Неточные совпадения
Аммос Федорович.
Вот тебе на! (Вслух).Господа,
я думаю, что письмо длинно. Да и черт ли в нем: дрянь этакую читать.
Анна Андреевна. После?
Вот новости — после!
Я не хочу после…
Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал!
Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку;
я сейчас».
Вот тебе и сейчас!
Вот тебе ничего и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто
тебе делает гримасу, когда
ты отвернешься.
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к
тебе в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «
Я тебя, — говорит, — не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а
вот ты у
меня, любезный, поешь селедки!»
Хлестаков. Да что?
мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)
Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а
меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко…
Вот еще! смотри
ты какой!..
Я заплачу, заплачу деньги, но у
меня теперь нет.
Я потому и сижу здесь, что у
меня нет ни копейки.
Хлестаков.
Ты растолкуй ему сурьезно, что
мне нужно есть. Деньги сами собою… Он думает, что, как ему, мужику, ничего, если не поесть день, так и другим тоже.
Вот новости!
Осип. Да, хорошее.
Вот уж на что
я, крепостной человек, но и то смотрит, чтобы и
мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо
тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин.
Ты, говорит, напомни
мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог с ним!
я человек простой».
Хлестаков.
Вот вздор какой!
я этого не принимаю.
Ты скажи ему: что это, в самом деле, такое!.. Этого мало.
Анна Андреевна. Ну
вот видишь, дура, ну
вот видишь: из-за
тебя, этакой дряни, гость изволил стоять на коленях; а
ты вдруг вбежала как сумасшедшая. Ну
вот, право, стоит, чтобы
я нарочно отказала:
ты недостойна такого счастия.
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой,
ты у
меня проговоришься.
Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь
вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Хлестаков. Нет, батюшка
меня требует. Рассердился старик, что до сих пор ничего не выслужил в Петербурге. Он думает, что так
вот приехал да сейчас
тебе Владимира в петлицу и дадут. Нет,
я бы послал его самого потолкаться в канцелярию.
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело идет о жизни человека… (К Осипу.)Ну что, друг, право,
мне ты очень нравишься. В дороге не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так
вот тебе пара целковиков на чай.
Городничий. Хорошо, хорошо, и дело
ты говоришь. Там
я тебе дал на чай, так
вот еще сверх того на баранки.
Городничий. Не гневись!
Вот ты теперь валяешься у ног моих. Отчего? — оттого, что мое взяло; а будь хоть немножко на твоей стороне, так
ты бы
меня, каналья! втоптал в самую грязь, еще бы и бревном сверху навалил.
Уже Лука Лукич говорит: «Отчего
ты, Настенька, рыдаешь?» — «Луканчик, говорю,
я и сама не знаю, слезы так
вот рекой и льются».
«Худа
ты стала, Дарьюшка!»
— Не веретенце, друг!
Вот то, чем больше вертится,
Пузатее становится,
А
я как день-деньской…
Митрофан. Час моей воли пришел. Не хочу учиться, хочу жениться.
Ты ж
меня взманила, пеняй на себя.
Вот я сел.
Г-жа Простакова. Что, что
ты от
меня прятаться изволишь?
Вот, сударь, до чего
я дожила с твоим потворством. Какова сыну обновка к дядину сговору? Каков кафтанец Тришка сшить изволил?
Г-жа Простакова. Не умирал! А разве ему и умереть нельзя? Нет, сударыня, это твои вымыслы, чтоб дядюшкою своим нас застращать, чтоб мы дали
тебе волю. Дядюшка-де человек умный; он, увидя
меня в чужих руках, найдет способ
меня выручить.
Вот чему
ты рада, сударыня; однако, пожалуй, не очень веселись: дядюшка твой, конечно, не воскресал.
Г-жа Простакова. О матушка! Знаю, что
ты мастерица, да лих не очень
тебе верю.
Вот,
я чаю, учитель Митрофанушкин скоро придет. Ему велю…
Милон.
Вот та, которая владеет моим сердцем. Любезная Софья! Скажи
мне, каким случаем здесь нахожу
тебя?
