Неточные совпадения
—
Вот еще выдумал! — накинулась на него Аграфена, — что
ты меня всякому навязываешь, разве
я какая-нибудь… Пошел вон отсюда! Много вашего брата, всякому стану вешаться на шею: не таковская! С
тобой только, этаким лешим, попутал, видно, лукавый за грехи мои связаться, да и то каюсь… а то выдумал!
— Так
вот что! — проговорила она, наконец, уныло. — Ну, мой друг, бог с
тобой! поезжай, уж если
тебя так тянет отсюда:
я не удерживаю! По крайней мере не скажешь, что мать заедает твою молодость и жизнь.
— Прощай, Евсеюшка, прощай, мой ненаглядный! — говорила мать, обнимая его, —
вот тебе образок; это мое благословение. Помни веру, Евсей, не уйди там у
меня в бусурманы! а не то прокляну! Не пьянствуй, не воруй; служи барину верой и правдой. Прощай, прощай!..
— Мать твоя правду пишет, — сказал он, —
ты живой портрет покойного брата:
я бы узнал
тебя на улице. Но
ты лучше его. Ну,
я без церемонии буду продолжать бриться, а
ты садись
вот сюда — напротив, чтобы
я мог видеть
тебя, и давай беседовать.
—
Я был в креслах, куда ж
ты, на колени бы ко
мне сел? — сказал Петр Иваныч, —
вот завтра поди себе один.
— Очень. Время проходит, а
ты до сих пор
мне еще и не помянул о своих намерениях: хочешь ли
ты служить, избрал ли другое занятие — ни слова! а все оттого, что у
тебя Софья да знаки на уме.
Вот ты, кажется, к ней письмо пишешь? Так?
— А
вот тут лежало письмо, к другу, должно быть. Извини,
мне хотелось взглянуть, как
ты пишешь.
— Потому что в этом поступке разума, то есть смысла, нет, или, говоря словами твоего профессора, сознание не побуждает
меня к этому;
вот если б
ты был женщина — так другое дело: там это делается без смысла, по другому побуждению.
— Ну,
вот ты пишешь, что
я очень добр и умен — может быть, это и правда, может быть, и нет; возьмем лучше середину, пиши: «Дядя мой не глуп и не зол,
мне желает добра…»
—
Я смотрю с настоящей — и
тебе тоже советую: в дураках не будешь. С твоими понятиями жизнь хороша там, в провинции, где ее не ведают, — там и не люди живут, а ангелы:
вот Заезжалов — святой человек, тетушка твоя — возвышенная, чувствительная душа, Софья,
я думаю, такая же дура, как и тетушка, да еще…
«Наконец
вот тебе и литературное занятие, — написано было в записке, —
я вчера виделся с знакомым
мне журналистом; он прислал
тебе для опыта работу».
— Так что ж
ты таким полководцем смотришь? Если нет, так не мешай
мне, а
вот лучше сядь да напиши в Москву, к купцу Дубасову, о скорейшей высылке остальных денег. Прочти его письмо: где оно?
вот.
— Так и есть! Как это
я сразу не догадался? Так
вот отчего
ты стал лениться, от этого и не видать
тебя нигде. А Зарайские и Скачины пристают ко
мне: где да где Александр Федорыч? он вон где — на седьмом небе!
— Потом, — продолжал неумолимый дядя, —
ты начал стороной говорить о том, что вот-де перед
тобой открылся новый мир. Она вдруг взглянула на
тебя, как будто слушает неожиданную новость;
ты,
я думаю, стал в тупик, растерялся, потом опять чуть внятно сказал, что только теперь
ты узнал цену жизни, что и прежде
ты видал ее… как ее? Марья, что ли?
— Мудрено! с Адама и Евы одна и та же история у всех, с маленькими вариантами. Узнай характер действующих лиц, узнаешь и варианты. Это удивляет
тебя, а еще писатель!
Вот теперь и будешь прыгать и скакать дня три, как помешанный, вешаться всем на шею — только, ради бога, не
мне.
Я тебе советовал бы запереться на это время в своей комнате, выпустить там весь этот пар и проделать все проделки с Евсеем, чтобы никто не видал. Потом немного одумаешься, будешь добиваться уж другого, поцелуя например…
— Это уж не мое, а их дело.
Я тоже не раз терял таких товарищей, да
вот не умер от того. Так
ты будешь завтра?
—
Я! опомнись, мать моя:
ты спрятала и
мне не дала. «
Вот, говорит, Александр Федорыч приедет, тогда и вам дам». Какова?
