Неточные совпадения
—
Ну, черт…
ну, съезжу за ним… Вот глупости. Был же случай, что оскорбили одного корнета в кафешантане.
И он съездил домой на извозчике, привез револьвер
и ухлопал двух каких-то рябчиков.
И все!..
— А вот, господа, что я скажу с своей стороны. Буфетчика я, положим, не считаю… да… Но если штатский… как бы это сказать?.. Да…
Ну, если он порядочный человек, дворянин
и так далее… зачем же я буду на него, безоружного, нападать с шашкой? Отчего же я не могу у него потребовать удовлетворения? Все-таки же мы люди культурные, так сказать…
— Это что? Это разве рубка? — говорил он с напускным пренебрежением. — Моему отцу, на Кавказе, было шестьдесят лет, а он лошади перерубал шею. Пополам! Надо, дети мои, постоянно упражняться. У нас вот как делают: поставят ивовый прут в тиски
и рубят, или воду пустят сверху тоненькой струйкой
и рубят. Если нет брызгов, значит, удар был верный.
Ну, Лбов, теперь ты.
— Бесиев?
Ну, пусть будет Бесиев, — согласился Ромашов. — Однако я ушел. Если придут от Петерсонов, скажешь, что подпоручик ушел, а куда — неизвестно. Понял? А если что-нибудь по службе, то беги за мной на квартиру поручика Николаева. Прощай, старина!.. Возьми из собрания мой ужин,
и можешь его съесть.
— Я сказал! — передразнила его жена
и тоже, как
и он, ударила маленькой смуглой ладонью по колену. — А ты вот лучше скажи-ка мне, каким условиям должен удовлетворять боевой порядок части? Вы знаете, — бойко
и лукаво засмеялась она глазами Ромашову, — я ведь лучше его тактику знаю. Ну-ка, ты, Володя, офицер генерального штаба, — каким условиям?
— Унзер? — Шурочка подняла голову
и, прищурясь, посмотрела вдаль, в темный угол комнаты, стараясь представить себе то, о чем говорил Ромашов. — Нет, погодите: это что-то зеленое, острое.
Ну да,
ну да, конечно же — насекомое! Вроде кузнечика, только противнее
и злее… Фу, какие мы с вами глупые, Ромочка.
— Как вам не совестно! — наставительно заметила хозяйка. — Еще
и пить не умеете, а тоже… Я понимаю, вашему возлюбленному Назанскому простительно, он отпетый человек, но вам-то зачем? Молодой такой, славный, способный мальчик, а без водки не сядете за стол…
Ну зачем? Это все Назанский вас портит.
Ну, хорошо; вы сойдете с ума от этой удивительной, невероятной любви, а поручик Диц сойдет с ума от прогрессивного паралича
и от гадких болезней.
«О чем я сейчас думал? — спросил самого себя Ромашов, оставшись один. Он утерял нить мыслей
и, по непривычке думать последовательно, не мог сразу найти ее. — О чем я сейчас думал? О чем-то важном
и нужном… Постой: надо вернуться назад… Сижу под арестом… по улице ходят люди… в детстве мама привязывала… Меня привязывала… Да, да… у солдата тоже — Я… Полковник Шульгович… Вспомнил…
Ну, теперь дальше, дальше…
Ну, а затем вот вам мой совет-с: первым делом очиститесь вы с солдатскими деньгами
и с отчетностью.
—
Ну, пошла теперь скрипеть, старая скворечница, — сказал полковник вполголоса, с грубым добродушием. — Садитесь, подпоручик… Поручик Федоровский! — крикнул он в дверь. — Кончайте там
и идите пить водку!..
Ну вот я сейчас встану, сделаю поклон
и уйду.
Помню, он, бывало, подойдет на смотру к барабанщику, — ужасно любил барабан, — подойдет
и скажет: «А ну-ка, братец, шыграй мне что-нибудь меланхоличешкое».
Бывало, обратится к гостям
и скажет: «
Ну, гошпода, ешьте, пейте, вешелитесь, а я пойду в объятия Нептуна».