Г-жа Простакова. Бог вас знает, как вы нынче судите. У нас, бывало, всякий того и смотрит, что на покой. (Правдину.)
Ты сам, батюшка, других посмышленее, так сколько трудисся!
Вот и теперь, сюда шедши,
я видела, что к
тебе несут какой-то пакет.
Стародум(к Софье, с радостью). Как! Сердце твое умело отличить того, кого
я сам предлагал
тебе?
Вот мой
тебе жених…
— Говорил
я ему:"Какой вы, сударь, имеете резон драться?", а он только знай по зубам щелкает:
вот тебе резон!
вот тебе резон!
—
Вот и
ты, чертов угодник, в аду с братцем своим сатаной калеными угольями трапезовать станешь, а
я, Семен, тем временем на лоне Авраамлем почивать буду.
— Это точно, что с правдой жить хорошо, — отвечал бригадир, — только
вот я какое слово
тебе молвлю: лучше бы
тебе, древнему старику, с правдой дома сидеть, чем беду на себя накликать!
— Нет!
мне с правдой дома сидеть не приходится! потому она, правда-матушка, непоседлива!
Ты глядишь: как бы в избу да на полати влезти, ан она, правда-матушка, из избы вон гонит…
вот что!
—
Вот,
я приехал к
тебе, — сказал Николай глухим голосом, ни на секунду не спуская глаз с лица брата. —
Я давно хотел, да всё нездоровилось. Теперь же
я очень поправился, — говорил он, обтирая свою бороду большими худыми ладонями.
― Да,
тебе интересно. Но
мне интерес уж другой, чем
тебе.
Ты вот смотришь на этих старичков, ― сказал он, указывая на сгорбленного члена с отвислою губой, который, чуть передвигая нога в мягких сапогах, прошел им навстречу, ― и думаешь, что они так родились шлюпиками.
— Третье, чтоб она его любила. И это есть… То есть это так бы хорошо было!.. Жду, что
вот они явятся из леса, и всё решится.
Я сейчас увижу по глазам.
Я бы так рада была! Как
ты думаешь, Долли?
― А
я не знала, что вы здесь, ― сказала она, очевидно не только не сожалея, но даже радуясь, что перебила этот давно известный ей и наскучивший разговор. ― Ну, что Кити?
Я обедаю у вас нынче.
Вот что, Арсений, ― обратилась она к мужу, ―
ты возьмешь карету…
—
Вот оно!
Вот оно! — смеясь сказал Серпуховской. —
Я же начал с того, что
я слышал про
тебя, про твой отказ… Разумеется,
я тебя одобрил. Но на всё есть манера. И
я думаю, что самый поступок хорош, но
ты его сделал не так, как надо.
— Что ж
ты всё хотел на охоту ко
мне приехать?
Вот приезжай весной, — сказал Левин.
— Ну,
вот и он! — вскрикнул полковой командир. — А
мне сказал Яшвин, что
ты в своем мрачном духе.
—
Я жалею, что сказал
тебе это, — сказал Сергей Иваныч, покачивая головой на волнение меньшого брата. —
Я посылал узнать, где он живет, и послал ему вексель его Трубину, по которому
я заплатил.
Вот что он
мне ответил.
— Ах! — вскрикнула она, увидав его и вся просияв от радости. — Как
ты, как же вы (до этого последнего дня она говорила ему то «
ты», то «вы»)?
Вот не ждала! А
я разбираю мои девичьи платья, кому какое…
—
Вот как!…
Я думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, — сказал Вронский и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем,
я его не знаю, — прибавил он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает только, что у
тебя не достало денег, а здесь — твое достоинство на весах. Однако
вот и поезд.
— Сергей Иваныч? А
вот к чему! — вдруг при имени Сергея Ивановича вскрикнул Николай Левин, —
вот к чему… Да что говорить? Только одно… Для чего
ты приехал ко
мне?
Ты презираешь это, и прекрасно, и ступай с Богом, ступай! — кричал он, вставая со стула, — и ступай, и ступай!