— Пустяки, — ворчал про себя Евсей, — как не пустяки: у
тебя так
вот пустяки, а
я дело делаю. Вишь ведь, как загрязнил сапоги, насилу отчистишь. — Он поставил сапог на стол и гляделся с любовью в зеркальный лоск кожи. — Поди-ка, вычисти кто этак, — примолвил он, — пустяки!
— Какое горе? Дома у
тебя все обстоит благополучно: это
я знаю из писем, которыми матушка твоя угощает
меня ежемесячно; в службе уж ничего не может быть хуже того, что было; подчиненного на шею посадили: это последнее дело.
Ты говоришь, что
ты здоров, денег не потерял, не проиграл…
вот что важно, а с прочим со всем легко справиться; там следует вздор, любовь,
я думаю…
— Так
вот видишь ли:
мне хочется поужинать.
Я было собрался спать без ужина, а теперь, если просидим долго, так поужинаем, да выпьем бутылку вина, а между тем
ты мне все расскажешь.
—
Вот видишь ли?
ты уж вполовину и вылечен. Только правда ли это?
ты, кажется, еще сердишься. Впрочем, презирай, презирай: это самое лучшее в твоем положении.
Я хотел было сказать кое-что… да нет…
—
Вот уж и нагоняй!
Ты объясни ему поласковее, чего можно требовать и ожидать от нынешних друзей; скажи, что друг не так виноват, как он думает… Да
мне ли учить
тебя?
ты такой умный… так хорошо хитришь… — прибавила Лизавета Александровна.
— Ну
вот:
я ведь говорил. Чем же
тебе так противны люди?
— Послушай: ведь
ты мне не веришь, нечего и спорить; изберем лучше посредника.
Я даже
вот что сделаю, чтоб кончить это между нами однажды навсегда:
я назовусь автором этой повести и отошлю ее к моему приятелю, сотруднику журнала: посмотрим, что он скажет.
Ты его знаешь и, вероятно, положишься на его суд. Он человек опытный.
—
Вот то-то! в
тебя вложили побуждения, а самое творчество, видно, и забыли вложить, — сказал Петр Иваныч, —
я говорил!
— Нет, не то! — сказал Петр Иваныч. — Разве у
меня когда-нибудь не бывает денег? Попробуй обратиться когда хочешь, увидишь! А
вот что: Тафаева через него напомнила
мне о знакомстве с ее мужем.
Я заехал. Она просила посещать ее;
я обещал и сказал, что привезу
тебя: ну, теперь, надеюсь, понял?
—
Вот, прекрасно! стану
я возить
тебя для этого по домам! После этого недостает только, чтоб
я тебе закрывал на ночь рот платком от мух! Нет, все не то. А
вот в чем дело: влюби-ка в себя Тафаеву.
— Можно, но не для
тебя. Не бойся:
я такого мудреного поручения
тебе не дам.
Ты вот только что сделай. Ухаживай за Тафаевой, будь внимателен, не давай Суркову оставаться с ней наедине… ну, просто взбеси его. Мешай ему: он слово,
ты два, он мнение,
ты опровержение. Сбивай его беспрестанно с толку, уничтожай на каждом шагу…
— Э, полно! Порядочная женщина, разглядев дурака, перестанет им заниматься, особенно при свидетелях: самолюбие не позволит. Тут же около будет другой, поумнее и покрасивее: она посовестится, скорей бросит.
Вот для этого
я и выбрал
тебя.
— Да за что ж
ты станешь даром хлопотать, терять время?
Вот прекрасно! Ничего! вазы очень красивы. В наш век без ничего ничего и не сделают. Когда
я что-нибудь для
тебя сделаю, предложи
мне подарок:
я возьму.
— Вздор! — шепнул Петр Иваныч Александру. — Заметь набалдашник: видишь золотую львиную голову? Третьего дня он хвастался
мне, что заплатил за нее Барбье шестьсот рублей, и теперь показывает;
вот тебе образчик средств, какими он действует. Сражайся и сбей его вон с этой позиции.
Вот я говорю Суркову: «Спасибо, милый, что
ты принимаешь участие в моем племяннике; очень, очень благодарен
тебе… только не преувеличиваешь ли
ты дела?
Беда не так еще велика…» — «Как не беда! — закричал он, — он, говорит, делом не занимается; молодой человек должен трудиться…» — «И это не беда, говорю
я, —
тебе что за нужда?» — «Как, говорит, что за нужда: он вздумал действовать против
меня хитростями…» — «А,
вот где беда!» — стал
я дразнить.
Вот что, подумал
я сам про себя, свой-то человек: нет,
я вижу, родство не пустая вещь: стал ли бы
ты так хлопотать для другого?
