Неточные совпадения
«Нет, говорит,
тебе пощады! сам, говорит, не пощадил невинность, так клади теперича голову на плаху!»
Вот я и так и сяк — не проймешь его, сударь, ничем!
— Да
ты попробуй прежде, есть ли сахар, — сказал его высокородие, — а то намеднись, в Окове, стряпчий у
меня целых два стакана без сахару выпил… после уж Кшецынский
мне это рассказал… Такой, право, чудак!.. А благонравный!
Я, знаешь, не люблю этих
вот, что звезды-то с неба хватают; у
меня главное, чтоб был человек благонравен и предан… Да
ты, братец, не торопись, однако ж, а не то ведь язык обожжешь!
— Ну, то-то же! Впрочем,
ты у
меня молодец!
Ты знаешь, что
вот я завтра от вас выеду, и
мне все эта голова показываться будет… так
ты меня успокой!
Вот и припомнил он, что есть у него друг и приятель Перетыкин: «Он, говорит,
тебя пристроит!» Пишет он к нему письмо, к Перетычке-то: «Помнишь ли, дескать, друг любезный, как мы с
тобой напролет ночи у метресс прокучивали, как
ты, как
я… помоги брату!» Являюсь
я в Петербург с письмом этим прямо к Перетыкину.
— Так-с, без этого нельзя-с.
Вот и
я тоже туда еду; бородушек этих, знаете, всех к рукам приберем! Руки у
меня, как изволите видеть, цепкие, а и в писании сказано: овцы без пастыря — толку не будет. А
я вам истинно доложу, что тем эти бороды
мне любезны, что с ними можно просто, без церемоний… Позвал он
тебя, например, на обед: ну, надоела борода — и вон ступай.
— Эка штука деньги! — думает Порфирка, — а у
меня их всего два гривенника.
Вот, мол, кабы этих гривенников хошь эко место, завел бы
я лавочку, накупил бы пряников. Идут это мальчишки в школу, а
я им: «Не побрезгуйте, честные господа, нашим добром!» Ну, известно, кой пряник десять копеек стоит, а
ты за него шесть пятаков.
Ощутил лесной зверь, что у него на лбу будто зубы прорезываются. Взял письма, прочитал — там всякие такие неудобные подробности изображаются. Глупая была баба! Мало ей того, чтоб грех сотворить, — нет, возьмет да на другой день все это опишет: «Помнишь ли, мол, миленький, как
ты сел
вот так, а
я села
вот этак, а потом
ты взял
меня за руку, а
я, дескать, хотела ее отнять, ну, а
ты»… и пошла, и пошла! да страницы четыре мелко-намелко испишет, и все не то чтоб дело какое-нибудь, а так, пустяки одни.
— Это, брат, дело надобно вести так, — продолжал он, — чтоб тут сам черт ничего не понял. Это, брат,
ты по-приятельски поступил, что передо
мной открылся;
я эти дела
вот как знаю!
Я, брат, во всех этих штуках искусился! Недаром же
я бедствовал, недаром три месяца жил в шкапу в уголовной палате: квартиры, брат, не было —
вот что!
— Да;
вот я тут с полчаса уж дежурю, — отвечает он с некоторым ожесточением, — и хоть
ты что хочешь! и кашлять принимался, и ногами стучал — нейдет никто! а между тем сам
я слышу, как они в соседней комнате разливаются-хохочут!
—
Ты мне вот и платьишка-то порядочного сделать не можешь! — говорит жена, — а тоже на гулянье идет!
— Ну
вот, этак-то ладно будет, — сказал он, переводя дух, — спасибо, баринушко,
тебе за ласку. Грошиков-то у
меня, вишь, мало, а без квасу и идти-то словно неповадно… Спасибо
тебе!
Как же
ты зимой тут живешь, старче?" — вопросил
я его."А отчего мне-ка не жить, — отвечал он, — снегом келейку мою занесет,
вот и тепло
мне, живу без нужды, имя Христово прославляючи".
— Так как же тут не поверуешь, сударь! — говорит он, обращаясь уже исключительно ко
мне, — конечно, живем мы
вот здесь в углу, словно в языческой стороне, ни про чудеса, ни про знамения не слышим, ну и бога-то ровно забудем. А придешь, например, хошь в Москву, а там и камни-то словно говорят! пойдут это сказы да рассказы: там, послышишь, целение чудесное совершилось; там будто над неверующим знамение свое бог показал: ну и восчувствуешь, и растопится в
тебе сердце, мягче воску сделается!..
