Неточные совпадения
— Вы поехали.
Ну,
и что же? — сказал он.
—
Ну, теперь этих не поймаешь ни за что, — говорил «горевший» веселый художник, очень быстро бегавший на своих коротких
и кривых, но сильных мужицких ногах, — нешто спотыкнутся.
—
Ну,
и палец был, — сказал он, возвратившись на свое место. — Как огурец добрый, — прибавил он, очевидно забавляясь тем представлением, как о богатыре, которое он составил себе об отравленном купце.
—
Ну вот
и прекрасно. Садитесь, мы еще только за рыбой, — с трудом
и осторожно жуя вставными зубами, проговорил старик Корчагин, поднимая на Нехлюдова налитые кровью без видимых век глаза. — Степан, — обратился он с полным ртом к толстому величественному буфетчику, указывая глазами на пустой прибор.
—
Ну, здравствуйте, мой друг, садитесь
и рассказывайте, — сказала княгиня Софья Васильевна с своей искусной, притворной, совершенно похожей на натуральную, улыбкой, открывавшей прекрасные длинные зубы, чрезвычайно искусно сделанные, совершенно такие же, какими были настоящие. — Мне говорят, что вы приехали из суда в очень мрачном настроении. Я думаю, что это очень тяжело для людей с сердцем, — сказала она по-французски.
«Нет, нет, — думал он, — освободиться надо, освободиться от всех этих фальшивых отношений
и с Корчагиными,
и с Марьей Васильевной,
и с наследством,
и со всем остальным… Да, подышать свободно. Уехать за границу — в Рим, заняться своей картиной… — Он вспомнил свои сомнения насчет своего таланта. —
Ну, да всё равно, просто подышать свободно. Сначала в Константинополь, потом в Рим, только отделаться поскорее от присяжничества.
И устроить это дело с адвокатом».
—
Ну,
и сдай старшому. А это что за безобразие!
—
Ну, так вот вчера в суде эту Катюшу судили,
и я был присяжным.
—
Ну, я не так думаю.
И всё-таки прошу вас, помогите мне сдать квартиру
и вещи убрать.
И не сердитесь на меня. Я вам очень, очень благодарен за всё.
—
Ну, уж как надоел, батюшка, ваш прославленный Ивашенков. Он измором берет: говорит
и говорит без конца.
— Уж очень он меня измучал — ужасный негодяй. Хотелось душу отвести, — сказал адвокат, как бы оправдываясь в том, что говорит не о деле. — Ну-с, о вашем деле… Я его прочел внимательно
и «содержания оной не одобрил», как говорится у Тургенева, т. е. адвокатишко был дрянной
и все поводы кассации упустил.
—
Ну,
и не надо, — сказал адвокат,
и лицо у него из радостного
и добродушного вдруг сделалось мрачное
и злое.
Ну-с, так ваше дело или дело, которое интересует вас, — продолжал он, — ведено скверно, хороших поводов к кассации нет, но всё-таки попытаться кассировать можно,
и я вот написал следующее.
— Да
и поскорее, а то они все уедут геморои лечить,
и тогда три месяца надо ждать…
Ну, а в случае неуспеха остается прошение на Высочайшее имя. Это тоже зависит от закулисной работы.
И в этом случае готов служить, т. е. не в закулисной, а в составлении прошения.
—
Ну, это ваше дело. Только мне от вас ничего не нужно. Это я верно вам говорю, — сказала она. —
И зачем я не умерла тогда? — прибавила она
и заплакала жалобным плачем.
—
Ну, полно! — сказал Нехлюдов, сделал серьезное лицо, встал из-за стола
и, утирая рот
и удивляясь, зачем он понадобился дьяконовой дочери, пошел в хозяйскую хату.
—
Ну, этого я не знаю, — сказал Нехлюдов, — я был там два раза,
и мне было ужасно тяжело.
—
Ну, благодарствуй, — сказал Нехлюдов, взяв бумагу,
и, не дослушав, простился с своим бывшим товарищем.
— Что ж, это можно, — сказал смотритель. —
Ну, ты чего, — обратился он к девочке пяти или шести лет, пришедшей в комнату,
и, поворотив голову так, чтобы не спускать глаз с Нехлюдова, направлявшейся к отцу. — Вот
и упадешь, — сказал смотритель, улыбаясь на то, как девочка, не глядя перед собой, зацепилась зa коврик
и подбежала к отцу.
— Господа! Пожалуйста, пожалуйста! Не вынудьте меня принять меры строгости, — говорил смотритель, повторяя несколько раз одно
и то же. — Пожалуйста, да
ну, пожалуйста! — говорил он слабо
и нерешительно. — Что ж это? Уж давно пора. Ведь этак невозможно. Я последний раз говорю, — повторял он уныло, то закуривая, то туша свою мариландскую папироску.
— Ну-с, это бесполезно, — улыбаясь, возразил адвокат. — Это такая — он не родственник
и не друг? — это такая, с позволения сказать, дубина
и вместе с тем хитрая скотина.
—
Ну, пойдем наверх, как я рад! — возбужденно заговорил Масленников, подхватывая под руку Нехлюдова
и, несмотря на свою корпуленцию, быстро увлекая его наверх.
— Ну-с, je suis à vоus. [я к твоим услугам.] Хочешь курить? Только постой, как бы нам тут не напортить, — сказал он
и принес пепельницу. — Ну-с?
—
Ну, так вот что, — сказала она. — Вы меня оставьте, это я вам верно говорю. Не могу я. Вы это совсем оставьте, — сказала она дрожащими губами
и замолчала. — Это верно. Лучше повешусь.
—
И не отменят — всё равно. Я не за это, так за другое того стою… — сказала она,
и он видел, какое большое усилие она сделала, чтобы удержать слезы. —
Ну что же, видели Меньшова? — спросила она вдруг, чтобы скрыть свое волнение. — Правда ведь, что они не виноваты?
