Неточные совпадения
Но, впрочем, я начал мой рассказ, неизвестно почему, из средины. Коли уж все записывать, то надо начинать сначала.
Ну,
и начнем сначала. Впрочем, не велика будет моя автобиография.
А ну-ка, ну-ка прочти! — заключил он с некоторым видом покровительства, когда я наконец принес книгу
и все мы после чаю уселись за круглый стол, — прочти-ка, что ты там настрочил; много кричат о тебе!
Старушка вопросительно взглядывала на Николая Сергеича
и даже немного надулась, точно чем-то обиделась: «
Ну стоит, право, такой вздор печатать
и слушать, да еще
и деньги за это дают», — написано было на лице ее.
Вон у меня там «Освобождение Москвы» лежит, в Москве же
и сочинили, —
ну так оно с первой строки, братец, видно, что так сказать, орлом воспарил человек…
—
Ну, уж
и ко двору! — сказала Анна Андреевна, как будто обидевшись.
—
Ну,
ну, хорошо, хорошо! Я ведь так, спроста говорю. Генерал не генерал, а пойдемте-ка ужинать. Ах ты чувствительная! — прибавил он, потрепав свою Наташу по раскрасневшейся щечке, что любил делать при всяком удобном случае, — я, вот видишь ли, Ваня, любя говорил.
Ну, хоть
и не генерал (далеко до генерала!), а все-таки известное лицо, сочинитель!
Ну, положим, хоть
и писатель; а я вот что хотел сказать: камергером, конечно, не сделают за то, что роман сочинил; об этом
и думать нечего; а все-таки можно в люди пройти;
ну сделаться каким-нибудь там атташе.
Ну, лицо не лицо, — это ведь не велика беда, лицо-то; для меня
и твое хорошо,
и очень нравится…
— А вот что я скажу тебе, Ваня, — решил старик, надумавшись, — я
и сам это видел, заметил
и, признаюсь, даже обрадовался, что ты
и Наташа…
ну, да чего тут!
—
Ну, уж
и капризы! — подхватила Анна Андреевна обидчивым голосом.
—
Ну да; сходи; а к тому ж
и пройдешься, — прибавил старик, тоже с беспокойством всматриваясь в лицо дочери, — мать правду говорит. Вот Ваня тебя
и проводит.
— Ах, как мне хотелось тебя видеть! — продолжала она, подавив свои слезы. — Как ты похудел, какой ты больной, бледный; ты в самом деле был нездоров, Ваня? Что ж я,
и не спрошу! Все о себе говорю;
ну, как же теперь твои дела с журналистами? Что твой новый роман, подвигается ли?
Ну, так я еще
и не мог рассчитать всего наверное.
Ведь сделаться семейным человеком не шутка; тогда уж я буду не мальчик… то есть я хотел сказать, что я буду такой же, как
и другие…
ну, там семейные люди.
Ну что если б он на нее посмотрел хорошенько
и пробыл с нею хоть полчаса?
— Так он…
ну да, так это он
и умер… Только ты не печалься, голубчик мой. Что ж ты не приходила? Ты теперь откуда? Его похоронили вчера; он умер вдруг, скоропостижно… Так ты его внучка?
—
Ну вот
и хорошо, — сказал старик, совершенно успокоенный моим ответом, — это хорошо… —
и вдруг замолчал
и задумался, как будто чего-то не договаривая.
—
Ну, так
и есть! — вскричал он с таким увлечением, как будто это дело близко, родственно до него касалось
и как будто умерший Б. был его брат родной.
— Ты ведь говорил, Ваня, что он был человек хороший, великодушный, симпатичный, с чувством, с сердцем.
Ну, так вот они все таковы, люди-то с сердцем, симпатичные-то твои! Только
и умеют, что сирот размножать! Гм… да
и умирать-то, я думаю, ему было весело!.. Э-э-эх! Уехал бы куда-нибудь отсюда, хоть в Сибирь!.. Что ты, девочка? — спросил он вдруг, увидев на тротуаре ребенка, просившего милостыню.
Больной ведь он, в такую погоду, на ночь глядя;
ну, думаю, верно, за чем-нибудь важным; а чему ж
и быть-то важнее известного вам дела?
Ну, так чайку-то выпьешь, найди предлог благовидный, да
и ступай.
Ну, вот я
и рада, что хоть про медальон-то он не знает
и не заметил; только хвать вчера утром, а медальона
и нет, только шнурочек болтается, перетерся, должно быть, а я
и обронила.
Ну, на Матрену
и думать нельзя; она мне всей душой предана…
— Несут, батюшка, несут;
ну, вот
и принесли, — захлопотала Анна Андреевна.
—
Ну, все-таки… от людей… — проговорила было Анна Андреевна
и с тоскою взглянула на меня.
—
Ну, вот по крайней мере, хоть ты, Иван, дело говоришь. Я так
и думал. Брошу все
и уеду.
—
Ну, вот уж
и не ожидала! — вскрикнула Анна Андреевна, всплеснув руками, —
и ты, Ваня, туда же! Уж от тебя-то, Иван Петрович, не ожидала… Кажется, кроме ласки, вы от нас ничего не видали, а теперь…
—
И пойду! А!
