Неточные совпадения
— Значит, — все я читал! Так. Есть в них непонятное, есть лишнее, —
ну, когда человек много говорит, ему слов с десяток
и зря сказать приходится…
— Пора нам, старикам, на погост, Ниловна! Начинается новый народ. Что мы жили? На коленках ползали
и все в землю кланялись. А теперь люди, — не то опамятовались, не то — еще хуже ошибаются,
ну — не похожи на нас. Вот она, молодежь-то, говорит с директором, как с равным… да-а! До свидания, Павел Михайлов, хорошо ты, брат, за людей стоишь! Дай бог тебе, — может, найдешь ходы-выходы, — дай бог!
— Такое дело! — сказал Рыбин, усмехнувшись. —
И меня — обыскали, ощупали, да-а. Изругали…
Ну — не обидели однако. Увели, значит, Павла! Директор мигнул, жандарм кивнул,
и — нет человека? Они дружно живут. Одни народ доят, а другие — за рога держат…
— А очень просто! — мягко сказал Егор Иванович. — Иногда
и жандармы рассуждают правильно. Вы подумайте: был Павел — были книжки
и бумажки, нет Павла — нет ни книжек, ни бумажек! Значит, это он сеял книжечки, ага-а?
Ну,
и начнут они есть всех, — жандармы любят так окорнать человека, чтобы от него остались одни пустяки!
— Можно! Помнишь, ты меня, бывало, от мужа моего прятала?
Ну, теперь я тебя от нужды спрячу… Тебе все должны помочь, потому — твой сын за общественное дело пропадает. Хороший парень он у тебя, это все говорят, как одна душа,
и все его жалеют. Я скажу — от арестов этих добра начальству не будет, — ты погляди, что на фабрике делается? Нехорошо говорят, милая! Они там, начальники, думают — укусили человека за пятку, далеко не уйдет! Ан выходит так, что десяток ударили — сотни рассердились!
— Нужда заставит
и мышей ловить! — угрюмо заметил какой-то кочегар. — Кормильца-то — оторвали. Сволочи! Ну-ка, на три копейки лапши. Ничего, мать! Перебьешься.
Так оно, начальство, не очень строго командует, а все говорит: «Вы уж, господа, потише, не подводите нас!»
Ну,
и все идет хорошо.
— Вот
и хорошо, коли знаете!
Ну, наливайте же мне чаю, говорите, как жили.
— Ого!
Ну, — это не шутка! Это дело! Павел-то будет рад, а? Это — хорошо, ненько!
И для Павла
и для всех!
— Бумажки-то! Опять появились! Прямо — как соли на хлеб насыпали их везде. Вот тебе
и аресты
и обыски! Мазина, племянника моего, в тюрьму взяли —
ну,
и что же? Взяли сына твоего, — ведь вот, теперь видно, что это не они!
—
Ну,
и пускай ходит по деревням, звонит о правде, будит народ. С нами трудно ему. У него в голове свои, мужицкие мысли выросли, нашим — тесно там…
— Да, да! — сказал хохол. — Они — ничего, ласковые, улыбаются. Им скажут: «А
ну, вот это умный
и честный человек, он опасен нам, повесьте-ка его!» Они улыбнутся
и повесят, а потом — опять улыбаться будут.
— Болит.
И у вас — болит… Только — ваши болячки кажутся вам благороднее моих. Все мы сволочи друг другу, вот что я скажу. А что ты мне можешь сказать? Ну-ка?
— «Ничего», — говорит.
И знаешь, как он спросил о племяннике? «Что, говорит, Федор хорошо себя вел?» — «Что значит — хорошо себя вести в тюрьме?» — «
Ну, говорит, лишнего чего не болтал ли против товарищей?»
И когда я сказал, что Федя человек честный
и умница, он погладил бороду
и гордо так заявил: «Мы, Сизовы, в своей семье плохих людей не имеем!»
— Будет! Порезвились телята, пора в жареное!
Ну,
и чертовы же угли! Раздувал, раздувал — засорил себе глаза…
—
И ты по этим делам пошла, Ниловна? — усмехаясь, спросил Рыбин. — Так. Охотников до книжек у нас много там. Учитель приохочивает, — говорят, парень хороший, хотя из духовного звания. Учителька тоже есть, верстах в семи.
Ну, они запрещенной книгой не действуют, народ казенный, — боятся. А мне требуется запрещенная, острая книга, я под их руку буду подкладывать… Коли становой или поп увидят, что книга-то запрещенная, подумают — учителя сеют! А я в сторонке, до времени, останусь.
— У меня — жена на сносях.
Ну,
и день такой, беспокойный! — объяснил Миронов, пристально разглядывая товарищей,
и негромко спросил...
—
Ну, молчи! — приказывал офицер, шевеля усами. Она кланялась
и, незаметно показывая ему кукиш, шептала матери...
— Видно — уж всем они сыты
и тошно им! Знаю я — земский начальник один заставлял мужиков лошади его кланяться, когда по деревне вели,
и кто не кланялся, того он под арест сажал.
Ну, зачем это нужно было ему? Нельзя понять, нельзя!
— Да, — усмехаясь, продолжал Николай, — это глупость.
Ну, все-таки перед товарищами нехорошо, — никому не сказал ничего… Иду. Вижу — покойника несут, ребенка. Пошел за гробом, голову наклонил, не гляжу ни на кого. Посидел на кладбище, обвеяло меня воздухом,
и одна мысль в голову пришла…
— Потом пошел в земский музей. Походил там, поглядел, а сам все думаю — как же, куда я теперь? Даже рассердился на себя.
И очень есть захотелось! Вышел на улицу, хожу, досадно мне… Вижу — полицейские присматриваются ко всем.