—
Вот если б
я знала, — сказала Анна, — что
ты меня не презираешь… Вы бы все приехали к нам. Ведь Стива старый и большой друг Алексея, — прибавила она и вдруг покраснела.
—
Вот как! — проговорил князь. — Так и
мне собираться? Слушаю-с, — обратился он к жене садясь. — А
ты вот что, Катя, — прибавил он к меньшой дочери, —
ты когда-нибудь, в один прекрасный день, проснись и скажи себе: да ведь
я совсем здорова и весела, и пойдем с папа опять рано утром по морозцу гулять. А?
— Что, Кати нет? — прохрипел он, оглядываясь, когда Левин неохотно подтвердил слова доктора. — Нет, так можно сказать… Для нее
я проделал эту комедию. Она такая милая, но уже нам с
тобою нельзя обманывать себя.
Вот этому
я верю, — сказал он и, сжимая стклянку костлявой рукой, стал дышать над ней.
— Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. — Так видишь ли:
я бы позвал
тебя к себе, но жена не совсем здорова. А
вот что: если
ты хочешь их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду от четырех до пяти. Кити на коньках катается.
Ты поезжай туда, а
я заеду, и вместе куда-нибудь обедать.
— Нет, лучше поедем, — сказал Степан Аркадьич, подходя к долгуше. Он сел, обвернул себе ноги тигровым пледом и закурил сигару. — Как это
ты не куришь! Сигара — это такое не то что удовольствие, а венец и признак удовольствия.
Вот это жизнь! Как хорошо!
Вот бы как
я желал жить!
— Ну
вот видишь ли, что
ты врешь, и он дома! — ответил голос Степана Аркадьича лакею, не пускавшему его, и, на ходу снимая пальто, Облонский вошел в комнату. — Ну,
я очень рад, что застал
тебя! Так
я надеюсь… — весело начал Степан Аркадьич.
— Да,
вот эта женщина, Марья Николаевна, не умела устроить всего этого, — сказал Левин. — И… должен признаться, что
я очень, очень рад, что
ты приехала.
Ты такая чистота, что… — Он взял ее руку и не поцеловал (целовать ее руку в этой близости смерти ему казалось непристойным), а только пожал ее с виноватым выражением, глядя в ее просветлевшие глаза.
― Как
я рад, ― сказал он, ― что
ты узнаешь ее.
Ты знаешь, Долли давно этого желала. И Львов был же у нее и бывает. Хоть она
мне и сестра, ― продолжал Степан Аркадьич, ―
я смело могу сказать, что это замечательная женщина.
Вот ты увидишь. Положение ее очень тяжело, в особенности теперь.
—
Я только хочу сказать, что могут встретиться дела необходимые.
Вот теперь
мне надо будет ехать в Москву, по делу дома… Ах, Анна, почему
ты так раздражительна? Разве
ты не знаешь, что
я не могу без
тебя жить?
— Нет,
я пойду, Долли,
ты сиди, — сказал он. Мы всё сделаем по порядку, по книжке. Только
вот, как Стива приедет, мы на охоту уедем, тогда уж пропустим.
—
Я так и думала и не смела думать.
Вот радость!
Ты не можешь представить себе мою радость! — говорила она, то прижимаясь лицом к Долли и целуя ее, то отстраняясь и с улыбкой оглядывая ее.
—
Вот это всегда так! — перебил его Сергей Иванович. — Мы, Русские, всегда так. Может быть, это и хорошая наша черта — способность видеть свои недостатки, но мы пересаливаем, мы утешаемся иронией, которая у нас всегда готова на языке.
Я скажу
тебе только, что дай эти же права, как наши земские учреждения, другому европейскому народу, — Немцы и Англичане выработали бы из них свободу, а мы
вот только смеемся.
— То есть как
тебе сказать?…
Я по душе ничего не желаю, кроме того, чтобы
вот ты не споткнулась. Ах, да ведь нельзя же так прыгать! — прервал он свой разговор упреком за то, что она сделала слишком быстрое движение, переступая через лежавший на тропинке сук. — Но когда
я рассуждаю о себе и сравниваю себя с другими, особенно с братом,
я чувствую, что
я плох.