Неточные совпадения
—
Ну, хорошо, ступай, — сказал Степан Аркадьич, вдруг покраснев. —
Ну, так давай одеваться, — обратился он к Матвею
и решительно скинул халат.
—
Ну, иди, Танчурочка моя. Ах да, постой, — сказал он, всё-таки удерживая ее
и гладя ее нежную ручку.
— Я помню про детей
и поэтому всё в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным отцом, — да, с развратным отцом…
Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой муж, отец моих детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих детей…
—
Ну, хорошо, я сейчас выйду
и распоряжусь. Да послали ли за свежим молоком?
— Получили наконец? — проговорил Степан Аркадьич, закладывая пальцем бумагу. — Ну-с, господа… —
И присутствие началось.
—
Ну, пойдем в кабинет, — сказал Степан Аркадьич, знавший самолюбивую
и озлобленную застенчивость своего приятеля;
и, схватив его за руку, он повлек его за собой, как будто проводя между опасностями.
— Мы тебя давно ждали, — сказал Степан Аркадьич, войдя в кабинет
и выпустив руку Левина, как бы этим показывая, что тут опасности кончились. — Очень, очень рад тебя видеть, — продолжал он. —
Ну, что ты? Как? Когда приехал?
—
Ну, коротко сказать, я убедился, что никакой земской деятельности нет
и быть не может, — заговорил он, как будто кто-то сейчас обидел его, — с одной стороны игрушка, играют в парламент, а я ни достаточно молод, ни достаточно стар, чтобы забавляться игрушками; а с другой (он заикнулся) стороны, это — средство для уездной coterie [партии] наживать деньжонки.
—
Ну, хорошо, хорошо. Погоди еще,
и ты придешь к этому. Хорошо, как у тебя три тысячи десятин в Каразинском уезде, да такие мускулы, да свежесть, как у двенадцатилетней девочки, — а придешь
и ты к нам. Да, так о том, что ты спрашивал: перемены нет, но жаль, что ты так давно не был.
—
Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. — Так видишь ли: я бы позвал тебя к себе, но жена не совсем здорова. А вот что: если ты хочешь их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду от четырех до пяти. Кити на коньках катается. Ты поезжай туда, а я заеду,
и вместе куда-нибудь обедать.
—
Ну, что у вас земство, как? — спросил Сергей Иванович, который очень интересовался земством
и приписывал ему большое значение.
— Может быть,
и нельзя помочь, но я чувствую, особенно в эту минуту —
ну да это другое — я чувствую, что я не могу быть спокоен.
—
Ну, этого я не понимаю, — сказал Сергей Иванович. — Одно я понимаю, — прибавил он, — это урок смирения. Я иначе
и снисходительнее стал смотреть на то, что называется подлостью, после того как брат Николай стал тем, что он есть… Ты знаешь, что он сделал…
—
Ну что ж, едем? — спросил он. — Я всё о тебе думал,
и я очень рад, что ты приехал, — сказал он, с значительным видом глядя ему в глаза.
—
Ну, разумеется, — подхватил Степан Аркадьич. — Но в этом-то
и цель образования: изо всего сделать наслаждение.
—
Ну что ж, поедешь нынче вечером к нашим, к Щербацким то есть? — сказал он, отодвигая пустые шершавые раковины, придвигая сыр
и значительно блестя глазами.
— Да нехорошо.
Ну, да я о себе не хочу говорить,
и к тому же объяснить всего нельзя, — сказал Степан Аркадьич. — Так ты зачем же приехал в Москву?… Эй, принимай! — крикнул он Татарину.
—
Ну что же ты скажешь мне? — сказал Левин дрожащим голосом
и чувствуя, что на лице его дрожат все мускулы. — Как ты смотришь на это?
— Нет, ты точно думаешь, что это возможно? Нет, ты скажи всё, что ты думаешь!
Ну, а если, если меня ждет отказ?…
И я даже уверен….
— Ну-с, он появился здесь вскоре после тебя,
и, как я понимаю, он по уши влюблен в Кити,
и ты понимаешь, что мать….
