Неточные совпадения
— Что мудреного, что мудреного! — повторяла гостья тоже плачевным голосом, покачивая головою. — Впрочем, я вам откровенно скажу, бога ради,
не убивайте вы себя
так… Конечно, несчастие велико: в одно время, что называется, умер зять
и с сестрою паралич; но, Перепетуя Петровна, нужна покорность… Что делать! Ведь уж
не поможешь. Я, признаться сказать,
таки нарочно приехала проведать, как
и вас-то бог милует; полноте… берегите свое-то здоровье —
не молоденькие, матушка.
Как сидела вот на этом диване,
так руки
и ноги охолодели; ничего
не помню!..
— Что он? Ничего… мужчина! У них, знаете, как-то чувств-то этаких нет… А уж он
и особенно, всегда был
такой неласковый. Ну, вот хоть ко мне: я ему, недалеко считать, родная тетка; ведь никогда, сударыня моя,
не придет; чтобы этак приласкался, поговорил бы, посоветовался, рассказал бы что-нибудь — никогда! Придет, сидит да ногой болтает, согрешила грешная. Я с вами, Феоктиста Саввишна, говорю откровенно…
Вот Лиза совсем
не то; как была отдана с малолетства в чужие люди,
так и вышла другая!
Были слухи, будто бы Марья Ивановна говорила иногда
и от себя, высказывала иногда
и личные свои мнения,
так, например, жаловалась на Владимира Андреича, говорила, что он решительно ни в чем
не дает ей воли, а все потому, что взял ее без состояния, что он человек хитрый
и хорош только при людях; на дочерей своих она тоже жаловалась, особенно на старшую, которая, по ее словам, только
и боялась отца.
Блондинка была одинакова как в обществе,
так и у себя в комнате, то есть немного скора
и необдуманна; с девками больше смеялась, никогда
не давала им наставлений
и очень скоро одевалась на балы.
— Вот этого-то тебе
и не позволят сделать, — возразил Владимир Андреич. — Я уж заметил, что ты всегда с дрянью танцуешь. А отчего? Оттого, что все готово! Как бы своя ноша потянула,
так бы
и знала, с кем танцевать; да! — заключил он выразительно
и вышел.
Бешметев действительно никаким образом
не мог быть отнесен по своей наружности к красивым
и статным мужчинам: среднего роста, но широкий в плечах, с впалою грудью
и с большими руками, он подлинно был, как выражаются дамы, очень дурно сложен
и даже неуклюж; в движениях его обнаруживалась какая-то вялость
и неповоротливость; но если бы вы стали всматриваться в его широкое бледное
и неправильное лицо, в его большие голубые глаза, то постепенно стали бы открывать что-то
такое, что вам понравилось бы, очень понравилось.
Павел, получивший от медика приказание
не беспокоить мать в подобном состоянии, позвал сестру,
и оба они уселись в гостиной. Долго
не вязался между ними разговор: они
так давно
не видались, у них было
так много горя, что слово как бы
не давалось им для выражения того, что совершалось в эти минуты в их сердцах; они только молча менялись ласковыми взглядами.
Не хуже тебя служит Федосьи Парфентьевны сын; уж именно, можно сказать, прекрасный молодой человек, с обращением: по-французски
так и режет; да ведь служит же; скоро, говорят, чин получит; а тебе отчего
не служить?
— Передние-то хорошо несет, да задними-то хлябит; на двуногой-то, брат, далеко
не уедешь. Ванька! Подведи-ка ее сюда! — Ванька подвел лошадь к барину. — Вот она где хлябит-то, — говорил Масуров, толкая сильно кулаком лошадь в заднюю лопатку,
так что та покачнулась, — шеи-то, смотри, ничего нет; вот
и копыта-то точно у лошака; это уж, брат, значит,
не тово,
не породиста.
Он рассказывал шурину довольно странные про себя вещи;
так, например, он говорил, что в турецкую кампанию какой-то янычар с дьявольскими усами отрубил у него у правой ноги икру; но их полковой медик, отличнейший знаток,
так что все петербургские врачи против него ни к черту
не годятся, пришил ему эту икру,
и не его собственную, которая второпях была затеряна, а икру мертвого солдата.