Ну, думаю, с моей рожей скоро попаду на суд божий!.. Вдруг Ниловна навстречу бежит, я посторонился да за ней, — вот
и все!
— Да вы не беспокойтесь, — не больно мне. Он меня ручкой сабли…
Ну,
и я его тоже — ка-ак дам палкой! Даже завыл он!..
— А сейчас, слышь, на кладбище драка была!.. Хоронили, значит, одного политического человека, — из этаких, которые против начальства… там у них с начальством спорные дела. Хоронили его тоже этакие, дружки его, стало быть.
И давай там кричать — долой начальство, оно, дескать, народ разоряет… Полиция бить их! Говорят, которых порубили насмерть.
Ну,
и полиции тоже попало… — Он замолчал
и, сокрушенно покачивая головой, странным голосом выговорил: — Мертвых беспокоят, покойников будят!
— Здоров,
и все здоровы! — говорил он негромко. —
Ну, а ты как?
— Дело чистое, Степан, видишь? Дело отличное! Я тебе говорил — это народ собственноручно начинает. А барыня — она правды не скажет, ей это вредно. Я ее уважаю, что же говорить! Человек хороший
и добра нам хочет,
ну — немножко —
и чтобы без убытка для себя! Народ же — он желает прямо идти
и ни убытка, ни вреда не боится — видал? Ему вся жизнь вредна, везде — убыток, ему некуда повернуться, кругом — ничего, кроме — стой! — кричат со всех сторон.
— Не беспокойтесь! Все будет в порядке, мамаша! Чемоданчик ваш у меня. Давеча, как он сказал мне про вас, что, дескать, вы тоже с участием в этом
и человека того знаете, — я ему говорю — гляди, Степан! Нельзя рот разевать в таком строгом случае!
Ну,
и вы, мамаша, видно, тоже почуяли нас, когда мы около стояли. У честных людей рожи заметные, потому — немного их по улицам ходит, — прямо сказать! Чемоданчик ваш у меня…
— Полно, кум! — не глядя на него
и скривив губы, говорила женщина. —
Ну, что ты такое? Только говоришь да, редко, книжку прочитаешь. Немного людям пользы от того, что ты со Степаном по углам шушукаешь.
Народ у нас, конечно, не очень грамотен
и пуглив,
ну, однако, время так поджимает бока, что человек поневоле глаза таращит — в чем дело?
«Ах вы, сукины дети! Да ведь это — против царя?!» Был там мужик один, Спивакин, он
и скажи: «А
ну вас к нехорошей матери с царем-то! Какой там царь, когда последнюю рубаху с плеч тащит?..» Вот оно куда пошло, мамаша! Конечно, Спивакина зацапали
и в острог, а слово — осталось,
и даже мальчишки малые знают его, — оно кричит, живет!
— Это уж я дополнил картину погрома, но ничего, Ниловна, ничего! Я думаю, они опять придут, оттого
и не убирал все это.
Ну, как вы съездили?
— Видел. У моей двери тоже.
Ну, до свиданья! До свиданья, свирепая женщина. А знаете, друзья, драка на кладбище — хорошая вещь в конце концов! О ней говорит весь город. Твоя бумажка по этому поводу — очень хороша
и поспела вовремя. Я всегда говорил, что хорошая ссора лучше худого мира…
— Разумеется! Но — вам пора спать, Ниловна, вы, должно быть, отчаянно устали, — удивительно крепкая вы, следует сказать! Сколько волнений, тревог —
и так легко вы переживаете все! Только вот волосы быстро седеют.
Ну, идите, отдыхайте.
—
Ну — дядю Михаила
и молотком не оглушишь. Сейчас он мне: «Игнат — в город, живо! Помнишь женщину пожилую?» А сам записку строчит. «На, иди!..» Я ползком, кустами, слышу — лезут! Много их, со всех сторон шумят, дьяволы! Петлей вокруг завода. Лег в кустах, — прошли мимо! Тут я встал
и давай шагать,
и давай! Две ночи шел
и весь день без отдыха.
—
Ну, — тихо воскликнул парень, дергая ногой,
и, удивленно мигая глазами, поглядел на мать.
—
Ну? — тихо
и пугливо воскликнул парень.
—
Ну то-то! — молвил Игнат
и успокоился, весело улыбаясь. — Мне бы вот на фабрику, там, говорят, ребята довольно умные…
—
Ну, — вот
и я при деле! — сказал Весовщиков, мягко подходя к матери.
—
Ну,
и я не пойду. Нет, — каковы ребята, а? Сидят вроде того, как будто они только
и есть настоящие люди, а остальные все — ни при чем! Федька-то, а?
— Не нуждается? Гм, —
ну, все ж я буду продолжать… Вы люди, для которых нет ни своих, ни чужих, вы — свободные люди. Вот стоят перед вами две стороны,
и одна жалуется — он меня ограбил
и замордовал совсем! А другая отвечает — имею право грабить
и мордовать, потому что у меня ружье есть…
— Ну-ну! Ловко вы! Коли надолго вас хватит — одолеете вы стариков, — напор у вас большой!.. Прощайте, желаю вам всякого доброго!
И к людям — подобрее, а? Прощай, Ниловна! Увидишь Павла, скажи — слышал, мол, речь его. Не все понятно, даже страшно иное, но — скажи — верно!
—
Ну, Сашенька, вы убирайтесь, пока целы! За мной с утра гуляют два шпиона,
и так открыто, что дело пахнет арестом. У меня — предчувствие. Что-то где-то случилось. Кстати, вот у меня речь Павла, ее решено напечатать. Несите ее к Людмиле, умоляйте работать быстрее. Павел говорил славно, Ниловна!.. Берегитесь шпионов, Саша…