— Сурков от ревности вздумал уверять
меня, — продолжал он, — что
ты уж будто и влюблен по уши в Тафаеву. «Нет, уж извини, — говорю
я ему, —
вот это неправда: после всего, что с ним случилось, он не влюбится. Он слишком хорошо знает женщин и презирает их…» Не правда ли?
— Хорошо, вели давать!
Вот ты кстати напомнила об обеде. Сурков говорит, что
ты, Александр, там почти каждый день обедаешь, что, говорит, оттого нынче у вас и по пятницам не бывает, что будто вы целые дни вдвоем проводите… черт знает, что врал тут, надоел; наконец
я его выгнал. Так и вышло, что соврал. Нынче пятница, а
вот ты налицо!
— Все. Как она любит
тебя! Счастливец! Ну,
вот ты все плакал, что не находишь страсти:
вот тебе и страсть: утешься! Она с ума сходит, ревнует, плачет, бесится… Только зачем вы
меня путаете в свои дела?
Вот ты женщин стал навязывать
мне на руки. Этого только недоставало: потерял целое утро с ней.
Я думал, за каким там делом: не имение ли хочет заложить в Опекунский совет… она как-то говорила… а
вот за каким: ну дело!
—
Вот так-то лучше! — сказал Петр Иваныч, —
я говорил, что
ты сам будешь смеяться над собою —
вот оно…
«Животное! — бормотал он про себя, — так
вот какая мысль бродит у
тебя в уме… а! обнаженные плечи, бюст, ножка… воспользоваться доверчивостью, неопытностью… обмануть… ну, хорошо, обмануть, а там что? — Та же скука, да еще, может быть, угрызение совести, а из чего? Нет! нет! не допущу себя, не доведу и ее… О,
я тверд! чувствую в себе довольно чистоты души, благородства сердца…
Я не паду во прах — и не увлеку ее».
— То есть
я,
вот видишь ли,
я говорил
тебе для того… чтоб…
ты… того… ой, ой, поясница!
— Кто ж
тебя знал! Видишь, ведь
ты какой прыткий:
я думал, что
ты от этого будешь только снисходительнее к ним.
Я вот знаю их, да не возненавидел…
— Если б
ты рассматривал дело похладнокровнее, так увидел бы, что
ты не хуже других и не лучше, чего
я и хотел от
тебя: тогда не возненавидел бы ни других, ни себя, а только равнодушнее сносил бы людские глупости и был бы повнимательнее к своим.
Я вот знаю цену себе, вижу, что нехорош, а признаюсь, очень люблю себя.
Вот что
я хотел доказать
тебе!
я не отчаивался, что
ты поймешь наконец, что такое жизнь, особенно как ее теперь понимают.
Я предсказал
тебе, что
ты не привыкнешь к настоящему порядку вещей, а
ты понадеялся на мое руководство, просил советов… говорил высоким слогом о современных успехах ума, о стремлениях человечества… о практическом направлении века — ну
вот тебе!
—
Вот нашел что привезти! — сказала Аграфена, —
ты думаешь,
мне только и дела, что играть? как же! Выдумал что: стану
я с
тобой играть!
— Все вы хороши на словах! — сказала Анна Павловна. — А как дело делать, так вас тут нет! Видно, хорошо смотрел за барином: допустил до того, что он, голубчик мой, здоровье потерял! Смотрел
ты!
Вот ты увидишь у
меня…
— Послушай, друг мой, Сашенька, — сказала она однажды, —
вот уж с месяц, как
ты живешь здесь, а
я еще не видала, чтоб
ты улыбнулся хоть раз: ходишь словно туча, смотришь в землю. Или
тебе ничто не мило на родной стороне? Видно, на чужой милее; тоскуешь по ней, что ли? Сердце мое надрывается, глядя на
тебя. Что с
тобой сталось? Расскажи
ты мне: чего
тебе недостает?
я ничего не пожалею. Обидел ли кто
тебя:
я доберусь и до того.
Однажды Агашка —
вот что теперь за Кузьмой, его третья изба от околицы — толкнула как-то
тебя, да нос до крови и расшиби: отец порол, порол ее,
я насилу умолила.
— Лет десять или двенадцать назад однажды
ты,
я помню,
вот этак же вбежал ко
мне, — заметил Петр Иваныч, — еще разбил у
меня что-то… тогда
я сразу догадался, что
ты влюблен, а теперь… ужели опять? Нет, не может быть:
ты слишком умен, чтоб…
— В этой любви так много… глупого, — сказал Петр Иваныч мягко, вкрадчиво. —
Вот у нас с
тобой и помину не было об искренних излияниях, о цветах, о прогулках при луне… а ведь
ты любишь же
меня…