Неточные совпадения
—
Ну, да! Потому он
и требует жертв. Все страдальцы требуют жертв, все
и всегда.
— Видишь ли, мы все — Исааки. Да. Например: дядя Яков, который сослан, Мария Романовна
и вообще — наши знакомые.
Ну, не совсем все, но большинство интеллигентов обязано приносить силы свои в жертву народу…
—
Ну, пусть не так! — равнодушно соглашался Дмитрий,
и Климу казалось, что, когда брат рассказывает даже именно так, как было, он все равно не верит в то, что говорит. Он знал множество глупых
и смешных анекдотов, но рассказывал не смеясь, а как бы даже конфузясь. Вообще в нем явилась непонятная Климу озабоченность,
и людей на улицах он рассматривал таким испытующим взглядом, как будто считал необходимым понять каждого из шестидесяти тысяч жителей города.
—
Ну, кто ж мог быть? Отца — нет. Лидия с Митей
и Сомовыми на катке, Тимофей Степанович у себя — слышишь?
—
Ну, да! Ты подумай: вот он влюбится в какую-нибудь девочку,
и ему нужно будет рассказать все о себе, а — как же расскажешь, что высекли?
—
Ну, милый Клим, — сказал он громко
и храбро, хотя губы у него дрожали, а опухшие, красные глаза мигали ослепленно. — Дела заставляют меня уехать надолго. Я буду жить в Финляндии, в Выборге. Вот как. Митя тоже со мной.
Ну, прощай.
— Я говорю ей: ты еще девчонка, — рассказывал Дронов мальчикам. —
И ему тоже говорю…
Ну, ему, конечно, интересно; всякому интересно, когда в него влюбляются.
—
Ну, нам пора, — говорил он грубовато. Томилин пожимал руки теплой
и влажной рукой, вяло улыбался
и никогда не приглашал их к себе.
—
Ну, что же, какие же у вас в гимназии кружки? — слышал Клим
и, будучи плохо осведомленным, неуверенно, однако почтительно, как Ржиге, отвечал...
—
Ну, а у вас как? Говорите громче
и не быстро, я плохо слышу, хина оглушает, — предупредил он
и, словно не надеясь, что его поймут, поднял руки
и потрепал пальцами мочки своих ушей; Клим подумал, что эти опаленные солнцем темные уши должны трещать от прикосновения к ним.
И уже был день, когда ее понукающее приглашение: «
Ну, в постельку» — вдруг вызвало у него темное раздражение, какую-то непонятную обиду.
— Н-ну-с, все благополучно, как только может быть. Револьвер был плохонький; пуля ударилась о ребро, кажется, помяла его, прошла сквозь левое легкое
и остановилась под кожей на спине. Я ее вырезал
и подарил храбрецу.
— Как это ужасно!
И — зачем?
Ну вот родилась я, родился ты — зачем? Что ты думаешь об этом?
— Эх, Костя, ай-яй-ай! Когда нам Лидия Тимофеевна сказала, мы так
и обмерли. Потом она обрадовала нас, не опасно, говорит.
Ну, слава богу! Сейчас же все вымыли, вычистили. Мамаша! — закричал он
и, схватив длинными пальцами локоть Клима, представился...
—
Ну, Ржига устроит это, — небрежно сказала Лидия, а затем, прищурив глаза, тихонько посмеялась
и прибавила...
—
Ну, что твой стрелок? — спросил Варавка. Выслушав ответ Клима, он недоверчиво осмотрел его, налил полный фужер вина, благочестиво выпил половину, облизал свою мясную губу
и заговорил, откинувшись на спинку стула, пристукивая пальцем по краю стола...
—
Ну, из-за чего ссорятся мужчины с женщинами? Из-за мужчин, из-за женщин, конечно. Он стал просить у меня свои деньги, а я пошутила, не отдала. Тогда он стащил книжку,
и мне пришлось заявить об этом мировому судье. Тут Ванька отдал мне книжку; вот
и все.
