Неточные совпадения
— Пустое дело. Почесть что задаром купил. Иван Матвеич, помещик тут был, господин Сибиряков прозывался. Крестьян-то он в казну отдал. Остался у него лесок — сам-то он в него не заглядывал, а лесок ничего, хоть на какую угодно стройку гож! — да болотце десятин с сорок.
Ну, он
и говорит, Матвей-то Иваныч: «Где мне, говорит, с этим дерьмом возжаться!» Взял да
и продал Крестьян Иванычу за бесценок. Владай!
— Это ты насчет того, что ли, что лесов-то не будет? Нет, за им без опаски насчет этого жить можно. Потому, он умный. Наш русский — купец или помещик — это так. Этому дай в руки топор, он все безо времени сделает. Или с весны рощу валить станет, или скотину по вырубке пустит, или под покос отдавать зачнет, —
ну,
и останутся на том месте одни пеньки. А Крестьян Иваныч — тот с умом. У него, смотри, какой лес на этом самом месте лет через сорок вырастет!
— Сибирян-то? Задаром взял. Десятин с тысячу места здесь будет, только все лоскутками: в одном месте клочок, в другом клочок.
Ну, Павел Павлыч
и видит, что возжаться тут не из чего. Взял да на круг по двадцать рублей десятину
и продал. Ан одна усадьба кирпичом того стоит. Леску тоже немало, покосы!
— А та
и крайность, что ничего не поделаешь. Павел-то Павлыч, покудова у него крепостные были, тоже с умом был, а как отошли, значит, крестьяне в казну — он
и узнал себя. Остались у него от надела клочочки — сам оставил: всё получше, с леском, местечки себе выбирал —
ну,
и не соберет их. Помаялся, помаялся —
и бросил. А Сибирян эти клочочки все к месту пристроит.
— Истинно. Прежде всё русским сдавали, да, слышь, безо времени рыбу стали ловить, —
ну,
и выловили всё. Прежде какие лещи водились, а нынче только щурята да голавль.
Ну,
и отдали Иван Карлычу.
—
Ну вот, его самого. Теперь он у Адама Абрамыча первый человек состоит.
И у него своя фабричка была подле Адам Абрамычевой;
и тоже пофордыбачил он поначалу, как Адам-то Абрамыч здесь поселился. Я-ста да мы-ста, да куда-ста кургузому против нас устоять! Ан через год вылетел. Однако Адам Абрамыч простил. Нынче Прохор-то Петров у него всем делом заправляет — оба друг дружкой не нахвалятся.
— Известно, понимаем. Я вот тоже Крестьяну-то Иванычу
и говорю: «А тебя, Крестьян Иваныч, по зубам-то, верно, не чищивали?» — «Нет, говорит, не чищивали». — «
Ну, а нас, говорю, чистили. Только
и всего». Эй, вы, колелые!
Остается, стало быть, единственное доказательство «слабости» народа — это недостаток неуклонности
и непреоборимой верности в пастьбе сельских стад. Признаюсь, это доказательство мне самому, на первый взгляд, показалось довольно веским, но, по некотором размышлении, я
и его не то чтобы опровергнул, но нашел возможным обойти. Смешно, в самом деле, из-за какого-нибудь десятка тысяч пастухов обвинить весь русский народ чуть не в безумии!
Ну, запил пастух, —
ну,
и смените его, ежели не можете простить!
— Немец — он умный. Он из пятиалтынного норовит целковых наделать.
Ну,
и знает тоже. Землю-то он сперва пальцем поковыряет да на языке попробует, каков у ней скус. А мы до этого не дошли… Просты.
— Проиграл — это верно. Дурак —
ну,
и проиграл.
— Дурак
и есть! Потому, ежели ты знаешь, что ты дурак, зачем же не в свое дело лезешь?
Ну,
и терпи, значит!
—
Ну, вот! вот он самый
и есть! Так жил-был этот самый Скачков,
и остался он после родителя лет двадцати двух, а состояние получил — счету нет! В гостином дворе пятнадцать лавок, в Зарядье два дома, на Варварке дом, за Москвой-рекой дом, в Новой Слободе… Чистоганом миллион… в товаре…
—
Ну, вот изволите видеть. А Петру Федорычу надо, чтоб
и недолго возжаться,
и чтоб все было в сохранности. Хорошо-с.
И стал он теперича подумывать, как бы господина Скачкова от приятелев уберечь. Сейчас, это, составил свой плант,
и к Анне Ивановне — он уж
и тогда на Анне-то Ивановне женат был. Да вы, чай, изволили Анну-то Ивановну знавать?
Изволите видеть: задумал он в ту пору невинно падшим себя объявить —
ну, она, как христианка
и женщина умная, разумеется, на всякий случай меры приняла…
— Да… народ нынче! Да ведь
и Бакулин-то прост!
