Неточные совпадения
Приедешь в Собрание али к кому на свадьбу, сидишь, натурально — вся в цветах, разодета, как игрушка али картинка журнальная; вдруг подлетает кавалер: «Удостойте счастия, сударыня!»
Ну, видишь: если человек с понятием али армейской какой — возьмешь да
и прищуришься, отвечаешь: «Извольте, с удовольствием!» Ах! (с жаром) оча-ро-ва-тельно!
Липочка.
Ну да рвите на здоровье! Вам же зашивать придется! Вот
и будет! (Садится.) Фу… фу… как упаточилась, словно воз везла! Ух! Дайте, маменька, платочка пот обтереть.
Липочка. Не вы учили — посторонние; полноте, пожалуйста; вы
и сами-то, признаться сказать, ничему не воспитаны.
Ну, что ж? Родили вы — я была тогда что? ребенок, дитя без понятия, не смыслила обращения. А выросла да посмотрела на светский тон, так
и вижу, что я гораздо других образованнее. Что ж мне, потакать вашим глупостям! Как же! Есть оказия.
Аграфена Кондратьевна.
Ну, как ты хочешь, так
и думай. Господь тебе судья! А никто так не заботится о своем детище, как материнская утроба! Ты вот тут хохришься да разные глупости выколупываешь, а мы с отцом-то
и дённо
и нощно заботимся, как бы тебе хорошего человека найти да пристроить тебя поскорее.
Аграфена Кондратьевна (стоит
и смотрит на нее).
Ну, полно, полно!
Аграфена Кондратьевна. Выдешь, выдешь, голубчик ты мой!
Ну, поцелуй меня! (Целуются.)
Ну, Христос с тобой!
Ну, дай я тебе слезки оботру! (Обтирает.) Вот нынче хотела Устинья Наумовна прийти, мы
и потолкуем.
Устинья Наумовна (Фоминишне).
Ну,
и с тобой, божья старушка, поцелуемся уж кстати. Правда, на дворе ведь здоровались, серебряная, стало быть
и губы трепать нечего.
Липочка. Ничего
и потолще, был бы собою не мал. Конечно, лучше уж рослого, чем какого-нибудь мухортика.
И пуще всего, Устинья Наумовна, чтоб не курносого, беспременно чтобы был бы брюнет;
ну, понятное дело, чтоб
и одет был по-журнальному. (Смотрит в зеркало.) Ах, Господи! а сама-то я нынче вся, как веник, растрепана.
Устинья Наумовна. Что говорить, матушка, что говорить!
Ну, уж хлопотала, хлопотала я для тебя, Аграфена Кондратьевна, гранила, гранила мостовую-то, да уж
и выкопала жениха: ахнете, бралиянтовые, да
и только!
Устинья Наумовна. Оно точно, жемчужная, дико сначала-то,
ну а потом привыкнешь, обойдетесь как-нибудь. Да вот с Самсон Силычем надо потолковать, может, он его
и знает, этого человека-то.
Рисположенский. Не умею вам сказать доподлинно; отца звали Псой —
ну, стало быть, я Псоич
и выхожу.
Взял я одно дело из суда домой, да дорогой-то с товарищем
и завернули, человек слаб,
ну, понимаете… с позволенья сказать, хошь бы в погребок… там я его оставил, да хмельной-то, должно быть,
и забыл.
Ну, говорит, Бог с тобой, лежачего не бьют, подавай, говорит, в отставку, чтоб я
и не видал тебя здесь.
Большов.
Ну, а на Лазаря, так
и пускай на него; он малый с понятием, да
и капиталец есть.
Большов. Нет еще. Вот нынче потолкуем. Он у меня парень-то дельный; ему только мигни, он
и понимает. А уж сделает-то что, так пальца не подсунешь.
Ну, заложим мы дом, а потом что?
Рисположенский. А потом напишем реэстрик, что вот, мол, так
и так, по двадцати пяти копеек за рубль:
ну,
и ступайте по кредиторам. Коли кто больно заартачится, так можно
и прибавить, а другому сердитому
и все заплатить… Вы ему все заплатите, а он — чтобы писал, что по сделке получил по двадцати пяти копеек, так, для видимости, чтобы другим показать. Вот, мол, так
и так;
ну,
и другие, глядя на них, согласятся.
Подхалюзин. Дело понятное-с.
И мерять-то, говорю, надо тоже поестественнее: тяни да потягивай, только-только чтоб, Боже сохрани, как не лопнуло; ведь не нам, говорю, после носить.
Ну, а зазеваются, так никто виноват, можно, говорю,
и просто через руку лишний аршин раз шмыгануть.