Вон посмотришь на другую-то молодежь: что это за ловкость, что это за вежливость в то же время к дамам, — вчуже, можно сказать, сердце радуется; а в нем решительно ничего этого нет: с нами-то насилу слово скажет, а с посторонними
так и совсем
не говорит.
Перепетуя Петровна была совершенно права в своих приговорах насчет племянника. Он был очень
не говорлив, без всякого обращения
и в настоящее время действительно никуда
не выезжал, несмотря на то, что владел фраком отличнейшего сукна
и парными санями. Но
так как многие поступки человека часто обусловливаются весьма отдаленными причинами, а поэтому я
не излишним считаю сказать здесь несколько слов о детстве
и юношестве моего героя.
Много после того генерал говорил в том же тоне
и очень убедительно доказал хозяевам, что человек без образования — зверь дикий, что они, то есть родители моего героя, если
не понимают этого,
так потому, что сами необразованны
и отстали от века.
С течением времени, однако,
такого рода исключительно созерцательная жизнь начала ему заметно понадоедать: хоть бы сходить в театр, думал он, посмотреть, например, «Коварство
и любовь» [«Коварство
и любовь» — трагедия немецкого поэта
И.Ф.Шиллера (1759—1805).]; но для этого у него
не было денег, которых едва доставало на обыденное содержание
и на покупку книг; хоть бы в гости куда-нибудь съездить, где есть молодые девушки, но, — увы! — знакомых он
не имел решительно никого.
«Я вам
не буду мешать, а только
так посижу», — говорила хозяйка
и, сев напротив, начинала пристально на него смотреть, вздыхать
и даже набивала ему трубки; холодность Павла относила она к робости.
Результатом
таких бесед было то, что Павел, приходя от сестры
и улегшись на постель,
не сознавая сам того, по преимуществу начал думать о женщинах.
Феоктиста Саввишна,
так как
и Перепетуя Петровна,
не принадлежала к высшему губернскому кругу, но имела из этого круга один только дружественный дом — Кураевых; сфера же ее знакомства ограничивалась незначительным чиновным людом.
— Очень приятно, — отвечала Феоктиста Саввишна, жеманно кланяясь Павлу
и глядя на него с некоторым удивлением: она представляла его себе вовсе
не таким. — Милости прошу, Перепетуя Петровна, — продолжала она, указывая на дверь в гостиную, — Павел Васильич, сделайте одолжение.
Заключивши
таким образом письмо, он запечатал его
и улегся уже совсем, но долго еще
не спал
и ворочался с боку на бок. Встав на другой день, Павел распечатал свое письмо, перечитал его несколько раз
и, видно, раздумав посылать его, разорвал на мелкие куски; но тотчас же написал другое...
Страшно
и отрадно становилось ему, когда он начинал думать, что эта девушка, столь прекрасная
и которая теперь
так далека от него,
не только полюбит его, но
и отдастся ему в полное обладание, будет принадлежать ему телом
и душой, а главное, душой…
В день собрания он очень много занимался своим туалетом, долго смотрелся в зеркало, несколько раз умылся, завился сначала сам собственноручно, но, оставшись этим недоволен, завился в другой раз через посредство цирюльника,
и все-таки остался недоволен; даже совсем
не хотел ехать, тем более что горничная прескверно вымыла манишку, за что Павел, сверх обыкновения, рассердился; но спустя несколько времени он снова решился.
Бешметев, несмотря на внутреннее беспокойство, чуть
не вскрикнул от удивления:
так была она хороша с своею стройною талиею, затянутою в корсет, с обнаженными руками
и шеею, покрытыми белою
и нежною кожею, с этим умным, выразительным лицом, оттененным роскошными смолистыми кудрями.
— А вот мы
так не так!.. — сказал Масуров, живо перекинувшись через борт бильярда,
и, вывернув неимоверно локти, принялся целиться. — Бац! — вскрикнул он, сделав довольно ловко желтого шара в среднюю лузу. — Вот оно что значит на контру-то, каков удар! А? — продолжал он, обращаясь к зрителям.
— Да я
и так ничего
не говорю; играйте; что мне за надобность.
