Неточные совпадения
—
Ну, нет, не одно
и то же: какой-то англичанин вывел комбинацию, что одна
и та же сдача карт может повториться лет в тысячу только… А шансы? А характеры игроков, манера каждого, ошибки!.. Не одно
и то же! А вот с женщиной биться зиму
и весну! Сегодня, завтра… вот этого я не понимаю!
— Оставим этот разговор, — сказал Райский, — а то опять оба на стену полезем, чуть не до драки. Я не понимаю твоих карт,
и ты вправе назвать меня невеждой. Не суйся же
и ты судить
и рядить о красоте. Всякий по-своему наслаждается
и картиной,
и статуей,
и живой красотой женщины: твой Иван Петрович так, я иначе, а ты никак, —
ну,
и при тебе!
—
Ну, играю,
и что же? Ты тоже играешь
и обыгрываешь почти всегда, а я всегда проигрываю… Что же тут дурного?
—
Ну, так
и Байрон,
и Гете,
и куча живописцев, скульпторов — все были пустые люди…
— Вот видишь;
ну так
и женись… — заметил Аянов.
— А все-таки каждый день сидеть с женщиной
и болтать!.. — упрямо твердил Аянов, покачивая головой. —
Ну о чем, например, ты будешь говорить хоть сегодня? Чего ты хочешь от нее, если ее за тебя не выдадут?
— Ты на их лицах мельком прочтешь какую-нибудь заботу, или тоску, или радость, или мысль, признак воли:
ну, словом, — движение, жизнь. Немного нужно, чтоб подобрать ключ
и сказать, что тут семья
и дети, значит, было прошлое, а там глядит страсть или живой след симпатии, — значит, есть настоящее, а здесь на молодом лице играют надежды, просятся наружу желания
и пророчат беспокойное будущее…
—
Ну, везде что-то живое, подвижное, требующее жизни
и отзывающееся на нее… А там ничего этого нет, ничего, хоть шаром покати! Даже нет апатии, скуки, чтоб можно было сказать: была жизнь
и убита — ничего! Сияет
и блестит, ничего не просит
и ничего не отдает!
И я ничего не знаю! А ты удивляешься, что я бьюсь?
—
Ну, Иван Иваныч, не сердитесь, — сказала Анна Васильевна, — если опять забуду да свою трефовую даму побью. Она мне даже сегодня во сне приснилась.
И как это я ее забыла! Кладу девятку на чужого валета, а дама на руках…
— Что ж:
и это дело от безделья.
Ну,
и весело?
—
Ну, она рассказала — вот что про себя. Подходил ее бенефис, а пьесы не было: драматургов у нас немного: что у кого было, те обещали другим, а переводную ей давать не хотелось. Она
и вздумала сочинить сама…
Вот пусть эта звезда, как ее… ты не знаешь?
и я не знаю,
ну да все равно, — пусть она будет свидетельницей, что я наконец слажу с чем-нибудь: или с живописью, или с романом.
—
Ну,
ну,
ну… — хотела она сказать, спросить
и ничего не сказала, не спросила, а только засмеялась
и проворно отерла глаза платком. — Маменькин сынок: весь, весь в нее! Посмотри, какая она красавица была. Посмотри, Василиса… Помнишь? Ведь похож!
—
Ну, хозяин, смотри же, замечай
и, чуть что неисправно, не давай потачки бабушке. Вот садик-то, что у окошек, я, видишь, недавно разбила, — говорила она, проходя чрез цветник
и направляясь к двору. — Верочка с Марфенькой тут у меня всё на глазах играют, роются в песке. На няньку надеяться нельзя: я
и вижу из окошка, что они делают. Вот подрастут, цветов не надо покупать: свои есть.
—
Ну, вот, старички! — с неудовольствием проговорил Райский, под впечатлением от живой картины предводительского дома
и поцелуя Полины Карповны.
—
Ну, когда согласились
и вы остались с ним в первый раз одни… что он…
—
Ну, об этом после, а теперь завтракать скорей
и отдохни с дороги…
— Верю, верю, бабушка!
Ну так вот что: пошлите за чиновником в палату
и велите написать бумагу: дом, вещи, землю, все уступаю я милым моим сестрам, Верочке
и Марфеньке, в приданое…
—
Ну, вот бабушка хочет уехать
и увезти вас обеих.
—
Ну, вот
и кончено! — громко
и весело сказал он, — милая сестра! Ты не гордая, не в бабушку!
—
Ну, пусть
и будет твое! — возразила она. — Зачем же отпускать на волю, дарить?
—
Ну, а как я не женюсь,
и кружев не надо, то решено, что это все Верочке
и Марфеньке отдадим… Так или нет?
—
Ну, если б я сказал тебе: «Закрой глаза, дай руку
и иди, куда я поведу тебя», — ты бы дала руку? закрыла бы глаза?
—
Ну хорошо, спасибо, я найду сам! — поблагодарил Райский
и вошел в школу, полагая, что учитель, верно, знает, где живет Леонтий.
— Еще бы не помнить! — отвечал за него Леонтий. — Если ее забыл, так кашу не забывают… А Уленька правду говорит: ты очень возмужал, тебя узнать нельзя: с усами, с бородой!
Ну, что бабушка? Как, я думаю, обрадовалась! Не больше, впрочем, меня. Да радуйся же, Уля: что ты уставила на него глаза
и ничего не скажешь?
