Неточные совпадения
— Тише, князь, тише, батюшка, теперь мы не одни, остановились у
меня проезжие; а
вот я сейчас к
тебе выйду, батюшка, дай только сундук запереть.
— Охота ж
тебе и знать их! — подхватила Дуняша, быстроглазая девушка с черными бровями. —
Вот я так спою песню, не твоей чета, смотри, коли не развеселю боярыню!
— Князь, — сказал Морозов, — это моя хозяйка, Елена Дмитриевна! Люби и жалуй ее. Ведь
ты, Никита Романыч, нам, почитай, родной. Твой отец и
я, мы были словно братья, так и жена моя
тебе не чужая. Кланяйся, Елена, проси боярина! Кушай, князь, не брезгай нашей хлебом-солью! Чем богаты, тем и рады!
Вот романея,
вот венгерское,
вот мед малиновый, сама хозяйка на ягодах сытила!
—
Вот как! — сказал Иоанн насмешливо. — Так
ты, Максимушка,
меня осилить хочешь? Вишь, какой богатырь! Ну где
мне, убогому, на
тебя! Что ж, не хочешь быть опричником,
я, пожалуй, велю
тебя в зорники вписать!
— Так
вот кто
тебя с толку сбил! — вскричал Малюта, и без того озлобленный на Серебряного, — так
вот кто
тебя с толку сбил! Попадись он
мне только в руки, не скорою смертью издохнет он у
меня, собака!
— Слушай, молокосос, — сказал он, переменяя приемы и голос, — доселе
я упрашивал
тебя, теперь скажу
вот что: нет
тебе на отъезд моего благословения. Не пущу
тебя ехать. А не уймешься, завтра же заставлю своими руками злодеев царских казнить. Авось, когда сам окровавишься, бросишь быть белоручкой, перестанешь отцом гнушаться!
— Да что
ты сегодня за столом сделал? За что отравил боярина-то?
Ты думал,
я и не знаю! Что? чего брови-то хмуришь?
Вот погоди, как пробьет твой смертный час; погоди только! Уж привяжутся к
тебе грехи твои, как тысячи тысяч пудов; уж потянут
тебя на дно адово! А дьяволы-то подскочат, да и подхватят
тебя на крючья!
— Ну, что, батюшка? — сказала Онуфревна, смягчая свой голос, — что с
тобой сталось? Захворал, что ли? Так и есть, захворал! Напугала же
я тебя! Да нужды нет, утешься, батюшка, хоть и велики грехи твои, а благость-то божия еще больше! Только покайся, да вперед не греши.
Вот и
я молюсь, молюсь о
тебе и денно и нощно, а теперь и того боле стану молиться. Что тут говорить? Уж лучше сама в рай не попаду, да
тебя отмолю!
— Вишь, какой у
тебя озноб, батюшка!
Вот погоди маленько,
я велю
тебе сбитеньку заварить…
— Борис Федорыч! Случалось
мне видеть и прежде, как царь молился; оно было не так. Все теперь стало иначе. И опричнины
я в толк не возьму. Это не монахи, а разбойники. Немного дней, как
я на Москву вернулся, а столько неистовых дел наслышался и насмотрелся, что и поверить трудно. Должно быть, обошли государя.
Вот ты, Борис Федорыч, близок к нему, он любит
тебя, что б
тебе сказать ему про опричнину?
— Ну, ребята, — продолжал Перстень, — собирайтесь оберегать его царскую милость.
Вот ты, боярин, — сказал он, обращаясь к Серебряному, —
ты бы сел на этого коня, а
я себе, пожалуй,
вот этого возьму.
Тебе, дядя Коршун,
я чай, пешему будет сподручнее, а
тебе, Митька, и подавно!
«Ах
ты гой еси, царь Иван Васильевич!
Не сули
мне полцарства, ни золотой казны,
Только дай
мне злодея Скурлатова:
Я сведу на то болото жидкое,
Что на ту ли Лужу Поганую!»
Что возговорит царь Иван Васильевич:
«Еще
вот тебе Малюта-злодей,
И делай с ним, что хочешь
ты...
— Дедушка,
вот мое ожерелье! Возьми его! Еще больше дам
тебе, коли спасешь
меня!
— Постой, Галка! — сказал он вдруг, натянув поводья, —
вот теперь опять как будто слышу! Да стой
ты смирно, эк
тебя разбирает! И вправду слышу! Это уж не лист шумит, это мельничное колесо! Вишь, она, мельница, куда запряталась! Только уж постой! Теперь от
меня не уйдешь, тетка твоя подкурятина!
— Постой, батюшка, дай только хлебушка подсыпать,
вот я к
тебе сейчас выйду!
— Ну
вот, батюшка,
я к
тебе и вышел, — сказал мельник, тщательно запирая за собою дверь.
Вот я к
тебе и приехал, хозяин; сделай божескую милость, научи, как боярина вызволить.
— Ну, батюшка Ванюха,
я и сам не знаю, что делать. Авось
ты чего не пригадаешь ли? Ведь один-то ум хорош, а два лучше!
Вот и мельник ни к кому другому, а к
тебе послал: ступай, говорит, к атаману, он поможет; уж
я, говорит, по приметам вижу, что ему от этого будет всякая удача и корысть богатая! Ступай, говорит, к атаману!
