— Две да пять, итого семь копеек… Что ж, брат Сереженька, и это деньги. Семь раз по семи, — вот он и полтинник набежал, значит, все мы трое сыты, и ночлег у нас есть, и старичку Лодыжкину, по его слабости, можно рюмочку пропустить, недугов многих ради… Эх, не понимают этого господа! Двугривенный дать ему жалко, а пятачок стыдно…
ну и велят идти прочь. А ты лучше дай хошь три копейки… Я ведь не обижаюсь, я ничего… зачем обижаться?
— Да-а, брат. Обмишулились мы с тобой, — покачал головой старый шарманщик. — Язвительный, однако, мальчугашка… Как его, такого, вырастили, шут его возьми? Скажите на милость: двадцать пять человек вокруг него танцы танцуют. Ну уж, будь в моей власти, я бы ему прописа-ал ижу. Подавай, говорит, собаку. Этак что же? Он и луну с неба захочет, так подавай ему и луну? Поди сюда, Арто, поди, моя собаченька.
Ну и денек сегодня задался. Удивительно!
Неточные совпадения
—
Ну вот, врал! Зачем ему врать? Человек солидный, непьющий… домишко у него в Севастополе. Да потом здесь
и спуститься к морю негде. Подожди, дойдем ужотко до Мисхора, там
и пополощем телеса свои грешные. Перед обедом оно лестно, искупаться-то… а потом, значит, поспать трошки…
и отличное дело…
— Н-да, братец ты мой, ничего не поделаешь… Сказано: в поте лица твоего, — продолжал наставительно Лодыжкин. — Положим, у тебя, примерно сказать, не лицо, а морда, а все-таки…
Ну, пошел, пошел вперед, нечего под ногами вертеться… А я, Сережа, признаться сказать, люблю, когда эта самая теплынь. Орган вот только мешает, а то, кабы не работа, лег бы где-нибудь на траве, в тени, пузом, значит, вверх,
и полеживай себе. Для наших старых костей это самое солнце — первая вещь.
— Как тебе сказать? С непривычки оно точно… опасаешься немного,
ну а потом видишь, что другие люди не боятся,
и сам станешь посмелее… Много там, братец мой, всякой всячины. Придем — сам увидишь. Одно только плохо — лихорадка. Потому кругом болота, гниль, а притом же жарища. Тамошним-то жителям ничего, не действует на них, а пришлому человеку приходится плохо. Одначе будет нам с тобой, Сергей, языками трепать. Лезь-ка в калитку. На этой даче господа живут очень хорошие… Ты меня спроси: уж я все знаю!
— Подожди-ка малость, Сергей, — окликнул он мальчика. — Никак, там люди шевелятся? Вот так история. Сколько лет здесь хожу, —
и никогда ни души. А ну-ка, вали, брат Сергей!
— Ах, Трилли, ах, боже мой!.. Ангел мой, я умоляю тебя. Послушай же, мама тебя умоляет.
Ну прими же, прими лекарство; увидишь, тебе сразу-сразу станет легче:
и животик пройдет,
и головка.
Ну сделай это для меня, моя радость!
Ну хочешь, Трилли, мама станет перед тобой на колени?
Ну вот, смотри, я на коленях перед тобой. Хочешь, я тебе подарю золотой? Два золотых? Пять золотых, Трилли? Хочешь живого ослика? Хочешь живую лошадку?.. Да скажите же ему что-нибудь, доктор!..
— Н-ну, дела! — вздохнул, покрутив головой, дедушка, однако приблизился к балкону, снял шарманку, укрепил ее перед собою на палке
и заиграл галоп с того самого места, на котором его только что прервали.
— Вот это — другое дело. Вежливость прежде всего.
Ну а теперь немножко попрыгаем, — продолжал старик, протягивая невысоко над землею хлыст. — Алле! Нечего, брат, язык-то высовывать. Алле! Гоп! Прекрасно! А ну-ка еще, нох ейн маль… Алле! Гоп! Алле! Гоп! Чудесно, собачка. Придем домой, я тебе морковки дам. А, ты морковку не кушаешь? Я
и забыл совсем. Тогда возьми мою чилиндру
и попроси у господ. Может быть, они тебе препожалуют что-нибудь повкуснее.
— Да послушайте же, безумный старик!.. Нет вещи, которая бы не продавалась, — настаивала дама, стискивая свои виски ладонями. — Мисс, вытрите поскорей лицо
и дайте мне мой мигренин. Может быть, ваша собака стоит сто рублей?
Ну, двести? Триста? Да отвечайте же, истукан! Доктор, скажите ему что-нибудь, ради бога!
— А
ну тебя, отвяжись…
И что это за люди, прости господи…
— Да постой… не к тому я это… Вот, право, репей какой… Ты подумай:
ну, что тебе собака? Подобрал другого щенка, выучил стоять дыбки, вот тебе
и снова пес.
Ну? Неправду, что ли, я говорю? А?
— Что, братику, разве нам лечь поспать на минуточку? — спросил дедушка. — Дай-ка я в последний раз водицы попью. Ух, хорошо! — крякнул он, отнимая от кружки рот
и тяжело переводя дыхание, между тем как светлые капли бежали с его усов
и бороды. — Если бы я был царем, все бы эту воду пил… с утра бы до ночи! Арто, иси, сюда!
Ну вот, бог напитал, никто не видал, а кто
и видел, тот не обидел… Ох-ох-хонюшки-и!
— Пойдем, — уныло
и покорно повторил старик, подымаясь с земли. —
Ну что ж, пойдем, Сереженька!
Неточные совпадения
Почтмейстер. Да из собственного его письма. Приносят ко мне на почту письмо. Взглянул на адрес — вижу: «в Почтамтскую улицу». Я так
и обомлел. «
Ну, — думаю себе, — верно, нашел беспорядки по почтовой части
и уведомляет начальство». Взял да
и распечатал.
Осип. Давай их, щи, кашу
и пироги! Ничего, всё будем есть.
Ну, понесем чемодан! Что, там другой выход есть?
Хлестаков.
Ну,
и подносик можно.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны
и приняться.
Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Хлестаков (пишет).
Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе
и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи, что я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили
и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…