—
Ну, идемте смотреть город, — скорее приказала, чем предложила она. Клим счел невежливым отказаться
и часа три ходил с нею в тумане, по скользким панелям, смазанным какой-то особенно противной грязью, не похожей на жирную грязь провинции. Марина быстро
и твердо, как солдат, отбивала шаг, в походке ее была та же неудержимость, как в словах, но простодушие ее несколько подкупало Клима.
— Старенькая, — добавил Кутузов
и встал. — Н-ну-с, мне пора идти.
—
Ну, довольно! Ты — не гувернер мой. Ты бы лучше воздерживался от нелепых попыток каламбурить. Стыдно говорить Наташка вместо — натяжка
и очепятка вместо — опечатка. Еще менее остроумно называть Ботнический залив — болтуническим, Адриатическое море — идиотическим…
—
Ну, а — Дмитрий? — спрашивала она. — Рабочий вопрос изучает? О, боже! Впрочем, я так
и думала, что он займется чем-нибудь в этом роде. Тимофей Степанович убежден, что этот вопрос раздувается искусственно. Есть люди, которым кажется, что это Германия, опасаясь роста нашей промышленности, ввозит к нам рабочий социализм. Что говорит Дмитрий об отце? За эти восемь месяцев — нет, больше! — Иван Акимович не писал мне…
Ну,
и пусть кушает, на здоровье.
— Я его мало знаю.
И не люблю. Когда меня выгнали из гимназии, я думал, что это по милости Дронова, он донес на меня. Даже спросил недавно: «Ты донес?» — «Нет», — говорит. — «
Ну, ладно. Не ты, так — не ты. Я спрашивал из любопытства».
— Смешно спросил?
Ну — ничего! Мне, разумеется, ее не нужно, а — любопытно мне: как она жить будет? С такой красотой — трудно.
И, потом, я все думаю, что у нас какая-нибудь Лола Монтес должна явиться при новом царе.
—
Ну, довольно, Владимир. Иди спать! — громко
и сердито сказал Макаров. — Я уже говорил тебе, что не понимаю этих… вывертов. Я знаю одно: женщина рождает мужчину для женщины.
— К ней приезжают эти музыканты, ты их знаешь,
ну,
и…
— Ну-с?
И — что же-с? — задорно взвизгнул Лютов.
—
Ну, уж это нечто… чрезмерное, — сказал Туробоев, пожимая плечами,
и пошел прочь, догоняя девушек
и Макарова. За ним пошел
и Самгин, провожаемый смехом
и оханьем...
— Ну-с, гуляйте, — скомандовал ей Лютов, вставая с земли,
и, взяв Клима под руку, пошел к дачам.
— Представьте себе, — слышал Клим голос, пьяный от возбуждения, — представьте, что из сотни миллионов мозгов
и сердец русских десять,
ну, пять! — будут работать со всей мощью энергии, в них заключенной?
—
Ну, вот! Жених — пропал, а у меня будет насморк
и бронхит. Клим, не смей смотреть на меня бесстыжими глазами!
— Ему веревкой шею захлестнуло,
ну, позвоночки
и хряскнули…
—
Ну, довольно! — сказал Лютов, сморщив лицо,
и шумно вздохнул: — А где же существа второго сорта?
—
Ну — здравствуйте! — обратился незначительный человек ко всем. Голос у него звучный,
и было странно слышать, что он звучит властно. Половина кисти левой руки его была отломлена, остались только три пальца: большой, указательный
и средний. Пальцы эти слагались у него щепотью, никоновским крестом. Перелистывая правой рукой узенькие страницы крупно исписанной книги, левой он непрерывно чертил в воздухе затейливые узоры, в этих жестах было что-то судорожное
и не сливавшееся с его спокойным голосом.
—
Ну — вот! — сказал дьякон
и начал протяжно, раздумчиво, негромко...