— Как же, батюшка! — продолжал Михеич, поглядывая сбоку на дымящийся горшок щей, который разбойники поставили на стол, — еще мельник сказал так: скажи, дескать, атаману, чтоб он
тебя накормил и напоил хорошенько, примерно, как бы самого
меня. А главное, говорит, чтоб выручил князя.
Вот что, батюшка, мельник сказал.
— Сам
ты дурень, — отвечал слепой, выкатив на опричника белки свои, — где
мне видеть, коли глаз нетути.
Вот ты — дело другое; у
тебя без двух четыре, так видишь
ты и дале и шире; скажи, кто передо
мной, так буду знать!
— Да то, что ни
ты, ни
я, мы не бабы, не красные девицы; много у нас крови на душе; а
ты мне вот что скажи, атаман: приходилось ли
тебе так, что как вспомнишь о каком-нибудь своем деле, так
тебя словно клещами за сердце схватит и холодом и жаром обдаст с ног до головы, и потом гложет, гложет, так что хоть бы на свет не родиться?
«Ах
ты бесенок! — подумал
я, — так
вот зачем баба не хотела лукошка отдавать!
— Возьми ж и мое приношение! — сказал он, бросая горсть золотых в шапку Трифона. —
Вот все мои деньги; они
мне не нужны, а
тебе еще много придется сбирать на часовню.
— Так
вот что они затевают! — сказал он. — А
я уж давно прислушиваюсь, что они там голосят. Вишь, как расходились, вражьи дети! Теперь их сам черт не уймет! Ну, князь, нечего делать, вышло по-твоему; не держу
тебя доле: вольному воля, ходячему путь! Выйди к ним, скажи, что ведешь их на Слободу!
— Тише, князь, это
я! — произнес Перстень, усмехаясь. —
Вот так точно подполз
я и к татарам; все высмотрел, теперь знаю их стан не хуже своего куреня. Коли дозволишь, князь,
я возьму десяток молодцов, пугну табун да переполошу татарву; а
ты тем часом, коли рассудишь, ударь на них с двух сторон, да с добрым криком; так будь
я татарин, коли мы их половины не перережем! Это
я так говорю, только для почину; ночное дело мастера боится; а взойдет солнышко, так уж
тебе указывать, князь, а нам только слушаться!
— Спасибо же вам, ребятушки; а коли уж вы
меня уважили, так
я беру
вот каких: ступай сюда, Поддубный, и
ты, Хлопко, и
ты, Дятел, и
ты, Лесников, и
ты, Решето, и Степка, и Мишка, и Шестопер, и Наковальня, и Саранча!
Так
меня и тянуло к
тебе,
вот так бы и кинулся к
тебе на шею!
— Спасибо, князь, спасибо
тебе! А коли уж на то пошло, то дай
мне разом высказать, что у
меня на душе.
Ты,
я вижу, не брезгаешь
мной. Дозволь же
мне, князь, теперь, перед битвой, по древнему христианскому обычаю, побрататься с
тобой!
Вот и вся моя просьба; не возьми ее во гнев, князь. Если бы знал
я наверно, что доведется нам еще долгое время жить вместе,
я б не просил
тебя; уж помнил бы, что
тебе непригоже быть моим названым братом; а теперь…
Вот уж полчаса
я потешаюсь, а
ты, что ни скажу, все за правду примаешь!
— Эх, эх! — сказал он, нагнувшись над бадьей и глядя в нее пристально, — видится
мне твой супротивник, батюшка, только в толк не возьму! Больно он стар. А
вот и
тебя вижу, батюшка, как
ты сходишься с ним…
— Нет, — продолжал он вполголоса, — напрасно
ты винишь
меня, князь. Царь казнит тех, на кого злобу держит, а в сердце его не волен никто. Сердце царево в руце божией, говорит Писание.
Вот Морозов попытался было прямить ему; что ж вышло? Морозова казнили, а другим не стало от того легче. Но
ты, Никита Романыч, видно, сам не дорожишь головою, что, ведая московскую казнь, не убоялся прийти в Слободу?
Вот, примерно, кабы нас было двое около него, один бы другого поддерживал; сегодня бы
я заронил словечко, завтра
ты; что-нибудь и осталось бы у него в памяти; ведь и капля, говорят, когда все на одно место капает, так камень насквозь долбит.
— Погоди, князь, не отчаивайся. Вспомни, что
я тебе тогда говорил? Оставим опричников; не будем перечить царю; они сами перегубят друг друга!
Вот уж троих главных не стало: ни обоих Басмановых, ни Вяземского. Дай срок, князь, и вся опричнина до смерти перегрызется!
— Оттого, что
ты не хочешь приневолить себя, князь.
Вот кабы
ты решился перемочь свою прямоту да хотя бы для виду вступил в опричнину, чего мы бы с
тобой не сделали! А то, посмотри на
меня;
я один бьюсь, как щука об лед; всякого должен опасаться, всякое слово обдумывать; иногда просто голова кругом идет! А было бы нас двое около царя, и силы бы удвоились. Таких людей, как
ты, немного, князь. Скажу
тебе прямо:
я с нашей первой встречи рассчитывал на
тебя!