Неточные совпадения
— Оставайтесь, оставайтесь, — промолвила
и фрау Леноре. — Мы познакомим вас с женихом Джеммы, господином Карлом Клюбером. Он сегодня не мог прийти, потому что он очень занят у себя в магазине… Вы, наверное, видели на Цейле самый большой магазин сукон
и шелковых материй?
Ну, так он там главным. Но он очень будет рад вам отрекомендоваться.
Потом он сообщил, на отборнейшем немецком языке, что желал заявить свое почтение
и свою признательность г-ну иностранцу, который оказал такую важную услугу будущему его родственнику, брату его невесты; при этом он повел левой рукой, державшей шляпу, в направлении Эмиля, который словно застыдился
и, отвернувшись к окну, положил палец в рот.
—
Ну, что ж! теперь надо идти к нам! — воскликнул он, как только Санин окончил свой туалет
и написал письмо в Берлин.
—
Ну, пойдемте, — сказал Санин,
и они отправились.
Санин разговаривал много, по-вчерашнему, но не о России
и не о русской жизни. Желая угодить своему молодому другу, которого тотчас после завтрака услали к г-ну Клюберу — практиковаться в бухгалтерии, — он навел речь на сравнительные выгоды
и невыгоды художества
и коммерции. Он не удивился тому, что фрау Леноре держала сторону коммерции, — он это ожидал; но
и Джемма разделяла ее мнение.
— Гм. — Панталеоне совсем ушел в свой галстух. —
Ну, а тот феррофлукто Клуберио, — что же он? — воскликнул он вдруг
и вскинул лицо кверху.
— Кэ! (Chè!) [Итальянское восклицание вроде нашего:
ну! (Прим. автора.)] — Панталеоне презрительно пожал плечами. — Я должен, во всяком случае, благодарить вас, — произнес он наконец неверным голосом, — что вы
и в теперешнем моем уничижении умели признать во мне порядочного человека — un galant'uomo! Поступая таким образом, вы сами выказали себя настоящим galant'uomo. Но я должен обдумать ваше предложение.
— Эмиль! — перебил его Санин
и указал глазами на кучера, — опомнитесь! Эмиль, пожалуйста, ступайте домой! Послушайтесь меня, друг мой! Вы уверяете, что любите меня.
Ну, я вас прошу!
Противники
и секунданты обменялись, как водится, поклонами; один доктор даже бровью не повел —
и присел, зевая, на траву: «Мне, мол, не до изъявлений рыцарской вежливости». Г-н фон Рихтер предложил г-ну «Тшибадола» выбрать место; г-н «Тшибадола» отвечал, тупо ворочая языком («стенка» в нем опять обрушилась), что: «Действуйте, мол, вы, милостивый государь; я буду наблюдать…»
Да; Санину было немножко совестно
и стыдно… хотя, с другой стороны, что же ему было сделать? Не оставлять же без наказания дерзости молодого офицера, не уподобиться же г-ну Клюберу? Он заступился за Джемму, он защитил ее… Оно так; а все-таки у него скребло на душе,
и было ему совестно,
и даже стыдно.
—
Ну, хорошо. Послушай, дружок (Эмиль слегка подпрыгнул от удовольствия), — послушай: там, ты понимаешь, там ты скажешь, что все будет исполнено в точности (Эмиль сжал губы
и важно качнул головою), — а сам… Что ты делаешь завтра?
—
Ну к чему это? к чему? — заметила фрау Леноре. — Мы говорим теперь о серьезных вещах. Но вот еще что, — прибавила практическая дама. — Вы говорите: продать имение. Но как же вы это сделаете? Вы, стало быть,
и крестьян тоже продадите?
«Скверно!» — подумал про себя Санин —
и украдкой поглядел на Джемму. Она, казалось, не слышала его последних слов. «
Ну ничего!» — подумал он опять.
—
Ну хорошо, согласен —
и благодарю тебя. В половине первого я здесь —
и мы отправимся вместе в Висбаден. Я надеюсь, жена твоя не рассердится…
— Все — ей одной?
Ну — это ваше счастье. Только смотрите не продешевите вашего имения! Будьте благоразумны
и тверды. Не увлекайтесь! Я понимаю ваше желание быть как можно скорее мужем Джеммы… но осторожность прежде всего! Не забудьте: чем вы дороже продадите имение, тем больше останется вам обоим —
и вашим детям.
— Ему хорошо командовать: «рысью!» — с внезапной запальчивостью подхватил Полозов, — а мне-то… мне-то каково? Я
и подумал: возьмите вы себе ваши чины да эполеты —
ну их с богом! Да… ты о жене спрашивал? Что — жена? Человек, как все. Пальца ей в рот не клади — она этого не любит. Главное — говори побольше… чтобы посмеяться было над чем. Про любовь свою расскажи, что ли… да позабавней, знаешь.
