Неточные совпадения
—
Ну нет,
и Заболотье недурно, — резонно возражал ему любимчик Гриша, — а притом папенькино желанье такое, чтоб Малиновец в целом составе перешел к старшему в роде Затрапезных. Надо же уважить старика.
—
Ну, так
и быть, сегодня новый завари. Говядина-то есть ли?
—
И куда такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как ни спросишь — все нет да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да за говядиной в Мялово сегодня же пошлите, чтобы пуда два… Ты смотри у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй зря.
Ну, горячее готово; на холодное что?
—
Ну, так соусу у нас нынче не будет, — решает она. — Так
и скажу всем: старый хрен любовнице соус скормил. Вот ужо барин за это тебя на поклоны поставит.
—
Ну, на нет
и суда нет. Вчера Андрюшка из Москалева зайца привез; видно, его придется изжарить…
—
Ну, бабу из клубники сделай.
И то сказать, без пути на погребе ягода плесневеет. Сахарцу кусочка три возьми да яичек парочку… Ну-ну, не ворчи! будет с тебя!
—
Ну, так в лес за малиной. Вот в Лисьи-Ямы
и пошли: пускай солдата по дороге ловят.
—
Ну, вот видишь, а я иду в ранжереи
и тебя хотела взять. А теперь…
— Этакую ты, матушка, махину набрала! — говорит он, похлопывая себя по ляжкам, —
ну,
и урожай же нынче! Так
и быть,
и я перед чаем полакомлюсь,
и мне уделите персичек… вон хоть этот!
— Ну-ка, иди, казенный человек! — по обыкновению, начинает иронизировать Анна Павловна. — Фу-ты, какой франт! да, никак,
и впрямь это великановский Сережка… извините, не знаю, как вас по отчеству звать… Поверните-ка его… вот так! как раз по последней моде одет!
— Слышишь?
Ну, вот, мы так
и сделаем: нарядим тебя, милой дружок, в колодки, да вечерком по холодку…
Докладывают, что ужин готов. Ужин представляет собой повторение обеда, за исключением пирожного, которое не подается. Анна Павловна зорко следит за каждым блюдом
и замечает, сколько уцелело кусков. К великому ее удовольствию, телятины хватит на весь завтрашний день, щец тоже порядочно осталось, но с галантиром придется проститься.
Ну, да ведь
и то сказать — третий день галантир да галантир! можно
и полоточком полакомиться, покуда не испортились.
— Ах, да ведь я
и лба-то сегодня не перекрестила… ах, грех какой!
Ну, на этот раз Бог простит! Сашка! подтычь одеяло-то… плотнее… вот так!
— Вот так огород нагородил!
Ну, ничего,
и всегда так начинают. Вот она, палочка-то! кажется, мудрено ли ее черкнуть, а выходит, что привычка да
и привычка нужна! Главное, старайся не тискать перо между пальцами, держи руку вольно, да
и сам сиди вольнее, не пригибайся.
Ну, ничего, ничего, не конфузься! Бог милостив! ступай, побегай!
—
Ну, уж
и проклинают! Так, малую толику… всех партикулярных вообще…
—
Ну, теперь пойдут сряду три дня дебоширствовать! того
и гляди, деревню сожгут!
И зачем только эти праздники сделаны! Ты смотри у меня! чтоб во дворе было спокойно! по очереди «гулять» отпускай: сперва одну очередь, потом другую, а наконец
и остальных. Будет с них
и по одному дню… налопаются винища! Да девки чтоб отнюдь пьяные не возвращались!
— Вот уж подлинно наказанье! — ропщет она, — ишь ведь,
и погода, как нарочно, сухая да светлая — жать бы да жать!
И кому это вздумалось на спас-преображенье престольный праздник назначить!
Ну что бы на Рождество Богородицы или на Покров! Любехонько бы.
— Ах, родные мои! ах, благодетели! вспомнила-таки про старуху, сударушка! — дребезжащим голосом приветствовала она нас, протягивая руки, чтобы обнять матушку, — чай, на полпути в Заболотье… все-таки дешевле, чем на постоялом кормиться… Слышала, сударушка, слышала! Купила ты коко с соком…
Ну, да
и молодец же ты! Лёгко ли дело, сама-одна какое дело сварганила! Милости просим в горницы! Спасибо, сударка, что хоть ненароком да вспомнила.
