могу я этому поверить! Что
не рисует да языком
не треплет,
так у него
и талантов нет. Того-этого, — вздор, милостивый государь, преподлейший вздор! Талант у него в каждой черте выражен, даже смотреть больно, а он: «Нет, это сестра! Нет, мамаша!» Ну
и мамаша, ну
и сестра, ну
и вздор, преподлейший вздор!
— Нет,
так. Зарубили. Ну, того-этого, идем, Погодин. Вы небось по голосу думаете, что я петь умею?
И петь я
не умею, хотя в молодости дурак один меня учил, думал, дурак, что сокровище открыл! В хоре-то, пожалуй, подтягивать могу, да в хоре
и лягушка поет.
— Славные у вас сапоги! — сказал он Саше
и сам себя спросил: — Отчего я
и себе, того-этого,
таких не куплю?
Не знаю.
— Смотрю на вас, Александр Николаевич,
и все удивляюсь, какой вы, того-этого, корректный!
Не знай я вас
так хорошо,
так хоть домой иди, ей-Богу!
— Ну
и вздор! Кто, того-этого, нуждается в свободе, тому незачем ходить в чужие края.
И где это, скажите,
так много своей свободы, что уж больше
не надо?
И вообще, того-этого, мне совсем
не нравится, что вы сказали про Телепнева, про какие-то личные ваши соображения. Личные! — преподлейший вздор.
— Вот я, видите? — гудел он в высоте, как телеграфный столб. — Весь тут. Никто меня, того-этого,
не обидел,
и жены моей
не обидел — нет же у меня жены!
И невесты
не обидел,
и нет у меня ничего личного. У меня на руке, вот на этой, того-этого, кровь есть,
так мог бы я ее пролить, имей я личное? Вздор! От одной совести сдох бы, того-этого, от одних угрызений.
— Эй, юноша, того-этого,
не баламуть! Раз имеешь личное, то живи по закону, а недоволен,
так жди нового! Убийство, скажу тебе по опыту, дело страшное,
и только тот имеет на него право, у кого нет личного. Только тот, того-этого,
и выдержать его может. Ежели ты
не чист, как агнец,
так отступись, юноша! По человечеству, того-этого, прошу!
— Отец-то? Вопрос
не легкий. Род наш, Колесниковых, знаменитый
и древний, по одной дороге с Рюриком идет,
и в гербе у нас колесо
и лапоть, того-этого. Но, по историческому недоразумению, дедушка с бабушкой наши были крепостными, а отец в городе лавку
и трактир открыл, блеск рода, того-этого, восстановляет.
И герб у нас теперь
такой: на зеленом бильярдном поле наклоненная бутылка с девизом: «Свидания друзей»…
— Опасаюсь.
И ежели
не сдох,
так в союзе председателем, — человек он честолюбивый
и глубокомысленный. Он меня, того-этого, потому
и в ветеринары отдал, что скота всегда лучше чувствовал, нежели человека. Ну,
и братья у меня — тоже, того-этого, сволочь удивительная!
Так состоялось их знакомство.
И, глядя вслед удалявшемуся Колесникову, менее всего думал
и ожидал Саша, что вот этот чужой человек, озабоченно попрыгивающий через лужи, вытеснит из его жизни
и сестру
и мать
и самого его поставит на грань нечеловеческого ужаса.
И, глядя на тихое весеннее небо, голубевшее в лужах
и стеклах домов, менее всего думал он о судьбе, приходившей к нему,
и о том, что будущей весны ему уж
не видать.
Как-то
так случилось, что за последнее время они несколько раз серьезно поссорились,
и каждый раз настоящая причина оставалась неизвестна, хотя начинался разговор с Сашиного характера: с упреков, что в чем-то он изменился, стал
не такой, как прежде.
И не с одной Линочкой он начал ссориться: то же было
и в гимназии,
и так же неясна оставалась настоящая причина, — по виду все было, как
и прежде, а уже веяло чем-то раздражающим,
и в разговорах незаметно воцарялся пустяк.
Надо было тут же уйти, но Саша остался;
и нарочно сел
так, чтобы
не могла подойти Женя Эгмонт. Слушал вполслуха разговор, раза три уловил слово «порнография», звучавшее еще молодо
и свежо. Остановил внимание громкий голос Добровольского...
О том же плане
и так же смутно, недоумевая, рассказал Саше присяжный поверенный Ш., сам
не принадлежавший ни к какой партии, но бывший в дружбе
и постоянных сношениях чуть ли
не со всей подпольной Россией.
—
Не знаю,
не знаю, Господь с ним! — торопливо говорил Ш.
и пальцами, которые у него постоянно дрожали, как у сильно пьющего или вконец измотанного человека, расправлял какие-то бумажки на столе. — Вероятно, что-нибудь этакое кошмарное, в духе,
так сказать, времени. Но
и то надо сказать, что Василий Васильевич последнее время в состоянии… прямо-таки отчаянном. Наши комитетчики…
— Да, да, ну, конечно, он человек интересный. Я, собственно,
и не желаю вмешиваться… — Он виновато опустил глаза
и вдруг решительно сказал: — Я хочу только предупредить вас, Александр Николаевич, что во имя,
так сказать, дружбы с Еленой Петровной
и всей вашей милой семьей — будьте с ним осторожны! Он человек, безусловно, честный, но… увлекающийся.