Неточные совпадения
— Ах! коза, коза… — разжимая теплые полные руки, шептала Хиония Алексеевна. — Кто же, кроме тебя, будет у вас шутить? Сейчас видела Nadine… Ей, кажется,
и улыбнуться-то тяжело. У нее
и девичьего ничего нет на уме…
Ну, здравствуй, Верочка, ma petite, ch###vre!.. [моя маленькая козочка!.. (фр.).] Ax, молодость, молодость, все шутки на уме, смехи да пересмехи.
—
Ну, что же?
Ну, пусть будет двести тысяч.
И это деньги.
—
Ну,
и убирайся к чертовой матери с своим знаком, пока я из тебя лучины не нащепал!
— Гм… я думал, лучше.
Ну, да об этом еще успеем натолковаться! А право, ты сильно изменился… Вот покойник Александр-то Ильич, отец-то твой, не дожил… Да. А ты его не вини. Ты еще молод, да
и не твое это дело.
— Да начать хоть с Хины, папа.
Ну, скажи, пожалуйста, какое ей дело до меня? А между тем она является с своими двусмысленными улыбками к нам в дом, шепчет мне глупости, выворачивает глаза то на меня, то на Привалова.
И положение Привалова было самое глупое,
и мое тоже не лучше.
— Не видать бы Привалову моей Варвары, как своих ушей, только уж, видно, такое его счастье… Не для него это дерево растилось, Вася, да, видно, от своей судьбы не уйдешь. Природа-то хороша приваловская… Да
и заводов жаль, Вася: погинули бы ни за грош.
Ну, да уж теперь нечего тужить: снявши голову, по волосам не плачут.
— Я тоже к слову скажу вам: я читала книгу, Сергей Александрыч увидел…
ну, о книге
и говорили.
—
Ну вот
и хорошо, что пришел с нами помолиться, — говорила Марья Степановна, когда выходила из моленной. — Тут половина образов-то твоих стоит, только я тебе их не отдам пока…
—
Ну, это ты уж напрасно говоришь, — строго проговорила Марья Степановна. — Не подумал… Это твои родовые иконы; деды
и прадеды им молились. Очень уж вы нынче умны стали, гордость одолела.
—
Ну, уж извини, голубушка… Что другое действительно не понимаю, — стара стала
и глупа, а уж это-то я понимаю.
—
Ну, вот с ним
и уехала.
— Да… Но ведь миллионами не заставишь женщину любить себя… Порыв, страсть — да разве это покупается на деньги? Конечно, все эти Бахаревы
и Ляховские будут ухаживать за Приваловым:
и Nadine
и Sophie, но… Я, право, не знаю, что находят мужчины в этой вертлявой Зосе?..
Ну, скажите мне, ради бога, что в ней такого: маленькая, сухая, вертлявая, белобрысая… Удивляюсь!
— Оскар? О, это безнадежно глупый человек
и больше ничего, — отвечала Агриппина Филипьевна. — Представьте себе только: человек из Петербурга тащится на Урал,
и зачем?.. Как бы вы думали? Приехал удить рыбу.
Ну, скажите ради бога, это ли не идиотство?
— Отличный старичина, только вот страстишка к картишкам все животы подводит.
Ну что, новенького ничего нет? А мы с вами сегодня сделаем некоторую экскурсию: перехватим сначала кофеев у мутерхен, а потом закатимся к Половодову обедать. Он, собственно, отличный парень, хоть
и врет любую половину.
—
Ну так доложи хозяйке, что так
и так, мол, гости, — распоряжался Веревкин, как в своем кабинете.
—
Ну, теперь начнется десять тысяч китайских церемоний, — проворчал Веревкин, пока Половодов жал руку Привалова
и ласково заглядывал ему в глаза: — «Яснейший брат солнца… прозрачная лазурь неба…» Послушай, Александр, я задыхаюсь от жары; веди нас скорее куда-нибудь в место не столь отдаленное, но прохладное,
и прикажи своему отроку подать чего-нибудь прохладительного…
—
Ну, теперь пошел конопатить, — проговорил Веревкин
и сейчас же передразнил Половодова: — «Тоска по русской правде… тайники народной жизни…» Ха-ха!..