—
И мальца с собой привезла…
ну, обрадовала! Это который? — обратилась она ко мне
и, взяв меня за плечи, поцеловала тонкими, запекшимися губами.
— Девятый… ай да молодец брат Василий! Седьмой десяток, а поди еще как проказничает! Того гляди,
и десятый недалеко…
Ну, дай тебе Бог, сударыня, дай Бог! Постой-ка, постой, душенька, дай посмотреть, на кого ты похож!
Ну, так
и есть, на братца Василья Порфирьича, точка в точку вылитый в него!
— Признаться сказать, я
и забыла про Наташку, — сказала она. — Не следовало бы девчонку баловать,
ну да уж, для дорогих гостей, так
и быть — пускай за племянничка Бога молит. Ах, трудно мне с ними, сестрица, справляться! Народ все сорванец — долго ли до греха!
— Долго ли! — подтвердила
и матушка. —
Ну, а твой «покойничек», сестрица… жив
и здоров?
— Нет, смирился. Насчет этого пожаловаться не могу, благородно себя ведет.
Ну, да ведь, мать моя, со мною немного поговорит. Я сейчас локти к лопаткам, да
и к исправнику… Проявился, мол, бродяга, мужем моим себя называет… Делайте с ним, что хотите, а он мне не надобен!
Подумаю, подумаю:
ну, непременно, как свят Бог, его, поганца, сошлю! а потом
и жалко cтaнет!
—
Ну,
ну… не пугайся! небось, не приеду! Куда мне, оглашенной, к большим барам ездить… проживу
и одна! — шутила тетенька, видя матушкино смущение, — живем мы здесь с Фомушкой в уголку, тихохонько, смирнехонько, никого нам не надобно! Гостей не зовем
и сами в гости не ездим… некуда! А коли ненароком вспомнят добрые люди, милости просим! Вот только жеманниц смерть не люблю, прошу извинить.
—
Ну, до трехсот далеконько. А впрочем, будет с нее на нынешний день! У нас в полку так велось: как скоро солдатик не выдержит положенное число палок — в больницу его на поправку. Там подправят, спину заживят,
и опять в манеж… покуда свою порцию сполна не получит!
— Вот тебе на! Прошлое, что ли, вспомнил! Так я, мой друг, давно уж все забыла. Ведь ты мой муж; чай, в церкви обвенчаны… Был ты виноват передо мною, крепко виноват — это точно; но в последнее время, слава Богу, жили мы мирнехонько… Ни ты меня, ни я тебя… Не я ли тебе Овсецово заложить позволила… а? забыл?
И вперед так будет. Коли какая случится нужда — прикажу,
и будет исполнено. Ну-ка, ну-ка, думай скорее!
—
И на третий закон можно объясненьице написать или
и так устроить, что прошенье с третьим-то законом с надписью возвратят. Был бы царь в голове, да перо, да чернила, а прочее само собой придет. Главное дело, торопиться не надо, а вести дело потихоньку, чтобы только сроки не пропускать. Увидит противник, что дело тянется без конца, а со временем, пожалуй,
и самому дороже будет стоить —
ну,
и спутается. Тогда из него хоть веревки вей. Либо срок пропустит, либо на сделку пойдет.
—
Ну, уж
и душа у тебя, Дормидонтыч!.. подлинно можно сказать: расколота надвое!
«Вот оно!
И все добрые так говорят! все ко мне льнут! Может,
и графские мужички по секрету загадывают: „Ах, хорошо, кабы Анна Павловна нас купила! все бы у нас пошло тогда по-хорошему!“
Ну, нет, дружки, погодите! Дайте Анне Павловне прежде с силами собраться! Вот ежели соберется она с силами…»
—
Ну, погоди, погоди! Может быть,
и оттягаем!
—
Ну, вот
и будет с нас. Шец похлебаем, жарковца поедим.
И сытехоньки.
Только с рабочим людом он обходился несколько проще,
ну, да ведь на то он
и рабочий люд, чтобы с ним недолго «разговаривать».
