Неточные совпадения
Почтмейстер. Да из собственного его письма. Приносят ко мне на почту письмо. Взглянул на адрес — вижу: «в Почтамтскую улицу». Я так
и обомлел. «
Ну, — думаю себе, — верно, нашел беспорядки по почтовой части
и уведомляет начальство». Взял да
и распечатал.
Осип. Давай их, щи, кашу
и пироги! Ничего, всё будем есть.
Ну, понесем чемодан! Что, там другой выход есть?
Хлестаков.
Ну,
и подносик можно.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны
и приняться.
Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Хлестаков (пишет).
Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе
и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи, что я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили
и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Городничий (хватаясь за голову).Ах, боже мой, боже мой! Ступай скорее на улицу, или нет — беги прежде в комнату, слышь!
и принеси оттуда шпагу
и новую шляпу.
Ну, Петр Иванович, поедем!
Городничий (жене
и дочери).Полно, полно вам! (Осипу.)
Ну что, друг, тебя накормили хорошо?
Городничий. Что, Анна Андреевна? а? Думала ли ты что-нибудь об этом? Экой богатый приз, канальство!
Ну, признайся откровенно: тебе
и во сне не виделось — просто из какой-нибудь городничихи
и вдруг; фу-ты, канальство! с каким дьяволом породнилась!
Анна Андреевна.
Ну вот! Боже сохрани, чтобы не поспорить! нельзя, да
и полно! Где ему смотреть на тебя?
И с какой стати ему смотреть на тебя?
Анна Андреевна.
Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка.
Ну что ты нашла такого удивительного?
Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила
и солидность в поступках.
«Ах, боже мой!» — думаю себе
и так обрадовалась, что говорю мужу: «Послушай, Луканчик, вот какое счастие Анне Андреевне!» «
Ну, — думаю себе, — слава богу!»
И говорю ему: «Я так восхищена, что сгораю нетерпением изъявить лично Анне Андреевне…» «Ах, боже мой! — думаю себе.
Аммос Федорович (раскланиваясь
и уходя, в сторону).
Ну, город наш!
Лука Лукич (летит вон почти бегом
и говорит в сторону).
Ну слава богу! авось не заглянет в классы!
Аммос Федорович (в сторону).Вот выкинет штуку, когда в самом деле сделается генералом! Вот уж кому пристало генеральство, как корове седло!
Ну, брат, нет, до этого еще далека песня. Тут
и почище тебя есть, а до сих пор еще не генералы.
Городничий.
И не рад, что напоил.
Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же
и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то
и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет
и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что
и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Анна Андреевна.
Ну что, скажи: к твоему барину слишком, я думаю, много ездит графов
и князей?
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца,
и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Анна Андреевна.
Ну, расскажите: что
и как?
Артемий Филиппович (Луке Лукичу).Страшно просто. А отчего,
и сам не знаешь. А мы даже
и не в мундирах.
Ну что, как проспится да в Петербург махнет донесение? (Уходит в задумчивости вместе с смотрителем училищ, произнеся:)Прощайте, сударыня!
«Иван Александрович, ступайте департаментом управлять!» Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате: хотел отказаться, но думаю: дойдет до государя,
ну да
и послужной список тоже…
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет —
и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его.
Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж
и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты
и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: «
Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего».
Артемий Филиппович.
Ну да, хоть
и подсунуть.
Вчерашнего дни я…»
Ну, тут уж пошли дела семейные: «…сестра Анна Кириловна приехала к нам с своим мужем; Иван Кирилович очень потолстел
и всё играет на скрипке…» —
и прочее,
и прочее.
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он вас по почте не отправил куды-нибудь подальше. Слушайте: эти дела не так делаются в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз
и того… как там следует — чтобы
и уши не слыхали. Вот как в обществе благоустроенном делается!
Ну, вот вы, Аммос Федорович, первый
и начните.
Пахом приподнял «счастие»
И, крякнувши порядочно,
Работнику поднес:
«
Ну, веско! а не будет ли
Носиться с этим счастием
Под старость тяжело...
Ну, так мы
и доехали,
И я добрел на родину,
А здесь, по Божьей милости,
И легче стало мне…
Пришел солдат с медалями,
Чуть жив, а выпить хочется:
— Я счастлив! — говорит.
«
Ну, открывай, старинушка,
В чем счастие солдатское?
Да не таись, смотри!»
— А в том, во-первых, счастие,
Что в двадцати сражениях
Я был, а не убит!
А во-вторых, важней того,
Я
и во время мирное
Ходил ни сыт ни голоден,
А смерти не дался!
А в-третьих — за провинности,
Великие
и малые,
Нещадно бит я палками,
А хоть пощупай — жив!
Ну, с полчаса, я думаю,
Я ждал, а он подкладывал,
И подложил, подлец!
Крестьяне, как заметили,
Что не обидны барину
Якимовы слова,
И сами согласилися
С Якимом: — Слово верное:
Нам подобает пить!
Пьем — значит, силу чувствуем!
Придет печаль великая,
Как перестанем пить!..
Работа не свалила бы,
Беда не одолела бы,
Нас хмель не одолит!
Не так ли?
«Да, бог милостив!»
—
Ну, выпей с нами чарочку!
В воротах с ними встретился
Лакей, какой-то буркою
Прикрытый: «Вам кого?
Помещик за границею,
А управитель при смерти!..» —
И спину показал.
Крестьяне наши прыснули:
По всей спине дворового
Был нарисован лев.