И вы здесь! — сказал он, увидев меня, — как это хорошо, что
и вы здесь!
Ну вот
и я; видите; как же мне теперь…
—
Ну что ж,
ну… ничего!.. — отвечала она в ужасном смущении, как будто она же
и была виновата. — Ты… хочешь чаю?
— Ступай, Мавра, ступай, — отвечал он, махая на нее руками
и торопясь прогнать ее. — Я буду рассказывать все, что было, все, что есть,
и все, что будет, потому что я все это знаю. Вижу, друзья мои, вы хотите знать, где я был эти пять дней, — это-то я
и хочу рассказать; а вы мне не даете.
Ну,
и, во-первых, я тебя все время обманывал, Наташа, все это время, давным-давно уж обманывал,
и это-то
и есть самое главное.
И потому, чтоб приготовлялся, чтоб выбил из головы все мои вздоры
и так далее,
и так далее, —
ну, уж известно, какие это вздоры.
— Нет, нет, я не про то говорю. Помнишь! Тогда еще у нас денег не было,
и ты ходила мою сигарочницу серебряную закладывать; а главное, позволь тебе заметить, Мавра, ты ужасно передо мной забываешься. Это все тебя Наташа приучила.
Ну, положим, я действительно все вам рассказал тогда же, отрывками (я это теперь припоминаю). Но тона, тона письма вы не знаете, а ведь в письме главное тон. Про это я
и говорю.
Он просто сердится на меня за неблагодарность, а, право, тут не было никакой от меня неблагодарности; в его доме ужасно скучно —
ну, я
и не ездил.
Ну, думаю, пущусь на хитрости, перехитрю их всех, заставлю графа уважать себя —
и что ж?
А наконец (почему же не сказать откровенно!), вот что, Наташа, да
и вы тоже, Иван Петрович, я, может быть, действительно иногда очень, очень нерассудителен;
ну, да, положим даже (ведь иногда
и это бывало), просто глуп.
—
Ну,
и хорошо;
ну, так вот
и дайте мне досказать.
Ну, тут она уж совсем растаяла; со мной
и о том
и о сем,
и где я учился,
и у кого бываю,
и какие у меня славные волосы,
и пошла,
и пошла.
Мало того, хоть я в эти две недели
и очень сошелся с Катей, но до самого сегодняшнего вечера мы ни слова не говорили с ней о будущем, то есть о браке
и…
ну,
и о любви.
—
И ты прежде этого мог рассказывать о своих подвигах у какой-то глухой княгини! Ах, Алеша, Алеша! — вскрикнула она, с упреком на него глядя. —
Ну что ж Катя? Была рада, весела, когда отпускала тебя?
Она встала
и сказала: «
Ну, бог с вами, Алексей Петрович, а я думала…» Не договорила, заплакала
и ушла.
— Ах, ты опять! — вскричал я, —
ну, я так
и думал, что ты придешь. Войди же!
Она вошла, медленно переступив через порог, как
и вчера,
и недоверчиво озираясь кругом. Она внимательно осмотрела комнату, в которой жил ее дедушка, как будто отмечая, насколько изменилась комната от другого жильца. «
Ну, каков дедушка, такова
и внучка, — подумал я. — Уж не сумасшедшая ли она?» Она все еще молчала; я ждал.
—
Ну, брат Маслобоев, это ты врешь, — прервал я его. — Во-первых, генералы, хоть бы
и литературные,
и с виду не такие бывают, как я, а второе, позволь тебе сказать, я действительно припоминаю, что раза два тебя на улице встретил, да ты сам, видимо, избегал меня, а мне что ж подходить, коли вижу, человек избегает.
И знаешь, что
и думаю? Не будь ты теперь хмелен, ты бы
и теперь меня не окликнул. Не правда ли?
Ну, здравствуй! Я, брат, очень, очень рад, что тебя встретил.
Теперь четверть двенадцатого, сейчас смотрел;
ну, так ровно в тридцать пять минут двенадцатого я тебя
и отпущу.
—
Ну, да ты не болтай, а поскорей пойдем. Двадцать минут твои, а там
и пусти.
Все может с человеком случиться, что даже
и не снилось ему никогда,
и уж особенно тогда…
ну, да хоть тогда, когда мы с тобой зубрили Корнелия Непота!
—
Ну,
и о том, может быть.
— А по росту меньше.
Ну, так она
и сделает. Коли надо, скажет одиннадцать, а то пятнадцать.
И так как у бедняжки ни защиты, ни семейства, то…
— Этого я еще наверно не знаю
и, признаюсь, ждал тебя, чтоб с тобой посоветоваться.
Ну на каком, например, основании я буду ее у себя держать?
—
Ну,
и ступайте. А то целый год больна буду, так вам целый год из дому не уходить, —
и она попробовала улыбнуться
и как-то странно взглянула на меня, как будто борясь с каким-то добрым чувством, отозвавшимся в ее сердце. Бедняжка! Добренькое, нежное ее сердце выглядывало наружу, несмотря на всю ее нелюдимость
и видимое ожесточение.