ну, как-таки так? — замечает другая сибирка.
— Ему, сударыня, только понравиться нужно, — рассказывает один голос, — пошутить, что ли, мимику там какую-нибудь сделать, словом, рассмешить… Сейчас он тебе четвертную, а под веселую руку
и две.
Ну, а мой-то
и не понравился!
— Какой уж прост! Прямо надо сказать: дурак! Ни он пошутить, ни представить что-нибудь…
ну,
и выгнали!
И за дело, сударыня! Потому ежели дураков да не учить…
Рассудите сами, какой олимпиец не отступит перед этою беззаветною наивностью? «Посмотри на бога!» — шутка сказать! А
ну, как посмотришь, да тут же сквозь землю провалишься! Как не смутиться перед этим напоминанием, как не воскликнуть: «Бог с вами! живите, множитесь
и наполняйте землю!»
— Да-с; вот вы теперь, предположим, в трактире чай пьете, а против вас за одним столом другой господин чай пьет.
Ну, вы
и смотрите на него,
и разговариваете с ним просто, как с человеком, который чай пьет. Бац — ан он неблагонадежный!
— В Москве, сударь! в яме за долги года с два высидел, а теперь у нотариуса в писцах, в самых, знаете, маленьких… десять рублей в месяц жалованья получает. Да
и какое уж его писанье!
и перо-то он не в чернильницу, а больше в рот себе сует. Из-за того только
и держат, что предводителем был, так купцы на него смотреть ходят.
Ну, иной смотрит-смотрит, а между прочим —
и актец совершит.
— Нехорошо-с. То есть так плохо, так плохо, что если начать рассказывать, так в своем роде «Тысяча
и одна ночь» выйдет.
Ну, а все-таки еще ратуем.
— Нет, так, по своей охоте ратуем. А впрочем,
и то сказать, горевые мы ратники! Вот кабы тузы-то наши козырные живы были —
ну,
и нам бы поповаднее было заодно с ними помериться. Да от них, вишь, только могилки остались, а нам-то, мелкоте, не очень
и доверяют нынешние правители-то!
— Он самый-с. В земстве-с, да-с. Шайку себе подобрал… разночинцев разных… все места им роздал, —
ну,
и держит уезд в осаде. Скоро дождемся, что по большим дорогам разбойничать будут. Артели, банки, каммуны… Это дворянин-с! Дворянин, сударь, а какими делами занимается! Да вот батюшка лучше меня распишет!
—
Ну, да, подслушивали. Вот это самое подслушиванием
и называется. Ведь вы же сами сейчас сказали, что даже не успели «потрафить», как господин Парначев отворил дверь? Стало быть…
— Смеется… писатель! Смейтесь, батюшка, смейтесь!
И так нам никуда носу показать нельзя! Намеднись выхожу я в свой палисадник — смотрю, а на клумбах целое стадо Васюткиных гусей пасется.
Ну, я его честь честью: позвал-с, показал-с. «Смотри, говорю, мерзавец! любуйся! ведь по-настоящему в остроге сгноить за это тебя мало!»
И что ж бы, вы думали, он мне на это ответил? «От мерзавца слышу-с!» Это Васютка-то так поговаривает! ась? от кого, позвольте узнать, идеи-то эти к ним лопали?
—
Ну, батя! что христианин-то он — это еще бабушка надвое сказала! Умница — это так! Из шельмов шельма — это я
и при нем скажу! — отрекомендовал Терпибедов.
— То есть, как бы вам сказать! Кто говорит: отнял, а кто говорит: Мосягин сам оплошал. Прогорел, значит. А главная причина, Пантелей Егоров теперича очень большое засилие взял —
ну, Мосягину против его веры
и нету.
— По здешнему месту эти концы очень часто, сударь, бывают. Смотришь, это, на человека: растет, кажется…
ну, так растет! так растет! Шире да выше, краше да лучше,
и конца-краю, по видимостям, деньгам у него нет.
И вдруг, это, — прогорит. Словно даже свечка, в одну минуту истает. Либо сам запьет, либо жена сбесится… разумеется, больше от собственной глупости.
И пойдет, это, книзу, да книзу, уже да хуже…
— Они самые-с. Позвольте вам доложить! скажем теперича хошь про себя-с. Довольно я низкого звания человек, однако при всем том так себя понимаю, что, кажется, тыщ бы не взял, чтобы, значит, на одной линии с мужиком идти! Помилуйте! одной, с позволения сказать, вони…
И боже ты мой!
Ну, а они — они ничего-с! для них это, значит, заместо как у благородных господ амбре.
Представь себе, сидит он намеднись в своем большом кресле
и четки перебирает…
ну, совсем в полном виде христианин!
Много помог мне
и уланский офицер, особливо когда я открыл ему раскаяние Филаретова. Вот истинно добрейший малый, который даже сам едва ли знает, за что под арестом сидит!