Служил он у покойного Петра Спиридоныча в частных приставах, —
ну,
и скопил праведными трудами копеечку про черный день.
Ну, да ведь
и то сказать: не человек, а скотина!
— Четыре. Феклуша — за барышней ходит, шьет, а мы три за столом служим, комнаты убираем. За старой барыней няня ходит. Она
и спит у барыни в спальной, на полу, на войлочке. С детства, значит, такую привычку взяла.
Ну, теперь почивайте, Христос с вами! да не просыпайтесь рано, а когда вздумается.
—
И ведь в какое время, непутевый, пришел! — сказала она уже мягче, — две недели сряду дождик льет, все дороги затопил, за сеном в поле проехать нельзя, а он шлепает да шлепает по грязи.
И хоть бы написал, предупредил…
Ну, ин скидавай полушубок-то, сиди здесь, покуда я муженьку не отрапортую.
—
Ну, ежели верно, так, значит, ты самый
и есть. Однако ж этого мало; на свете белокурых да с голубыми глазами хоть пруд пруди. Коли ты Поликсены Порфирьевны сынок, сказывай, какова она была из себя?
— Не знаю, где
и спать-то его положить, — молвила она наконец, —
и не придумаю! Ежели внизу, где прежде шорник Степан жил, так там с самой осени не топлено.
Ну, ин ведите его к Василисе в застольную. Не велика фря, ночь
и на лавке проспит. Полушубок у него есть, чтоб накрыться, а войлок
и подушчонку, из стареньких, отсюда дайте. Да уж не курит ли он, спаси бог! чтоб
и не думал!
— Вот ты какой!
Ну, поживи у нас! Я тебе велела внизу комнатку вытопить. Там тебе
и тепленько
и уютненько будет. Обедать сверху носить будут, а потом, может,
и поближе сойдемся. Да ты не нудь себя. Не все работай,
и посиди. Я слышала, ты табак куришь?
— Что ж, можно изредка
и покурить, только будь осторожен, мой друг, не зарони!
Ну, ступай покуда, Христос с тобой!
—
Ну, спасибо тебе, вот мы
и с жарковцем! — поблагодарила его матушка, —
и сами поедим,
и ты с нами покушаешь. Эй, кто там! снесите-ка повару одного тетерева, пускай сегодня к обеду зажарит, а прочих на погреб отдайте… Спасибо, дружок!
— Какое веселье! Живу —
и будет с меня. Давеча молотил, теперь — отдыхаю. Ашать (по-башкирски: «есть») вот мало дают — это скверно.
Ну, да теперь зима, а у нас в Башкирии в это время все голодают. Зимой хлеб с мякиной башкир ест, да так отощает, что страсть! А наступит весна, ожеребятся кобылы, начнет башкир кумыс пить — в месяц его так разнесет,
и не узнаешь!
Замечательно, что среди общих симпатий, которые стяжал к себе Половников, один отец относился к нему не только равнодушно, но почти гадливо. Случайно встречаясь с ним, Федос обыкновенно подходил к нему «к ручке», но отец проворно прятал руки за спину
и холодно произносил: «
Ну, будь здоров! проходи, проходи!» Заочно он называл его не иначе как «кобылятником», уверял, что он поганый, потому что сырое кобылье мясо жрет,
и нетерпеливо спрашивал матушку...
—
Ну,
и пускай беспокоится — это его дело. Не шушукается ли он — вот я о чем говорю.
— Полтинник! вот как!
Ну,
и слава Богу, что добрые люди не оставляют тебя.
Ну,
и была же у нас тут история!..
— В ученье!
ну, дай ему Бог! Уж которого ты в ученье отдаешь, пошли тебе Царица Небесная!
И дочек
и сынов — всех к делу пристроила!
—
Ну, вот видишь:
и тут заведение,
и в Малиновце заведение…
И тут запашка,
и там запашка… А их ведь надо поддерживать! Жить тут придется.
— Говорила, что опоздаем! — пеняла матушка кучеру, но тут же прибавила: —
Ну, да к вечерне не беда если
и не попадем. Поди,
и монахи-то на валу гуляют, только разве кто по усердию… Напьемся на постоялом чайку, почистимся — к шести часам как раз к всенощной поспеем!