—
Ну, уж извини меня. Ты знаешь, для меня все женщины делятся на два сорта… то есть нет… вернее: есть женщины,
и есть… Я прелестных падших созданий не видал
и не увижу, а такие, как та крашеная Француженка у конторки, с завитками, — это для меня гадины,
и все падшие — такие же.
— Какой опыт? столы вертеть?
Ну, извините меня, дамы
и господа, но, по моему, в колечко веселее играть, — сказал старый князь, глядя на Вронского
и догадываясь, что он затеял это. — В колечке еще есть смысл.
—
Ну,
и тем лучше для него, — сказал Вронский улыбаясь. — А, ты здесь, — обратился он к высокому старому лакею матери, стоявшему у двери, — войди сюда.
— Не правда ли, очень мила? — сказала графиня про Каренину. — Ее муж со мною посадил,
и я очень рада была. Всю дорогу мы с ней проговорили.
Ну, а ты, говорят… vous filez le parfait amour. Tant mieux, mon cher, tant mieux. [у тебя всё еще тянется идеальная любовь. Тем лучше, мой милый, тем лучше.]
—
Ну вот, графиня, вы встретили сына, а я брата, — весело сказала она. —
И все истории мои истощились; дальше нечего было бы рассказывать.
—
Ну, нет, — сказала графиня, взяв ее за руку, — я бы с вами объехала вокруг света
и не соскучилась бы. Вы одна из тех милых женщин, с которыми
и поговорить
и помолчать приятно. А о сыне вашем, пожалуйста, не думайте; нельзя же никогда не разлучаться.
— Да? — тихо сказала Анна. —
Ну, теперь давай говорить о тебе, — прибавила она, встряхивая головой, как будто хотела физически отогнать что-то лишнее
и мешавшее ей. — Давай говорить о твоих делах. Я получила твое письмо
и вот приехала.
—
И я рада, — слабо улыбаясь
и стараясь по выражению лица Анны узнать, знает ли она, сказала Долли. «Верно, знает», подумала она, заметив соболезнование на лице Анны. —
Ну, пойдем, я тебя проведу в твою комнату, — продолжала она, стараясь отдалить сколько возможно минуту объяснения.
—
Ну, разумеется, — быстро прервала Долли, как будто она говорила то, что не раз думала, — иначе бы это не было прощение. Если простить, то совсем, совсем.
Ну, пойдем, я тебя проведу в твою комнату, — сказала она вставая,
и по дороге Долли обняла Анну. — Милая моя, как я рада, что ты приехала. Мне легче, гораздо легче стало.
— Отчего же непременно в лиловом? — улыбаясь спросила Анна. —
Ну, дети, идите, идите. Слышите ли? Мис Гуль зовет чай пить, — сказала она, отрывая от себя детей
и отправляя их в столовую.
— Ах, много!
И я знаю, что он ее любимец, но всё-таки видно, что это рыцарь…
Ну, например, она рассказывала, что он хотел отдать всё состояние брату, что он в детстве еще что-то необыкновенное сделал, спас женщину из воды. Словом, герой, — сказала Анна, улыбаясь
и вспоминая про эти двести рублей, которые он дал на станции.
—
Ну, если нынче нельзя не танцовать, так пойдемте, — сказала она, не замечая поклона Вронского,
и быстро подняла руку на плечо Корсунского.
—
Ну, чорт их дери, привилегированные классы, — прокашливаясь проговорил голос брата. — Маша! Добудь ты нам поужинать
и дай вина, если осталось, а то пошли.
—
Ну, хорошо, хорошо!… Да что ж ужин? А, вот
и он, — проговорил он, увидав лакея с подносом. — Сюда, сюда ставь, — проговорил он сердито
и тотчас же взял водку, налил рюмку
и жадно выпил. — Выпей, хочешь? — обратился он к брату, тотчас же повеселев.
—
Ну, будет о Сергее Иваныче. Я всё-таки рад тебя видеть. Что там ни толкуй, а всё не чужие.