—
Ну, ты свое: я
и без тебя сумею поздороваться, не учи!
— А если все, так будешь сыт.
Ну, вот, как я рад. Ах, Борис… право,
и высказать не умею!
—
Ну, уж святая: то нехорошо, другое нехорошо. Только
и света, что внучки! А кто их знает, какие они будут? Марфенька только с канарейками да с цветами возится, а другая сидит, как домовой, в углу,
и слова от нее не добьешься. Что будет из нее — посмотрим!
—
Ну, уж выдумают: труд! — с досадой отозвалась Ульяна Андреевна. — Состояние есть, собой молодец: только бы жить, а они — труд! Что это, право, скоро все на Леонтья будут похожи: тот уткнет нос в книги
и знать ничего не хочет. Да пусть его! Вы-то зачем туда же!.. Пойдемте в сад… Помните наш сад!..
—
Ну, так после обеда —
и в самом деле теперь не успеем.
—
Ну, так возьми себе эти книги в вечное
и потомственное владение, но на одном условии.
—
Ну, если не берешь, так я отдам книги в гимназию: дай сюда каталог! Сегодня же отошлю к директору… — сказал Райский
и хотел взять у Леонтия реестр книг.
—
Ну,
ну, постой: на каком условии ты хотел отдать мне библиотеку? Не хочешь ли из жалованья вычитать, я все продам, заложу себя
и жену…
—
Ну, не поминай же мне больше о книгах: на этом условии я только
и не отдам их в гимназию, — заключил Райский. — А теперь давай обедать или я к бабушке уйду. Мне есть хочется.
—
Ну, мы затеяли с тобой опять старый, бесконечный спор, — сказал Райский, — когда ты оседлаешь своего конька, за тобой не угоняешься: оставим это пока. Обращусь опять к своему вопросу: ужели тебе не хочется никуда отсюда, дальше этой жизни
и занятий?
—
Ну, за это я не берусь: довольно с меня
и того, если я дам образцы старой жизни из книг, а сам буду жить про себя
и для себя. А живу я тихо, скромно, ем, как видишь, лапшу… Что же делать? — Он задумался.
—
Ну, слава Богу, вот вы
и наш гость, благополучно доехали… — продолжал он. — А Татьяна Марковна опасались за вас:
и овраги,
и разбойники… Надолго пожаловали?
—
И вы тоже!
Ну, хорошо, — развеселясь, сказала бабушка, — завтра, Марфенька, мы им велим потрохов наготовить, студеня, пирогов с морковью, не хочешь ли еще гуся…
— Да, да, следовательно, вы делали, что вам нравилось. А вот, как я вздумал захотеть, что мне нравится, это расстроило ваши распоряжения, оскорбило ваш деспотизм. Так, бабушка, да?
Ну, поцелуйте же меня,
и дадим друг другу волю…
— Да как же это, — говорила она, — счеты рвал, на письма не отвечал, имение бросил, а тут вспомнил, что я люблю иногда рано утром одна напиться кофе: кофейник привез, не забыл, что чай люблю,
и чаю привез, да еще платье! Баловник, мот! Ах, Борюшка, Борюшка,
ну, не странный ли ты человек!
—
Ну, хорошо, бабушка: а помните, был какой-то буян, полицмейстер или исправник: у вас крышу велел разломать, постой вам поставил против правил, забор сломал
и чего-чего не делал!
— Нет, не всё: когда ждешь скромно, сомневаешься, не забываешься, оно
и упадет. Пуще всего не задирай головы
и не подымай носа, побаивайся:
ну,
и дастся. Судьба любит осторожность, оттого
и говорят: «Береженого Бог бережет».
И тут не пересаливай: кто слишком трусливо пятится, она тоже не любит
и подстережет. Кто воды боится, весь век бегает реки, в лодку не сядет, судьба подкараулит: когда-нибудь да сядет, тут
и бултыхнется в воду.
—
Ну, как хочешь, а я держать тебя не стану, я не хочу уголовного дела в доме. Шутка ли, что попадется под руку, тем сплеча
и бьет! Ведь я говорила тебе: не женись, а ты все свое, не послушал —
и вот!
—
Ну, дремлете: вон у вас
и глаза закрыты. Я тоже, как лягу, сейчас засну, даже иногда не успею чулок снять, так
и повалюсь. Верочка долго не спит: бабушка бранит ее, называет полунощницей. А в Петербурге рано ложатся?
— А! испугались полиции: что сделает губернатор, что скажет Нил Андреич, как примет это общество, дамы? — смеялся Марк. —
Ну, прощайте, я есть хочу
и один сделаю приступ…
—
И то правда,
ну, так я за вас!
—
Ну, начал приседать, растерял палку, калоши, потом сел наземь
и попросил извинения. А я выстрелил на воздух
и опустил ружье — вот
и все.
—
Ну, иногда — это не дело. Иногда
и я делал кое-что.
У меня вон предки есть: с историческими именами, в мундирах, лентах
и звездах:
ну,
и меня толкали в камер-юнкеры, соблазняли гусарским мундиром.
— Как не готовили? Учили верхом ездить для военной службы, дали хороший почерк для гражданской. А в университете:
и права,
и греческую,
и латинскую мудрость,
и государственные науки, чего не было? А все прахом пошло. Ну-с, продолжайте, что же я такое?