—
Ну, а насчет больницы, — вдруг сказала она, взглянув на него своим косым взглядом, — если вы хотите, я пойду
и вина тоже не буду пить…
—
Ну, прощайте, — сказал Нехлюдов, чувствуя неловкость
и стыд, в причине которых он не давал себе отчета.
—
Ну, так
и Катерининого ребенка повезла. Да никак недели две у себя держала. Он
и зачиврел у ней еще дома.
—
Ну,
и отработаю, отпусти корову-то, не мори голодом, — злобно прокричала она. —
И так ни дня ни ночи отдыха нет. Свекровь больная. Муж закатился. Одна поспеваю во все концы, а силы нет. Подавись ты отработкой своей.
—
Ну, всё-таки вы обдумайте то, что я сказал вам, — говорил удивленный Нехлюдов
и повторил свое предложение.
«Отдать землю, ехать в Сибирь, — блохи, клопы, нечистота…
Ну, что ж, коли надо нести это — понесу». Но, несмотря на всё желание, он не мог вынести этого
и сел у открытого окна, любуясь на убегающую тучу
и на открывшийся опять месяц.
—
Ну, вот, — сказал Нехлюдов, — вы мне скажите, если бы царь сказал, чтобы землю отобрать от помещиков
и раздать крестьянам…
— Вот хорошо-то, что поймал тебя! А то никого в городе нет.
Ну, брат, а ты постарел, — говорил он, выходя из пролетки
и расправляя плечи. — Я только по походке
и узнал тебя.
Ну, что ж, обедаем вместе? Где у вас тут кормят порядочно?
—
Ну, так прощай; очень, очень рад, что встретил тебя, — сказал Шенбок
и, пожав крепко руку Нехлюдову, вскочил в пролетку, махая перед глянцовитым лицом широкой рукой в новой белой замшевой перчатке
и привычно улыбаясь своими необыкновенно белыми зубами.
Ну-с, другое дело — прошение на Высочайшее имя Федосии Бирюковой — написано; если поедете в Петербург, возьмите с собой, сами подайте
и попросите.
— Вот какие вопросы вы задаете! Ну-с, это, батюшка, философия. Что ж, можно
и об этом потолковать. Вот приезжайте в субботу. Встретите у меня ученых, литераторов, художников. Тогда
и поговорим об общих вопросах, — сказал адвокат, с ироническим пафосом произнося слова: «общие вопросы». — С женой знакомы. Приезжайте.
—
Ну, она умнее тебя. Ах, какой ты дурак!
И ты бы женился на ней?
— А я тебе говорю, что интересно.
И ты непременно приезжай.
Ну, говори, еще что тебе от меня нужно? Videz votre sac. [Выкладывай всё.]
—
Ну, нет, она-то сама наверно знает за что. Они очень хорошо знают.
И им, этим стриженым, поделом.
— Так я оставлю en blanc [пробел] что тебе нужно о стриженой, а она уж велит своему мужу.
И он сделает. Ты не думай, что я злая. Они все препротивные, твои protégées, но je ne leur veux pas de mal. [я им зла не желаю.] Бог с ними!
Ну, ступай. А вечером непременно будь дома. Услышишь Кизеветера.
И мы помолимся.
И если ты только не будешь противиться, ça vous fera beaucoup de bien. [это тебе принесет большую пользу.] Я ведь знаю,
и Элен
и вы все очень отстали в этом. Так до свиданья.
—
Ну, хорошо, я попытаюсь сделать, — сказала она
и легко вошла в мягко капитонированную коляску, блестящую на солнце лаком своих крыльев,
и раскрыла зонтик. Лакей сел на козлы
и дал знак кучеру ехать. Коляска двинулась, но в ту же минуту она дотронулась зонтиком до спины кучера,
и тонкокожие красавицы, энглизированные кобылы, поджимая затянутые мундштуками красивые головы, остановились, перебирая тонкими ногами.
— А вы приходите, но, пожалуйста, бескорыстно, — сказала она, улыбнулась улыбкой, силу которой она хорошо знала,
и, как будто окончив представление, опустила занавес: спустила вуаль. —
Ну, поедем, — она опять тронула зонтиком кучера.
— Как раз все три типа сенаторов, — сказал он. — Вольф — это петербургский чиновник, Сковородников — это ученый юрист
и Бе — это практический юрист, а потому более всех живой, — сказал адвокат. — На него больше всего надежды.
Ну, а что же в комиссии прошений?
—
Ну,
и прекрасно, поедемте вместе. Я вас довезу.
—
Ну, да это лучше не апрофондировать. Так я вас довезу, — сказал адвокат, когда они вышли на крыльцо,
и прекрасная извозчичья карета, взятая адвокатом, подъехала к крыльцу. — Вам ведь к барону Воробьеву?
— Очень рад вас видеть, мы были старые знакомые
и друзья с вашей матушкой. Видал вас мальчиком
и офицером потом.
Ну, садитесь, расскажите, чем могу вам служить. Да, да, — говорил он, покачивая стриженой седой головой в то время, как Нехлюдов рассказывал историю Федосьи. — Говорите, говорите, я всё понял; да, да, это в самом деле трогательно. Что же, вы подали прошение?
—
Ну, если бы
и я
и все так, как вы, не служили бы?
—
Ну, отчего ж с отвращением? Всё-таки это проявление религиозного чувства, хотя
и одностороннее, сектантское, — сказал Селенин.
— Она?
Ну, да я не буду осуждать. Но она не понимает его. Что же, неужели
и он был за отказ? — спросила она с искренним сочувствием. — Это ужасно, как мне ее жалко! — прибавила она, вздыхая.