—
Ну, умоляю вас, Петр Фаддеич… Голова болит…
и горло… положительно не могу.
— Дама?.. — Бобетинский сделал рассеянное
и меланхолическое лицо. — Дама? Дрюг мой, в мои годы… — Он рассмеялся с деланной горечью
и разочарованием. — Что такое женщина? Ха-ха-ха… Юн енигм! [Загадка! (франц.)]
Ну, хорошо, я, так
и быть, согласен… Я согласен.
— Это хорошо дуэль в гвардии — для разных там лоботрясов
и фигель-миглей, — говорил грубо Арчаковский, — а у нас…
Ну, хорошо, я холостой… положим, я с Василь Василичем Липским напился в собрании
и в пьяном виде закатил ему в ухо. Что же нам делать? Если он со мной не захочет стреляться — вон из полка; спрашивается, что его дети будут жрать? А вышел он на поединок, я ему влеплю пулю в живот,
и опять детям кусать нечего… Чепуха все…
— Я только, господа… Я, господа, может быть, ошибаюсь, — заговорил он, заикаясь
и смущенно комкая свое безбородое лицо руками. — Но, по-моему, то есть я полагаю… нужно в каждом отдельном случае разбираться. Иногда дуэль полезна, это безусловно,
и каждый из нас, конечно, выйдет к барьеру. Безусловно. Но иногда, знаете, это… может быть, высшая честь заключается в том, чтобы… это… безусловно простить…
Ну, я не знаю, какие еще могут быть случаи… вот…
— Господа,
ну что-о же это такое! Дамы уж давно съехались, а вы тут сидите
и угощаетесь! Мы хочем танцевать!
— А ты не егози… Сия притча краткая… Великий молчальник посещал офицерские собрания
и, когда обедал, то… гето… клал перед собою на стол кошелек, набитый, братец ты мой, золотом. Решил он в уме отдать этот кошелек тому офицеру, от которого он хоть раз услышит в собрании дельное слово. Но так
и умер старик, прожив на свете сто девяносто лет, а кошелек его так, братец ты мой,
и остался целым. Что? Раскусил сей орех?
Ну, теперь иди себе, братец. Иди, иди, воробышек… попрыгай…
—
Ну хорошо, будем говорить начистоту, — со сдержанной яростью заговорил Ромашов. Он все больше бледнел
и кусал губы. — Вы сами этого захотели. Да, это правда: я не люблю вас.
Ну, вот, я представляю себе, что опоздал не я, а Лбов, а я стою на месте
и смотрю, как он подходит.
Ну,
и ничего особенного: Лбов — как Лбов…
—
Ну, как же. За стрельбу наша дивизия попала в заграничные газеты. Десять процентов свыше отличного — от, извольте. Однако
и жулили мы, б-батюшки мои! Из одного полка в другой брали взаймы хороших стрелков. А то, бывало, рота стреляет сама по себе, а из блиндажа младшие офицеры жарят из револьверов. Одна рота так отличилась, что стали считать, а в мишени на пять пуль больше, чем выпустили. Сто пять процентов попадания. Спасибо, фельдфебель успел клейстером замазать.
— Стоишь, как тот болван, а на тебя казачишки во весь карьер дуют.
И насквозь! Ну-ка, попробуй — посторонись-ка. Сейчас приказ: «У капитана такого-то слабые нервы. Пусть помнит, что на службе его никто насильно не удерживает».
—
Ну да, это, конечно, так, — подтвердил равнодушно Веткин
и зевнул.
— Не знаешь? — грозно воскликнул Сероштан
и двинулся было на Архипова, но, покосившись на офицера, только затряс головой
и сделал Архипову страшные глаза. —
Ну, слухай. Унутренними врагами мы называем усех сопротивляющихся закону. Например, кого?.. — Он встречает искательные глаза Овечкина. — Скажи хоть ты, Овечкин.
Ну, вот, как хотите, а я убежден, например, что у собак есть свой язык,
и, некоторым образом, весьма обширный язык.