В отношении же дам своих они вели себя несколько различно: Бахтиаров молчал
и даже иногда зевал, но зато рекой разливался Масуров: он говорил даме, что очень любит женские глаза, что взгляд женщины для него невыносим, что он знал одну жидовочку
и… тут он рассказал
такую историю про жидовку, что дама
не знала — сердиться на него или смеяться; в промежутках разговора Масуров обращался к Бахтиарову
и спрашивал его вслух, знает ли он романс: «Ах,
не глядите на меня, вы, пламенные очи»,
и в заключение объявил своей даме, что он никогда
не забудет этой мазурки
и запечатлел ее в сердце.
Тетка при этих посещениях обыкновенно выговаривала Павлу, почему он
не служит, почему
не бывает у нее
и как ему
не грех, что он
так холоден к матери, которая для него была истинно благодетельница?
— Нет, мне нечего ее щадить; она сама себя
не щадит, коли
так делает; я говорю, что чувствую. Я было хотела сейчас же ехать к ней, да Михайла Николаича пожалела, потому что
не утерпела бы, при нем же бы все выпечатала. А ты
так съезди, да
и поговори ей; просто скажи ей, что если у них еще раз побывает Бахтиаров, то она мне
не племянница. Слышишь?
— Время
такое, насморки везде. А я
так сегодня целый день
не бывала дома; бездомовница
такая сделалась, что ужас; теперь вот у вас сижу, после обеда была у вашей тетушки… как она вас любит! А целое утро
и обедала я у Кураевых… Что это за прекрасное семейство!
Феоктиста Саввишна, внимательно осмотрев Павла, начала с ним разговаривать, вероятно, для узнания его умственных способностей; она сначала спросила его о матери, а потом
и пошла допытываться — где он, чему
и как учился, что
такое университет, на какую он должность кандидат;
и вслед за тем, услышав, что ученый кандидат
не значит кандидат на какую-нибудь должность, она очень интересовалась знать, почему он
не служит
и какое ему дадут жалованье, когда поступит на службу.
— То-то
и есть! Я
не знавши это говорила, ан вышло
не то, — возразила увертливая Феоктиста Саввишна. — После, как узнала,
так вышел человек-то умный;
не шаркун, правда; что ж
такое? Занимается своим семейством, хозяйством, читает книги, пятьдесят душ чистого имения, а в доме-то чего нет? Одного серебра два пуда, да еще после тетки достанется душ восемьдесят. Кроме того, у Перепетуи Петровны
и деньги есть; я это наверно знаю. Чем
не жених? По моему мнению,
так всякую девушку может осчастливить.
— Что ж
такое сестра? — возразила Феоктиста Саввишна. — Она совершенно отделена. Если
и действительно про нее есть там, как говорят, какие-то слухи, она
не указчица брату.
Так, например: что если нет в виду хорошего приданого,
так девушек
не следует по моде
и воспитывать, а главное дело —
не нужно учить по-французски: что от этого они только важничают, а толку нет,
и тому подобное.
— Да какой черт ею жертвует?
Не в Сибирь ссылают, замуж выдают; она, я думаю, сама этого желает. Жертвуют ею! В этом деле скорей наш брат жертвует. Будь у меня состояние, я, может быть, в зятья-то пригнул бы
и не такого человека.
—
И так говорить
не следует. Надобно ли нам о себе-то подумать?
— Ну что, любезнейшая моя Феоктиста Саввишна? — начал Владимир Андреич. —
Так как вы, я думаю,
и сами знаете, что дочери моей, с одной стороны, торопиться замуж еще нечего: женихов у ней было
и будет; но, принимая во внимание, с другой стороны, что
и хорошего человека обегать
не следует, а потому я прошу,
не угодно ли будет господину Бешметеву завтрашний день самому пожаловать к нам для личных объяснений;
и я бы ему кое-что сообщил,
и он бы мне объяснил о себе.
Феоктиста Саввишна была почти в восторге. Она очень хорошо поняла, что Владимир Андреич делает эту маленькую проволочку
так только, для тону, по своему самолюбивому характеру,
и потому,
не входя в дальнейшие объяснения, отправилась домой. Ехавши, Феоктиста Саввишна вспомнила, что она еще ничего
не слыхала от самого Бешметева
и что говорила только его сестра,
и та
не упоминала ни слова о формальном предложении.