Большов. Вот сухоядцы-то, постники!
И Богу-то угодить на чужой счет норовят. Ты, брат, степенству-то этому не верь! Этот народ одной рукой крестится, а другой в чужую пазуху лезет! Вот
и третий: «Московский второй гильдии купец Ефрем Лукин Полуаршинников объявлен несостоятельным должником».
Ну, а этот как?
Большов.
Ну!
И четвертый тут, Самопалов. Да что они, сговорились, что ли?
Ну, так
и разговаривать нечего.
Большов. Эдак-то лучше! Черта ли там по грошам-то наживать! Махнул сразу, да
и шабаш. Только напусти Бог смелости. Спасибо тебе, Лазарь! Удружил! (Встает.)
Ну, хлопочи! (Подходит к нему
и треплет по плечу.) Сделаешь дело аккуратно, так мы с тобой барышами-то поделимся. Награжу на всю жизнь. (Идет к двери.)
Ну, положим, хозяину что-нибудь
и останется, а я-то при чем буду?
Рисположенский. Будешь
и по мелочам, как взять-то негде.
Ну, еще нешто, кабы один, а то ведь у меня жена да четверо ребятишек. Все есть просят, голубчики. Тот говорит — тятенька, дай, другой говорит — тятенька, дай. Одного вот в гимназию определил: мундирчик надобно, то, другое. А домишко-то эвоно где!.. Что сапогов одних истреплешь, ходимши к Воскресенским воротам с Бутырок-то.
Рисположенский. Постой, постой! Эх, братец, какой ты глупый! Видишь, что хотят пить, ты
и подожди… ты
и подожди. Ты еще мал,
ну так ты будь учтив
и снисходителен. Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью.
Устинья Наумовна.
Ну а коли есть, так
и слава тебе Господи! Чуть мало-мальски жених, холостой ли он, неженатый ли, вдовец ли какой — прямо
и тащи ко мне.
Подхалюзин.
Ну, как угодно-с! А за этого высватаете, так беды наживете, что после
и не расхлебаете.
Устинья Наумовна.
Ну, ты сам рассуди, с каким я рылом покажусь к Самсону-то Силычу? Наговорила им с три короба, что
и богат-то,
и красавец-то,
и влюблен-то так, что
и жить не может: а теперь что скажу? Ведь ты сам знаешь, каково у вас чадочко Самсон-то Силыч; ведь он, не ровён час,
и чепчик помнет.
Воспитанья-то тоже не Бог знает какого: пишет-то, как слон брюхом ползает, по-французскому али на фортопьянах тоже сям, тям, да
и нет ничего;
ну а танец-то отколоть — я
и сама пыли в нос пущу.
Ну, об этом
и толковать нечего-с; были бы деньги, а женихи найдутся-с.
Ну, а грех какой, сохрани Господи! как придерутся, да начнут по судам таскать, да на все семейство эдакая мораль пойдет, а еще, пожалуй,
и имение-то все отнимут: должны будут они-с голод
и холод терпеть
и без всякого призрения, как птенцы какие беззащитные.
Подхалюзин. Вы, Самсон Силыч, возьмите в рассуждение. Я посторонний человек, не родной, а для вашего благополучия ни дня ни ночи себе покою не знаю, да
и сердце-то у меня все изныло; а за него отдают барышню, можно сказать, красоту неописанную; да
и денег еще дают-с, а он ломается да важничает,
ну есть ли в нем душа после всего этого?
Большов.
Ну, а не хочет, так
и не надо, не заплачем!
Большов.
Ну ее, физиономию! А вот я на тебя все имение переведу; так после кредиторы-то
и пожалеют, что по двадцати пяти копеек не взяли.
Липочка.
Ну, так я, маменька, останусь. (Подходит к зеркалу
и смотрится; потом к отцу.) Тятенька!
Ну, положим, Алимпияда Самсоновна, что вы выйдете
и за благородного — да что ж в этом будет толку-с?
Липочка. Да так делают.
Ну, а коли не хотите увезти — так уж, пожалуй,
и так.
Липочка.
Ну, теперь зовите тятеньку. (Встает
и охорашивается перед зеркалом.)
Большов.
Ну, вот
и дело! То-то же. Я знаю, что делаю; уж не вам меня учить.
Устинья Наумовна. На какого мне жида трепрашельчатое-то!
Ну, уж, видно, нечего с тобой делать, помирюсь
и на атласном, так
и быть.
Подхалюзин. Не верьте, все врет-с! Так-с, самый пустой человек-с, внимания не стоющий! Эх, братец, какой ты безобразный!
Ну, не знал я тебя — ни за какие бы благополучия
и связываться не стал.