—
Ну, довольно… Ромочка, неловкий, опять вы не целуете рук! Вот так. Теперь другую. Так. Умница. Идемте. Не забудьте же, — проговорила она торопливым, горячим шепотом, — сегодня наш день, Царица Александра
и ее рыцарь Георгий. Слышите? Идемте.
—
Ну вот
и чудесно. — Николаев посмотрел на часы. — Что ж, господа, — сказал он вопросительно, — можно, пожалуй,
и ехать?
— Ну-с, господа… Выпьем же первую чару за здоровье нашей прекрасной хозяйки
и дорогой именинницы. Дай ей Бог всякого счастья
и чин генеральши.
—
Ну,
и Бог с вами,
и не нужно. Какой вы чистый, милый, Ромочка! Но, так вот когда вы вырастете, то вы наверно вспомните мои слова: что возможно с мужем, то невозможно с любимым человеком. Ах, да не думайте, пожалуйста, об этом. Это гадко — но что же поделаешь.
—
Ну, вот
и все. Прощайте, мой бедный. Бедняжка! Дайте вашу руку. Сожмите крепко-крепко, так, чтобы мне стало больно. Вот так… Ой!.. Теперь прощайте. Прощай, радость моя!
«
Ну, что ж,
и пускай слышали, так мне
и надо,
и пускай, — с острой ненавистью к самому себе подумал Ромашов.
—
Ну, словом, здесь замешаны
и вы.
—
Ну, да черт!.. говорится о том, что вы — любовник Александры Петровны
и что… ух, какая подлость!..
Ну,
и так далее… что у вас ежедневно происходят какие-то тайные свидания
и будто бы весь полк об этом знает.
— Хорошо, — грустно ответил Ромашов. — Я перестану у вас бывать. Ведь вы об этом хотели просить меня?
Ну, хорошо. Впрочем, я
и сам решил прекратить мои посещения. Несколько дней тому назад я зашел всего на пять минут, возвратить Александре Петровне ее книги,
и, смею уверить вас, это в последний раз.
— Ты! Старый обманщик! Если ты что-нибудь можешь
и смеешь, то…
ну вот: сделай так, чтобы я сейчас сломал себе ногу.
Ну, брат,
и выставил же я Бобетинского.
— «
Ну, черт с тобой!» Поставил он рубль в цвет
и в масть в круглую.
— Видал миндал? — закричал Веткин. —
Ну, так вот, на тебе, береги на память
и помни мою любовь. А теперь надевай китель
и айда в собрание. Дернем во славу русского оружия.
—
Ну, господа,
ну, кто мне заплатит за все: за зеркало, за стол, за напитки
и за девочек?
— Я был… я был…
ну, в одном месте, —
и он добавил почти шепотом, — был в публичном доме.
—
Ну да, все это, конечно, так
и делает честь вашим прекрасным чувствам. Но скажите нам, подпоручик Ромашов… вы до этой злополучной
и прискорбной истории не были в доме поручика Николаева?
—
Ну, так,
ну, ударил, — возразил ласково Назанский
и грустными, нежными глазами поглядел на Ромашова.
— Нет, если я попаду под поезд,
и мне перережут живот,
и мои внутренности смешаются с песком
и намотаются на колеса,
и если в этот последний миг меня спросят: «
Ну что,
и теперь жизнь прекрасна?» — я скажу с благодарным восторгом: «Ах, как она прекрасна!» Сколько радости дает нам одно только зрение!
Говорю вам так, потому что я сам попробовал воли,
и если вернулся назад, в загаженную клетку, то виною тому…
ну, да ладно… все равно, вы понимаете.
Ну, что ли, сомнительное, что-то возбуждающее недоумение
и разочарование…
— То, что в этом случае мужа почти наверное не допустят к экзаменам. Репутация офицера генерального штаба должна быть без пушинки. Между тем если бы вы на самом деле стрелялись, то тут было бы нечто героическое, сильное. Людям, которые умеют держать себя с достоинством под выстрелом, многое, очень многое прощают. Потом… после дуэли… ты мог бы, если хочешь,
и извиниться…
Ну, это уж твое дело.