— Да так же. Ведь ты мне сказывал, что влюблен, жениться хочешь.
Ну вот, ты это
и опиши.
Она подсела к мужу —
и, дождавшись, что он остался в дураках, сказала ему: «
Ну, пышка, довольно! (при слове „пышка“ Санин с изумлением глянул на нее, а она весело улыбнулась, отвечая взглядом на его взгляд
и выказывая все свои ямочки на щеках) — довольно; я вижу, ты спать хочешь; целуй ручку
и отправляйся; а мы с господином Саниным побеседуем вдвоем».
—
Ну, рассказывайте, рассказывайте, — с живостью проговорила Марья Николаевна, разом ставя оба обнаженные локтя на стол
и нетерпеливо постукивая ногтями одной руки о ногти другой. — Правда, вы, говорят, женитесь?
— Постойте, постойте. Вы не так меня поняли. Я с вами не кокетничать хочу. — Марья Николаевна пожала плечами. — У него невеста, как древняя статуя, а я буду с ним кокетничать?! Но у вас товар — а я купец. Я
и хочу знать, каков у вас товар. Ну-ка, показывайте — каков он? Я ходу знать не только, что я покупаю, но
и у кого я покупаю. Это было правило моего батюшки.
Ну, начинайте…
Ну, хоть не с детства —
ну вот — давно ли вы за границей?
И где вы были до сих пор? Только идите тише — нам некуда спешить.
— Никогда!
И никогда никого не обману.
Ну, Дмитрий Павлович, излагайте дело, как мы выражаемся в сенате.
— Разве это не правда? Разве не правда? — настойчиво произнесла Марья Николаевна. —
Ну, посмотрите мне в лицо
и скажите, что я неправду сказала!
— Так… так. —
Ну —
и спрашивали вы себя, вы, умеющий плавать, какая может быть причина такого странного… поступка со стороны женщины, которая не бедна…
и не глупа…
и не дурна? Вас это не интересует, может быть; но все равно. Я вам скажу причину не теперь, а вот как только кончится антракт. Я все беспокоюсь, как бы кто-нибудь не зашел…
— Это? Критик висбаденский. «Литтерат» или лон-лакей [Наемный лакей (нем.: Lohn-Lakai).], как угодно. Он нанят здешним откупщиком
и потому обязан все хвалить
и всем восторгаться, а сам весь налит гаденькой желчью, которую даже выпускать не смеет. Я боюсь: он сплетник ужасный; сейчас побежит рассказывать, что я в театре.
Ну, все равно.
— Ну-с, — начала Марья Николаевна, снова опускаясь на диван, — так как вы попались
и должны сидеть со мною, вместо того чтобы наслаждаться близостью вашей невесты… не вращайте глазами
и не гневайтесь — я вас понимаю
и уже обещала вам, что отпущу вас на все четыре стороны, — а теперь слушайте мою исповедь. Хотите знать, что я больше всего люблю?
Ну,
и monsieur Gaston, мой учитель, глаза мне открыл.
—
Ну вот что. Завтра поутру я вас возьму с собою —
и мы поедем вместе за город. У нас будут отличные лошади. Потом мы вернемся, дело покончим —
и аминь. Не удивляйтесь, не говорите мне, что это каприз, что я сумасшедшая — все это может быть, — но скажите только: я согласен!
Взобрался
и Санин на своего коня; Марья Николаевна отсалютовала г-ну Полозову хлыстиком, потом ударила им свою лошадь по выгнутой
и плоской шее: та взвилась на дыбы, прыгнула вперед
и пошла щепотким, укрощенным шагом, вздрагивая всеми жилками, собираясь на мундштуке, кусая воздух
и порывисто фыркая.
—
Ну, вот видите, как хорошо, — сказала она. — Я вам говорю напоследях, перед разлукой: вы прелесть —
и раскаиваться не будете.
— А нам что за дело! Да он
и думать не будет: будет пить пиво —
и только.
Ну, Санин (она в первый раз назвала его по одной фамилии), — вперед, рысью!
—
Ну, теперь мы — вольные птицы! — воскликнула Марья Николаевна. — Куда нам ехать — на север, на юг, на восток, на запад? Смотрите — я как венгерский король на коронации (она указала концом хлыста на все четыре стороны света). Все наше! Нет, знаете что: видите, какие там славные горы —
и какой лес! Поедемте туда, в горы, в горы!
— У меня дядя был псовый охотник, — продолжала она. — Я с ним езживала — весною. Чудо! Вот
и мы теперь с вами — по брызгам. А только я вижу: вы русский человек, а хотите жениться на итальянке.
Ну да это — ваша печаль. Это что? Опять канава? Гоп!