— Да ведь я говорю! Согласился Христос с Никитой: верно, говорит, ошибся я по простоте моей. Спасибо, что ты поправил дело, хоть
и разбойник. У вас, говорит, на земле все так запуталось, что разобрать ничего невозможно,
и, пожалуй, верно вы говорите. Сатане в руку, что доброта да простота хуже воровства.
Ну, все-таки пожаловался, когда прощались с Никитой: плохо, говорит, живете, совсем забыли меня. А Никита
и сказал...
— Идолопоклонство, конечно. «Приидите, поклонимся
и припадем цареви
и богу нашему» — н-да!
Ну все-таки надо посмотреть. Не царь интересен, а народ, воплощающий в него все свои чаяния
и надежды.
— Совсем как безумный. Да
и все с ума сошли. Как будто конца света ждут. А город — точно разграблен, из окошек все вышвырнуто, висит.
И все — безжалостные.
Ну, что орут? Какой же это праздник? Это — безумство.
—
Ну, вот
и разгадка. Смотри.
— С неделю тому назад сижу я в городском саду с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится в небе, облака бегут, листья падают с деревьев в тень
и свет на земле; девица, подруга детских дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще — роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось, говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите выпить?
Ну, а я — выпью.
Какой-то бывший нотариус экспонирует хлопушку, оводов на лошадях бить, хлопушка прикрепляется к передней оси телеги
и шлепает лошадь,
ну, лошадь, конечно, бесится.
— Нельзя идти впереди его? — громко спросил осанистый человек со множеством орденов, — спросил
и усмехнулся. —
Ну, а рядом с ним — можно? Как? Тоже нельзя? Никому?
—
Ну, а что же еще фиксировать? — спросил хроникер, сжав ладони, хрустнув пальцами,
и пуговка носа его покраснела.
— Оторвана? — повторил Иноков, сел на стул
и, сунув шляпу в колени себе, провел ладонью по лицу. —
Ну вот, я так
и думал, что тут случилась какая-то ерунда. Иначе, конечно, вы не стали бы читать. Стихи у вас?
— Да-с, на пароходе, — снова подтвердил Радеев
и вздохнул. Затем он встал, взял руку Спивак, сжал одной своей рукою
и, поглаживая другой, утешительно проговорил: — Так, значит, будем хлопотать о поруках, так?
Ну, будьте здоровы!
— Он, бедненький, дипломатическую рожу сделал себе, а у меня коронка от шестерки,
ну, я его
и взвинтила! — сочно хвасталась дородная женщина в шелках; ее уши, пухлые, как пельмени, украшены тяжелыми изумрудами, смеется она смехом уничтожающим.
— Нет, ты, Фиона Митревна, послушай! — кричит Усов. — Приехал в Васильсурск испанец дубовую клепку покупать, говорит только по-своему да по-французски.
Ну, Васильсурску не учиться же по-испански,
и начали испанца по-русски учить.
Ну, знаешь,
и — научили…
— Вот как? — спросила женщина, остановясь у окна флигеля
и заглядывая в комнату, едва освещенную маленькой ночной лампой. — Возможно, что есть
и такие, — спокойно согласилась она. —
Ну, пора спать.
— Какой вы проницательный, черт возьми, — тихонько проворчал Иноков, взял со стола пресс-папье — кусок мрамора с бронзовой, тонконогой женщиной на нем —
и улыбнулся своей второй, мягкой улыбкой. — Замечательно проницательный, — повторил он, ощупывая пальцами бронзовую фигурку. — Убить, наверное, всякий способен,
ну,
и я тоже. Я — не злой вообще, а иногда у меня в душе вспыхивает эдакий зеленый огонь,
и тут уж я себе — не хозяин.
—
Ну, так что? — спросил Иноков, не поднимая головы. — Достоевский тоже включен в прогресс
и в действительность. Мерзостная штука действительность, — вздохнул он, пытаясь загнуть ногу к животу,
и, наконец, сломал ее. — Отскакивают от нее люди — вы замечаете это? Отлетают в сторону.