Неточные совпадения
— Да, — процедил сквозь зубы Николай Петрович. — Подбивают их, вот что беда;
ну,
и настоящего старания все еще нету. Сбрую портят. Пахали, впрочем, ничего. Перемелется — мука будет. Да разве тебя теперь хозяйство занимает?
— Удивительное дело, — продолжал Базаров, — эти старенькие романтики! Разовьют в себе нервную систему до раздражения…
ну, равновесие
и нарушено. Однако прощай! В моей комнате английский рукомойник, а дверь не запирается. Все-таки это поощрять надо — английские рукомойники, то есть прогресс!
Еще прежние туда-сюда; тогда у них были —
ну, там Шиллер, [Шиллер Фридрих (1759–1805) — великий немецкий поэт, автор пьес «Коварство
и любовь», «Разбойники»
и др.] что ли, Гётте [Гетте — искаженное произношение имени Вольфганга Гёте (1749–1832) — великого немецкого поэта
и философа; друг Шиллера.
— Воспитание? — подхватил Базаров. — Всякий человек сам себя воспитать должен —
ну хоть как я, например… А что касается до времени — отчего я от него зависеть буду? Пускай же лучше оно зависит от меня. Нет, брат, это все распущенность, пустота!
И что за таинственные отношения между мужчиной
и женщиной? Мы, физиологи, знаем, какие это отношения. Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться, как ты говоришь, загадочному взгляду? Это все романтизм, чепуха, гниль, художество. Пойдем лучше смотреть жука.
—
Ну да, да, вы обличители, — так, кажется, это называется. Со многими из ваших обличений
и я соглашаюсь, но…
—
Ну, насчет общины, — промолвил он, — поговорите лучше с вашим братцем. Он теперь, кажется, изведал на деле, что такое община, круговая порука, трезвость
и тому подобные штучки.
— Да, — отвечал Базаров, — баба с мозгом.
Ну,
и видала же она виды.
— В самом деле?
Ну, теперь я понимаю, почему мы сошлись с вами; ведь
и вы такой же, как я.
—
Ну да… вот
и сигарка не вкусна. Расклеилась машина.
— Ничего! поправимся. Одно скучно — мать у меня такая сердобольная: коли брюха не отрастил да не ешь десять раз в день, она
и убивается.
Ну, отец ничего, тот сам был везде,
и в сите
и в решете. Нет, нельзя курить, — прибавил он
и швырнул сигарку в пыль дороги.
—
И прекрасно.
Ну, а она тебя бьет?
— Наконец пожаловал, — проговорил отец Базарова, все продолжая курить, хотя чубук так
и прыгал у него между пальцами. —
Ну, вылезай, вылезай, почеломкаемся.
—
Ну да, конечно, это все в натуре вещей, — промолвил Василий Иваныч, — только лучше уж в комнату пойдем. С Евгением вот гость приехал. Извините, — прибавил он, обращаясь к Аркадию,
и шаркнул слегка ногой, — вы понимаете, женская слабость;
ну,
и сердце матери…
—
Ну, смотри же, хозяюшка, хлопочи, не осрамись; а вас, господа, прошу за мной пожаловать. Вот
и Тимофеич явился к тебе на поклон, Евгений.
И он, чай, обрадовался, старый барбос. Что? ведь обрадовался, старый барбос? Милости просим за мной.
Ну да ведь мое дело — сторона; знай свой ланцет,
и баста!
— А то здесь другой доктор приезжает к больному, — продолжал с каким-то отчаяньем Василий Иванович, — а больной уже ad patres; [Отправился к праотцам (лат.).] человек
и не пускает доктора, говорит: теперь больше не надо. Тот этого не ожидал, сконфузился
и спрашивает: «Что, барин перед смертью икал?» — «Икали-с». — «
И много икал?» — «Много». — «А,
ну — это хорошо», — да
и верть назад. Ха-ха-ха!
«
Ну как скажет на два дня», — думала она,
и сердце у ней замирало.
— Та осина, — заговорил Базаров, — напоминает мне мое детство; она растет на краю ямы, оставшейся от кирпичного сарая,
и я в то время был уверен, что эта яма
и осина обладали особенным талисманом: я никогда не скучал возле них. Я не понимал тогда, что я не скучал оттого, что был ребенком.
Ну, теперь я взрослый, талисман не действует.
—
Ну, не сказал, так мог
и должен был сказать в качестве поэта. Кстати, он, должно быть, в военной службе служил.