Ну, выпей же. Расскажи, что ты делаешь? — продолжал он, жадно пережевывая кусок хлеба
и наливая другую рюмку. — Как ты живешь?
«
Ну хорошо, электричество
и теплота одно
и то же; но возможно ли в уравнении для решения вопроса поставить одну величину вместо другой?
«
Ну, всё кончено,
и слава Богу!» была первая мысль, пришедшая Анне Аркадьевне, когда она простилась в последний раз с братом, который до третьего звонка загораживал собою дорогу в вагоне. Она села на свой диванчик, рядом с Аннушкой,
и огляделась в полусвете спального вагона. «Слава Богу, завтра увижу Сережу
и Алексея Александровича,
и пойдет моя жизнь, хорошая
и привычная, по старому».
— Я рад, что всё кончилось благополучно
и что ты приехала? — продолжал он. —
Ну, что говорят там про новое положение, которое я провел в совете?
—
Ну,
и Бог с тобой, — сказала она у двери кабинета, где уже были приготовлены ему абажур на свече
и графин воды у кресла. — А я напишу в Москву.
— Да после обеда нет заслуги!
Ну, так я вам дам кофею, идите умывайтесь
и убирайтесь, — сказала баронесса, опять садясь
и заботливо поворачивая винтик в новом кофейнике. — Пьер, дайте кофе, — обратилась она к Петрицкому, которого она называла Пьер, по его фамилии Петрицкий, не скрывая своих отношений с ним. — Я прибавлю.
— Он всё не хочет давать мне развода!
Ну что же мне делать? (Он был муж ее.) Я теперь хочу процесс начинать. Как вы мне посоветуете? Камеровский, смотрите же за кофеем — ушел; вы видите, я занята делами! Я хочу процесс, потому что состояние мне нужно мое. Вы понимаете ли эту глупость, что я ему будто бы неверна, с презрением сказала она, —
и от этого он хочет пользоваться моим имением.
—
Ну, теперь прощайте, а то вы никогда не умоетесь,
и на моей совести будет главное преступление порядочного человека, нечистоплотность. Так вы советуете нож к горлу?
— Не может быть! — закричал он, отпустив педаль умывальника, которым он обливал свою красную здоровую шею. — Не может быть! — закричал он при известии о том, что Лора сошлась с Милеевым
и бросила Фертингофа. —
И он всё так же глуп
и доволен?
Ну, а Бузулуков что?
—
Ну, доктор, решайте нашу судьбу, — сказала княгиня. — Говорите мне всё. «Есть ли надежда?» — хотела она сказать, но губы ее задрожали,
и она не могла выговорить этот вопрос. —
Ну что, доктор?…
— Да, это само собой разумеется, — отвечал знаменитый доктор, опять взглянув на часы. — Виноват; что, поставлен ли Яузский мост, или надо всё еще кругом объезжать? — спросил он. — А! поставлен. Да,
ну так я в двадцать минут могу быть. Так мы говорили, что вопрос так поставлен: поддержать питание
и исправить нервы. Одно в связи с другим, надо действовать на обе стороны круга.
—
Ну, что? — сказала она, входя в гостиную
и не снимая шляпы. — Вы все веселые. Верно, хорошо?
— Эти глупые шиньоны! До настоящей дочери
и не доберешься, а ласкаешь волосы дохлых баб.
Ну что, Долинька, — обратился он к старшей дочери, — твой козырь что поделывает?
—
Ну, будет, будет!
И тебе тяжело, я знаю. Что делать? Беды большой нет. Бог милостив… благодарствуй… — говорил он, уже сам не зная, что говорит,
и отвечая на мокрый поцелуй княгини, который он почувствовал на своей руке,
и вышел из комнаты.
—
Ну, bonne chance, [желаю вам удачи,] — прибавила она, подавая Вронскому палец, свободный от держания веера,
и движением плеч опуская поднявшийся лиф платья, с тем чтобы, как следует, быть вполне голою, когда выйдет вперед, к рампе, на свет газа
и на все глаза.