— Как хотите, Сергей Александрыч. Впрочем, мы успеем вдоволь натолковаться об опеке у Ляховского. Ну-с, как вы нашли Василья Назарыча? Очень умный старик. Я его глубоко уважаю, хотя тогда по этой опеке у нас вышло маленькое недоразумение,
и он, кажется, считает меня причиной своего удаления из числа опекунов. Надеюсь, что, когда вы хорошенько познакомитесь с ходом дела, вы разубедите упрямого старика. Мне самому это сделать было неловко… Знаете, как-то неудобно навязываться с своими объяснениями.
—
И отлично! Теперь вам остается только действовать,
и я буду надеяться на вашу опытность. Вы ведь пользуетесь успехом у женщин
и умеете с ними дела водить,
ну вам
и книги в руки. Я слышал мельком, что поминали Бахареву, потом дочь Ляховского…
— А дядюшка-то? Хорош!.. — вслух проговорил Половодов
и засмеялся. —
Ну, кто бы мог подумать, что в этакой фигурке сидят такие гениальные мысли?!
«
Ну, да это пустяки: было бы болото — черти будут, — утешал себя Половодов; он незаметно для себя пил вино стакан за стаканом
и сильно опьянел. — А вот дядюшка — это в своем роде восьмое чудо света… Ха-ха-ха!.. Перл…»
—
Ну, вот
и отлично! — обрадовался молодой человек, оглядывая Привалова со всех сторон. — Значит, едем? Только для чего ты во фрак-то вытянулся, братец… Испугаешь еще добрых людей, пожалуй.
Ну, да все равно, едем.
— А я тебе вот что скажу, — говорил Виктор Васильич, помещаясь в пролетке бочком, — если хочешь угодить маменьке, заходи попросту, без затей, вечерком… Понимаешь — по семейному делу. Мамынька-то любит в преферанс сыграть,
ну, ты
и предложи свои услуги. Старуха без ума тебя любит
и даже похудела за эти дни.
—
Ну, к отцу не хочешь ехать, ко мне бы заглянул, а уж я тут надумалась о тебе. Кабы ты чужой был, а то о тебе же сердце болит… Вот отец-то какой у нас: чуть что —
и пошел…
— А ведь я чего не надумалась здесь про тебя, — продолжала Марья Степановна, усаживая гостя на низенький диванчик из карельской березы, —
и болен-то ты,
и на нас-то на всех рассердился,
и бог знает какие пустяки в голову лезут. А потом
и не стерпела: дай пошлю Витю,
ну,
и послала, может, помешала тебе?
Больно уж, говорят, дерзко он суд ведет,
ну,
и тоже такая гуляка, что не приведи истинный Христос.
—
Ну, не буду, не буду… — согласился Виктор Васильич. — Я как-нибудь после Сергею Александрычу доскажу одному. Где эти кислые барышни заведутся,
и поговорить ни о чем нельзя. Вон Зося, так ей все равно: рассказывай, что душе угодно.
— Девичье дело, Марья Степановна… Нынче образованные да бойкие девицы пошли, не как в наше время.
Ну, у них уж все по-своему
и выходит.
Половодов скрепя сердце тоже присел к столу
и далеко вытянул свои поджарые ноги; он смотрел на Ляховского
и Привалова таким взглядом, как будто хотел сказать: «
Ну, друзья, что-то вы теперь будете делать… Посмотрим!» Ляховский в это время успел вытащить целую кипу бумаг
и бухгалтерских книг, сдвинул свои очки совсем на лоб
и проговорил деловым тоном...
— Ничего не ворую… вот сейчас провалиться, Игнатий Львович. Барышня приказали Тэку покормить,
ну я
и снес. Нет, это вы напрасно: воровать овес нехорошо… Сейчас провалиться… А ежели барышня…
— Купцы… Вот
и ступай к своим Панафидиным, если не умел жить здесь. Твой купец напьется водки где-нибудь на похоронах, ты повезешь его, а он тебя по затылку… Вот тебе
и прибавка! А ты посмотри на себя-то, на рожу-то свою — ведь лопнуть хочет от жиру, а он — «к Панафидиным… пять рублей прибавки»!
Ну, скажи, на чьих ты хлебах отъелся, как боров?
— О-о-о… — стонет Ляховский, хватаясь обеими руками за голову. — Двадцать пять рублей, двадцать пять рублей… Да ведь столько денег чиновник не получает, чи-нов-ник!.. Понял ты это? Пятнадцать рублей, десять, восемь… вот сколько получает чиновник! А ведь он благородный, у него кокарда на фуражке, он должен содержать мать-старушку… А ты что?
Ну, посмотри на себя в зеркало: мужик,
и больше ничего… Надел порты да пояс —
и дело с концом… Двадцать пять рублей… О-о-о!