«
Ну, штука!» Долго спорили,
Что за наряд диковинный,
Пока Пахом догадливый
Загадки не решил:
«Холуй хитер: стащит ковер,
В ковре дыру проделает,
В дыру просунет голову
Да
и гуляет так...
— А кто сплошал,
и надо бы
Того тащить к помещику,
Да все испортит он!
Мужик богатый… Питерщик…
Вишь, принесла нелегкая
Домой его на грех!
Порядки наши чудные
Ему пока в диковину,
Так смех
и разобрал!
А мы теперь расхлебывай! —
«
Ну… вы его не трогайте,
А лучше киньте жеребий.
Заплатим мы: вот пять рублей...
— Уж будто вы не знаете,
Как ссоры деревенские
Выходят? К муженьку
Сестра гостить приехала,
У ней коты разбилися.
«Дай башмаки Оленушке,
Жена!» — сказал Филипп.
А я не вдруг ответила.
Корчагу подымала я,
Такая тяга: вымолвить
Я слова не могла.
Филипп Ильич прогневался,
Пождал, пока поставила
Корчагу на шесток,
Да хлоп меня в висок!
«
Ну, благо ты приехала,
И так походишь!» — молвила
Другая, незамужняя
Филиппова сестра.
Ну а все ж
Нет-нет — да
и подумаешь...
Однако Клима Лавина
Крестьяне полупьяные
Уважили: «Качать его!»
И ну качать… «Ура!»
Потом вдову Терентьевну
С Гаврилкой, малолеточком,
Клим посадил рядком
И жениха с невестою
Поздравил! Подурачились
Досыта мужики.
Приели все, все припили,
Что господа оставили,
И только поздним вечером
В деревню прибрели.
Домашние их встретили
Известьем неожиданным:
Скончался старый князь!
«Как так?» — Из лодки вынесли
Его уж бездыханного —
Хватил второй удар...
Стародум(к Правдину, держа руки Софьи
и Милона).
Ну, мой друг! Мы едем. Пожелай нам…
—
Ну, Христос с вами! пасите гусей! — сказала толстомясая немка
и проследовала далее.
—
Ну, Христос с вами! отведите им по клочку земли под огороды! пускай сажают капусту
и пасут гусей! — коротко сказала Клемантинка
и с этим словом двинулась к дому, в котором укрепилась Ираидка.
— Миленькие вы, миленькие! — говорил он им, —
ну, чего вы, глупенькие, на меня рассердились!
Ну, взял бог —
ну,
и опять даст бог! У него, у царя небесного, милостей много! Так-то, братики-сударики!
Но на седьмом году правления Фердыщенку смутил бес. Этот добродушный
и несколько ленивый правитель вдруг сделался деятелен
и настойчив до крайности: скинул замасленный халат
и стал ходить по городу в вицмундире. Начал требовать, чтоб обыватели по сторонам не зевали, а смотрели в оба,
и к довершению всего устроил такую кутерьму, которая могла бы очень дурно для него кончиться, если б, в минуту крайнего раздражения глуповцев, их не осенила мысль: «А
ну как, братцы, нас за это не похвалят!»
Ну, он это взглянул на меня этак сыскоса:"Ты, говорит, колченогий (а у меня, ваше высокородие, точно что под Очаковом ногу унесло), в полиции, видно, служишь?" — взял шапку
и вышел из кабака вон.
—
Ну, старички, — сказал он обывателям, — давайте жить мирно. Не трогайте вы меня, а я вас не трону. Сажайте
и сейте, ешьте
и пейте, заводите фабрики
и заводы — что же-с! Все это вам же на пользу-с! По мне, даже монументы воздвигайте — я
и в этом препятствовать не стану! Только с огнем, ради Христа, осторожнее обращайтесь, потому что тут недолго
и до греха. Имущества свои попалите, сами погорите — что хорошего!
Глуповцы ужаснулись. Припомнили генеральное сечение ямщиков,
и вдруг всех озарила мысль: а
ну, как он этаким манером целый город выпорет! Потом стали соображать, какой смысл следует придавать слову «не потерплю!» — наконец прибегли к истории Глупова, стали отыскивать в ней примеры спасительной градоначальнической строгости, нашли разнообразие изумительное, но ни до чего подходящего все-таки не доискались.
— Я не буду судиться. Я никогда не зарежу,
и мне этого нe нужно.
Ну уж! — продолжал он, опять перескакивая к совершенно нейдущему к делу, — наши земские учреждения
и всё это — похоже на березки, которые мы натыкали, как в Троицын день, для того чтобы было похоже на лес, который сам вырос в Европе,
и не могу я от души поливать
и верить в эти березки!
— Какой же дождь? Чуть покрапал. Так я сейчас приду. Так ты хорошо провел день?
Ну,
и отлично. —
И Левин ушел одеваться.
—
Ну полно, Саша, не сердись! — сказал он ей, робко
и нежно улыбаясь. — Ты была виновата. Я был виноват. Я всё устрою. —
И, помирившись с женой, он надел оливковое с бархатным воротничком пальто
и шляпу
и пошел в студию. Удавшаяся фигура уже была забыта им. Теперь его радовало
и волновало посещение его студии этими важными Русскими, приехавшими в коляске.
—
Ну, хорошо, я сейчас выйду
и распоряжусь. Да послали ли за свежим молоком?
—
Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое
и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, — говорил он, указывая на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду. Ты знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы спеть.