«Бедная Лиза, — думал он, — теперь отнимают у тебя
и доброе имя, бесславят тебя, взводя нелепые клеветы. Что мне делать? — спрашивал он сам себя. —
Не лучше ли передать ей об обидных сплетнях? По крайней мере она остережется; но каким образом сказать? Этот предмет
так щекотлив! Она никогда
не говорит со мною о Бахтиарове. Я передам ей только разговор с теткою», — решил Павел
и приехал к сестре.
Так, например, Лизавета Васильевна,
не любившая очень карт, часто
и даже очень часто садилась около мужа в то время, как тот играл с своим приятелем,
и в продолжение целого вечера
не сходила с места; или… это было, впрочем, один только раз… она, по обыкновению как бы совершенно
не замечавшая Бахтиарова, вдруг осталась с ним вдвоем в гостиной
и просидела более часа.
Бешметев, ничего
не подозревая, начал читать
и, прочитав, весь растерялся: лицо его приняло
такое странное
и даже смешное выражение, что Лизавета Васильевна
не могла удержаться
и расхохоталась.
— Нынче на брак, — подхватил Владимир Андреич, —
не так уже смотрят, как прежде: тогда, бывало, невест
и связанных венчали. Мы это себе уж
не позволим сделать.
Различные мысли без всякого порядка приходили ему в голову в продолжение целой ночи; то представлялся ему добрый Владимир Андреич,
так обласкавший его (Владимир Андреич показался Павлу очень добрым), то невеста — девушка, от которой он еще поутру был
так далек, которой почти
не надеялся никогда видеть, но вдруг
не только видел ее, но сидел с нею, говорил: она невеста его, она, говорят, влюблена в него,
и недели через две, как объявил уже Владимир Андреич, она сделается его женою.
Так просто, я вам скажу,
и не ходите лучше: высечет.
Вы лучше
не ходите; ей-богу, если
не высечет,
так непременно прибьет, «
и на свадьбу, говорит,
не поеду; знать их
не буду, на нищей, говорит, женится, по миру пойдут».
— Смотрите же. А я новый фрак себе шью: вчера пятьсот рублей выиграл у Бахтиарова. У вас есть ли деньги-то на свадьбу? А то я, пожалуй, дам взаймы. Какой славный малый Бахтиаров! Чудо просто, а
не человек! От вас просто он в восторге. Напишите, пожалуйста, Лизе-то, чтобы приехала; меня-то она
не послушает. Прощайте. Я сегодня вечером приеду к Кураеву; я, правда, с ним мало знаком, да ничего:
так, мол,
и так… честь имеют рекомендоваться. Влюблена в вас невеста?
— Иначе я
и не думаю. Я советовал бы вам,
так как уже теперь штукатурить некогда, попросту обить французскими обоями: это будет недорого
и красиво.
Феоктиста Саввишна сильно переполошилась от приезда почтенного Владимира Андреича
и его ласкового обращения; она выбежала в девичью, заказала в один раз «для дорогого гостя» чай, кофе
и закуску, а потом, накинув на обнаженные спои плечи какой-то платок
и вышед к Кураеву, начала перед ним извиняться, что она принимает его
не так, как следует.
— Что это, батюшка Владимир Андреич? Да я-то на что? Худа ли, хороша ли, все-таки сваха. В этом-то теперь
и состоит мое дело, чтобы все было прилично: на родных-то нечего надеяться. Перепетуя Петровна вышла гадкая женщина, просто ехидная: я только говорить
не хочу, а много я обид приняла за мое что называется расположение.
«Прости меня, Поль, — писала она, — что я уехала,
не сказав тебе, оставила тебя в
такое время. Я
не могла поступить иначе: этого требуют от меня мой долг
и мои бедные дети. О самой себе я расскажу тебе после, когда буду сама в состоянии говорить об этом, а теперь женись без меня; молись, чтобы тебе бог дал счастия, о чем молюсь
и я; но ты, ты должен быть счастлив с своею женою. Прощай».