Ну, да мы их проберем
и всех узлом завяжем.
— Тонечка, голубушка, спой эту песню про Волгу, — умолял он. — Уважь единоутробного брата… а?.. Привалова не стесняйся, он отличный малый, хоть немножко
и того (Веревкин многозначительно повертел около лба пальцем), понимаешь — славянофил своего рода. Ха-ха!..
Ну, да это пустяки: всякий дурак по-своему с ума сходит.
—
Ну, так вы, батенька, ничего не видели; это unicus [редкий экземпляр (лат.).] в своем роде… Да, да. Наш доктор отыскал его… Замечательная голова: философ, ученый, поэт — все, что хотите, черт его знает, чего он только не учил
и чего не знает! В высшей степени талантливая натура.
И очень благодарен доктору за этот подарок.
— А ты возьми глаза-то в зубы, да
и посмотри, — хрипло отозвался Данила Семеныч, грузно вваливаясь в переднюю. — Что, не узнал, старый хрен? Девичья память-то у тебя под старость стала…
Ну, чего вытаращил на меня шары-то? Выходит, что я самый
и есть.
— А так… делать больше нечего на приисках,
ну я
и махнул.
—
Ну что, отзвонился? — спросит только Василий Назарыч, когда Шелехов наконец появится в его кабинете с измятым лицом
и совсем оплывшими глазами.
— Кассира-то, Работкина, помнишь?
Ну, он, подлец, захватил последние денежки
и удрал с ними… Уж я его искал-искал, — точно в воду канул.
Nicolas Веревкин приезжал несколько раз —
и совершенно безуспешно. Этот никогда не терявший присутствия духа человек проговорил, обращаясь к Хионии Алексеевне, только одну фразу: «
Ну, Хиония Алексеевна, только
и жилец у вас… а? Уж вы не заперли ли его в своем пансионе под замок?»
Собственно, мебель ничего не стоила:
ну, ковры, картины, зеркала еще туда-сюда; а вот в стеклянном шкафике красовались японский фарфор
и китайский сервиз — это совсем другое дело,
и у Хины потекли слюнки от одной мысли, что все эти безделушки можно будет приобрести за бесценок.
— А… это ты, — неторопливо проговорил Бахарев таким тоном, точно вчера расстался с Приваловым. — Наконец-то надумался, а я уж
и ждать тебя перестал…
Ну, здравствуй!..
— А вон Данилушка нагружается, — заметил Веревкин, тыкая пальцем в угол. —
Ну что, Данилушка, устроил разрешение вина
и елея?
—
Ну, теперь идите
и любуйтесь нашими красавицами, — отпускал Половодов свою жертву. — Ведь провинция… Полевые цветочки, незабудочки. А относительно Верочки не забывайте моего совета.
Ну, да все это вздор!.. — добродушно проговорил Веревкин
и, взглянув на Привалова сбоку, прибавил совсем другим тоном: — А я сегодня того…
Мы, то есть я да вы, конечно, — порядочные люди, а из остальных…
ну, вот из этих, которые танцуют
и которые смотрят, знаете, кто здесь еще порядочные люди?
—
Ну, брат, шалишь: у нее сегодня сеанс с Лепешкиным, — уверял «Моисей», направляясь к выходу из буфета; с половины дороги он вернулся к Привалову, долго грозил ему пальцем, ухмыляясь глупейшей пьяной улыбкой
и покачивая головой,
и, наконец, проговорил: — А ты, брат, Привалов, ничего… Хе-хе! Нет, не ошибся!.. У этой Тонечки, черт ее возьми, такие амуры!.. А грудь?..
Ну, да тебе это лучше знать…
—
Ну, вот она
и выходит, значит, эта самая нить…
— Есть, есть некоторое предчувствие…
Ну, да страшен сон, но милостив бог. Мы
и дядюшку подтянем. А вы здесь донимайте, главное, Ляховского: дохнуть ему не давайте,
и Половодову тоже. С ними нечего церемониться…
—
Ну, уж извините, я вам голову отдаю на отсечение, что все это правда до последнего слова. А вы слышали, что Василий Назарыч уехал в Сибирь? Да… Достал где-то денег
и уехал вместе с Шелеховым. Я заезжала к ним на днях: Марья Степановна совсем убита горем, Верочка плачет… Как хотите — скандал на целый город, разоренье на носу, а тут еще дочь-невеста на руках.