И сколько у него смешных анекдотов! Многие из них я генералу передал,
и так они ему пришли по сердцу, что он всякий день, как я вхожу с докладом, встречает меня словами:"
Ну, что, как наш улан! поберегите его, мой друг! тем больше, что нам с военным ведомством ссориться не приходится!"
— Что жалеть-то! Вони да грязи мало, что ли, было? После постоялого-то у меня тут другой домок, чистый, был, да
и в том тесно стало. Скоро пять лет будет, как вот эти палаты выстроил. Жить надо так, чтобы
и светло,
и тепло,
и во всем чтоб приволье было. При деньгах да не пожить? за это
и люди осудят!
Ну, а теперь побеседуемте, сударь, закусимте; я уж вас от себя не пущу! Сказывай, сударь, зачем приехал? нужды нет ли какой?
— Какие дела! всех дел не переделаешь! Для делов дельцы есть —
ну,
и пускай их, с богом, бегают! Господи! сколько годов, сколько годов-то прошло! Голова-то у тебя ведь почесть белая! Чай, в город-то в родной въехали, так диву дались!
Прежде
и я по зернышку клевал,
ну, а потом вижу люди горстями хватают, — подумал:"Не все же людям,
и нам, может, частица перепадет!"Да об этом после!
—
Ну, кроме вас,
и крестьяне, может быть, пожелают приобрести.
—
И земля не бессудная,
и резону не платить нет, а только ведь
и деньга защитника любит. Нет у нее радетеля — она промеж пальцев прошла! есть радетель — она
и сама собой в кармане запутается.
Ну, положим, рассрочил ты крестьянам уплату на десять лет… примерно, хоть по полторы тысячи в год…
—
Ну, продал, заключил условие, уехал. Не управляющего же тебе нанимать, чтоб за полуторами тысячами смотреть. Уехал —
и вся недолга!
Ну год они тебе платят, другой платят; на третий — пишут: сенов не родилось, скот выпал… Неужто ж ты из Питера сюда поскачешь, чтоб с ними судиться?!
— Хлебом нынче за первый сорт торговать. Насчет податей строго стало, выкупные требуют —
ну,
и везут. Иному
и самому нужно, а он от нужды везет. Очень эта операция нынче выгодная.
— Да ведь на грех мастера нет. Толковал он мне много, да мудрено что-то. Я ему говорю:"Вот рубль — желаю на него пятнадцать копеечек получить". А он мне:"Зачем твой рубль? Твой рубль только для прилику, а ты просто задаром еще другой такой рубль получишь!"
Ну, я
и поусомнился. Сибирь, думаю. Вот сын у меня, Николай Осипыч, — тот сразу эту механику понял!
— Должно быть, ваш генерал помещение для облигаций выгодное нашел;
ну, акции-то
и пойдут, как будто на придачу.
— Вот как вы все земли-то купите, вам все
и достанется:
и уголь,
и золото!
Ну, а семейство ваше как?
— Старший сын, Николай, дельный парень вышел. С понятием. Теперь он за сорок верст, в С***, хлеб закупать уехал! С часу на час домой жду. Здесь-то мы хлеб нынче не покупаем; станция, так конкурентов много развелось, приказчиков с Москвы насылают, цены набивают. А подальше — поглуше.
Ну, а младший сын, Яков Осипыч, — тот с изъянцем. С год места на глаза его не пущаю, а по времени, пожалуй,
и совсем от себя отпихну!
—
Ну ладно.
И то сказать, окромя нас
и покупщиков-то солидных здесь нет. Испугать вздумали! нет, брат! ростом не вышли! Бунтовать не позволено!
—
Ну, да, армия… конечно! армия! Представьте, я
и не подумал!
— А я так денно
и нощно об этом думаю! Одна подушка моя знает, сколь много я беспокойств из-за этого переношу!
Ну, да ладно. Давали христианскую цену — не взяли, так на предбудущее время
и пятидесяти копеек напроситесь. Нет ли еще чего нового?
Напрасно буду я заверять, что тут даже вопроса не может быть, — моего ответа не захотят понять
и даже не выслушают, а будут с настойчивостью, достойною лучшей участи, приставать:"Нет, ты не отлынивай! ты говори прямо: нужны ли армии или нет?"
И если я, наконец, от всей души, от всего моего помышления возопию:"Нужны!"
и, в подтверждение искренности моих слов, потребую шампанского, чтоб провозгласить тост за процветание армий
и флотов, то
и тогда удостоюсь только иронической похвалы, вроде:"
ну, брат, ловкий ты парень!"или:"знает кошка, чье мясо съела!"
и т. д.
—
Ну, вот
и прекрасно. Стало быть, я
и поеду.
— Стало быть, ты
и хлеба-соли моей отведать но хочешь!
Ну, барин, не ждал я! А родители-то! родители-то, какие у тебя были!