—
Ну, полно, — шепнул Аркадий
и пожал украдкой своему другу руку. — Но никакая дружба долго не выдержит таких столкновений.
—
Ну да, священник; он у нас… кушать будет… Я этого не ожидал
и даже не советовал… но как-то так вышло… он меня не понял…
Ну,
и Арина Власьевна… Притом же он у нас очень хороший
и рассудительный человек.
— Как тебе не стыдно, Евгений… Что было, то прошло.
Ну да, я готов вот перед ними признаться, имел я эту страсть в молодости — точно; да
и поплатился же я за нее! Однако, как жарко. Позвольте подсесть к вам. Ведь я не мешаю?
—
Ну, вот еще что выдумали! — шепнула Фенечка
и поджала руки.
—
Ну, накинем еще два шага. — Базаров провел носком сапога черту по земле. — Вот
и барьер. А кстати: на сколько шагов каждому из нас от барьера отойти? Это тоже важный вопрос. Вчера об этом не было дискуссии.
—
Ну, извините, это до другого раза, — отвечал Базаров
и обхватил Павла Петровича, который начинал бледнеть. — Теперь я уже не дуэлист, а доктор
и прежде всего должен осмотреть вашу рану. Петр! поди сюда, Петр! куда ты спрятался?
—
Ну, так я вам скажу, что он… не то что мне не нравится, а я чувствую, что
и он мне чужой,
и я ему чужая… да
и вы ему чужой.
«Прелестные ножки, — думала она, медленно
и легко всходя по раскаленным от солнца каменным ступеням террасы, — прелестные ножки, говорите вы…
Ну, он
и будет у них».
Ну-с, вот я
и отправился к «отцам», — так заключил Базаров, —
и на дороге завернул сюда… чтобы все это передать, сказал бы я, если б я не почитал бесполезную ложь — глупостью.
Иная барышня только оттого
и слывет умною, что умно вздыхает; а твоя за себя постоит, да
и так постоит, что
и тебя в руки заберет, —
ну, да это так
и следует.
«
Ну, — говорил он ему, — излагай мне свои воззрения на жизнь, братец: ведь в вас, говорят, вся сила
и будущность России, от вас начнется новая эпоха в истории, — вы нам дадите
и язык настоящий
и законы».
Он даже повторял эти, иногда тупые или бессмысленные, выходки
и, например, в течение нескольких дней, ни к селу ни к городу, все твердил: «
Ну, это дело девятое!» — потому только, что сын его, узнав, что он ходил к заутрене, употребил это выражение.
—
Ну, вот я
и попросил уездного врача;
ну,
и порезался.
— Сила-то, сила, — промолвил он, — вся еще тут, а надо умирать!.. Старик, тот, по крайней мере, успел отвыкнуть от жизни, а я… Да, поди попробуй отрицать смерть. Она тебя отрицает,
и баста! Кто там плачет? — прибавил он погодя немного. — Мать? Бедная! Кого-то она будет кормить теперь своим удивительным борщом? А ты, Василий Иваныч, тоже, кажется, нюнишь?
Ну, коли христианство не помогает, будь философом, стоиком, что ли! Ведь ты хвастался, что ты философ?
«
Ну, из восьми вычесть десять, сколько выйдет?» — Василий Иванович ходил как помешанный, предлагал то одно средство, то другое
и только
и делал, что покрывал сыну ноги.
— Эх, Анна Сергеевна, станемте говорить правду. Со мной кончено. Попал под колесо.
И выходит, что нечего было думать о будущем. Старая шутка смерть, а каждому внове. До сих пор не трушу… а там придет беспамятство,
и фюить!(Он слабо махнул рукой.)
Ну, что ж мне вам сказать… я любил вас! это
и прежде не имело никакого смысла, а теперь подавно. Любовь — форма, а моя собственная форма уже разлагается. Скажу я лучше, что какая вы славная!
И теперь вот вы стоите, такая красивая…
— Великодушная! — шепнул он. — Ох, как близко,
и какая молодая, свежая, чистая… в этой гадкой комнате!..
Ну, прощайте! Живите долго, это лучше всего,
и пользуйтесь, пока время. Вы посмотрите, что за безобразное зрелище: червяк полураздавленный, а еще топорщится.
И ведь тоже думал: обломаю дел много, не умру, куда! задача есть, ведь я гигант! А теперь вся задача гиганта — как бы умереть прилично, хотя никому до этого дела нет… Все равно: вилять хвостом не стану.