Неточные совпадения
— Глядит таким смиренником, — начала она, снова, — голова вся седая, а что рот раскроет, то солжет или насплетничает. А еще статский советник!
Ну,
и то сказать: попович!
— А тому назначается, — возразила она, — кто никогда не сплетничает, не хитрит
и не сочиняет, если только есть на свете такой человек. Федю я знаю хорошо; он только тем
и виноват, что баловал жену.
Ну, да
и женился он по любви, а из этих из любовных свадеб ничего путного никогда не выходит, — прибавила старушка, косвенно взглянув на Марью Дмитриевну
и вставая. — А ты теперь, мой батюшка, на ком угодно зубки точи, хоть на мне; я уйду, мешать не буду. —
И Марфа Тимофеевна удалилась.
— Женщина женщине розь, Марья Дмитриевна. Есть, к несчастию, такие — нрава непостоянного…
ну,
и лета; опять правила не внушены сызмала. (Сергей Петрович достал из кармана клетчатый синий платок
и начал его развертывать.) Такие женщины, конечно, бывают. (Сергей Петрович поднес угол платка поочередно к своим глазам.) Но вообще говоря, если рассудить, то есть… Пыль в городе необыкновенная, — заключил он.
—
Ну, хоть чаю напейся, мой батюшка. Господи боже мой! Приехал невесть откуда,
и чашки чаю ему не дадут. Лиза, пойди похлопочи, да поскорей. Я помню, маленький он был обжора страшный, да
и теперь, должно быть, покушать любит.
— Извините меня, государь мой, — возразила Марфа Тимофеевна, — не заметила вас на радости. На мать ты свою похож стал, на голубушку, — продолжала она, снова обратившись к Лаврецкому, — только нос у тебя отцовский был, отцовским
и остался.
Ну —
и надолго ты к нам?
Он хорошей фамилии, служит прекрасно, умен,
ну, камер-юнкер,
и если на то будет воля божия… я, с своей стороны, как мать, очень буду рада.
— Лизавета Михайловна прекраснейшая девица, — возразил Лаврецкий, встал, откланялся
и зашел к Марфе Тимофеевне. Марья Дмитриевна с неудовольствием посмотрела ему вслед
и подумала: «Экой тюлень, мужик!
Ну, теперь я понимаю, почему его жена не могла остаться ему верной».
Ты не хочешь жить в Лавриках —
ну, это твое дело; только съезди ты, поклонись гробу матери твоей, да
и бабкину гробу кстати.
Ну, да ведь тогда, батюшка, известно, какие были времена: что барин восхотел, то
и творил.
—
Ну,
и что же вы ему отвечали? — проговорил он наконец.
«
Ну, — подумал Лаврецкий, — не буду эгоистом», —
и вошел в дом.
— А! Федя! Милости просим, — промолвила она, — садись, мой батюшка. А мы сейчас доиграем. Хочешь варенья? Шурочка, достань ему банку с клубникой. Не хочешь?
Ну, так сиди так; а курить — не кури: не могу я табачища вашего терпеть, да
и Матрос от него чихает.
«
Ну, надо идти!» — подумала она, как только узнала о приезде Лаврецкой,
и она пошла…
—
Ну, все-таки, отчего же не попробовать? Не отчаивайтесь, — возразила Марья Дмитриевна
и хотела потрепать ее по щеке, но взглянула ей в лицо —
и оробела. «Скромна, скромна, — подумала она, — а уж точно львица».
Ну, да: увидал вблизи, в руках почти держал возможность счастия на всю жизнь — оно вдруг исчезло; да ведь
и в лотерее — повернись колесо еще немного,
и бедняк, пожалуй, стал бы богачом.
— А, вот ты, вот, — заговорила она, избегая его взора
и суетясь, —
ну, здравствуй.
Ну, что ж? Что же делать? Где ты был вчера?
Ну, она приехала,
ну да.
Ну надо уж так… как-нибудь.
— Да книжку, боже мой! Я тебя, впрочем, не звала…
Ну, все равно. Что вы там внизу делаете? Вот
и Федор Иваныч приехал. Что твоя голова?
—
Ну хорошо, как знаешь; а тебе, Лиза, я думаю, надо бы вниз пойти. Ах, батюшки светы, я
и забыла снегирю корму насыпать. Да вот постойте, я сейчас…
—
Ну да, то есть я хотела сказать: она ко мне приехала
и я приняла ее; вот о чем я хочу теперь объясниться с вами, Федор Иваныч. Я, слава богу, заслужила, могу сказать, всеобщее уважение
и ничего неприличного ни за что на свете не сделаю. Хоть я
и предвидела, что это будет вам неприятно, однако я не решилась отказать ей, Федор Иваныч, она мне родственница — по вас: войдите в мое положение, какое же я имела право отказать ей от дома, — согласитесь?
— А потом, что это у вас за ангелочек эта Адочка, что за прелесть! Как она мила, какая умненькая; по-французски как говорит;
и по-русски понимает — меня тетенькой назвала.
И знаете ли, этак чтобы дичиться, как все почти дети в ее годы дичатся, — совсем этого нет. На вас так похожа, Федор Иваныч, что ужас. Глаза, брови…
ну вы, как есть — вы. Я маленьких таких детей не очень люблю, признаться; но в вашу дочку просто влюбилась.
Варвара Павловна бросила на него быстрый взор, а Марья Дмитриевна воскликнула: «
Ну, слава богу! —
и опять потянула Варвару Павловну за руку. — Примите же теперь от меня…»
—
Ну, да ведь
и он — холодный, как лед, — заметила Марья Дмитриевна. — Положим, вы не плакали, да ведь я перед ним разливалась. В Лавриках запереть вас хочет. Что ж,
и ко мне вам нельзя будет ездить? Все мужчины бесчувственны, — сказала она в заключение
и значительно покачала головой.
— Слушай, Лизочка, что я тебе скажу, — промолвила вдруг Марфа Тимофеевна, усаживая Лизу подле себя на кровати
и поправляя то ее волосы, то косынку. — Это тебе только так сгоряча кажется, что горю твоему пособить нельзя. Эх, душа моя, на одну смерть лекарства нет! Ты только вот скажи себе: «Не поддамся, мол, я,
ну его!» —
и сама потом как диву дашься, как оно скоро, хорошо проходит. Ты только потерпи.