Ну,
я на него смотрю, что он ровно как обеспамятел:"
Ты что ж, мол, говорю, дерешься, хозяин? драться, говорю, не велено!"Ну, он и поприутих, лег опять в карандас да и говорит:
вот, говорит, ужо вам будет, разбойники этакие, как чугунку здесь поведут!
— Так
я, сударь, и пожелал; только что ж Кузьма-то Акимыч, узнавши об этом, удумал? Приехал он ноне по зиме ко
мне:"
Ты, говорит, делить нас захотел, так
я, говорит,
тебе этого не позволяю, потому как
я у графа первый человек! А как
ты, мол, не дай бог, кончишься, так на твоем месте хозяйствовать
мне, а не Ивану, потому как он малоумный!"Так
вот, сударь, каки ноне порядки!
Живновский. Тут, батюшка, толку не будет! То есть, коли хотите, он и будет, толк-от, только не ваш-с, а собственный ихний-с!.. Однако вы
вот упомянули о каком-то «якобы избитии» — позвольте полюбопытствовать!
я, знаете, с молодых лет горячность имею, так
мне такие истории… знаете ли, что
я вам скажу? как посмотришь иной раз на этакого гнусного штафирку, как он с камешка на камешок пробирается, да боится даже кошку задеть, так даже кровь в
тебе кипит: такая это отвратительная картина!
Князь Чебылкин (задумчиво). Н-да! ну, поезжай, поезжай! или
вот что:
ты уж сходи к ней, скажи, что ей моцион необходим… а то меня-то она, пожалуй, не послушается… Скажи ей, что
я сам с ней пойду пройтись…
Малявка. Только прихожу
я это на стан, а барии в ту пору и зачал
мне говорить: «Семенушка, говорит, коровника у
тебя моей супружнице оченно понравилась, так
вот, говорит,
тебе целковый, будто на пенное; приводи, говорит, коровушку завтра на стан…»
Ты посуди сам: ведь
я у них без малого целый месяц всем как есть продовольствуюсь: и обед, и чай, и ужин — все от них; намеднись
вот на жилетку подарили, а
меня угоразди нелегкая ее щами залить; к свадьбе тоже все приготовили и сукна купили — не продавать же.
На той неделе и то Вера Панкратьевна, старуха-то, говорит: «
Ты у
меня смотри, Александра Александрыч, на попятный не вздумай;
я, говорит, такой счет в правленье представлю, что угоришь!»
Вот оно и выходит, что теперича все одно: женись — от начальства на
тебя злоба, из службы, пожалуй, выгонят; не женись — в долгу неоплатном будешь, кажный обед из
тебя тремя обедами выйдет, да чего и во сне-то не видал, пожалуй, в счет понапишут.
И ведь все-то он этак! Там ошибка какая ни на есть выдет: справка неполна, или законов нет приличных — ругают
тебя, ругают, — кажется, и жизни не рад; а он туда же, в отделение из присутствия выдет да тоже начнет
тебе надоедать: «
Вот, говорит, всё-то вы
меня под неприятности подводите». Даже тошно смотреть на него. А станешь ему, с досады, говорить: что же, мол, вы сами-то, Яков Астафьич, не смотрите? — «Да где уж
мне! — говорит, —
я, говорит, человек старый, слабый!»
Вот и поди с ним!
Дернов. То-то
вот и есть, что наш брат хам уж от природы таков: сперва над ним глумятся, а потом, как выдет на ровную-то дорогу, ну и норовит все на других выместить.
Я, говорит, плясал, ну, пляши же теперь
ты, а мы, мол,
вот посидим, да поглядим, да рюмочку выкушаем, покедова
ты там штуки разные выкидывать будешь.
Бобров. Нельзя было — дела; дела — это уж важнее всего;
я и то уж от начальства выговор получил; давеча секретарь говорит: «У
тебя, говорит, на уме только панталоны, так
ты у
меня смотри».
Вот какую кучу переписать задал.
Марья Гавриловна. Это
ты не глупо вздумал. В разговоре-то вы все так, а
вот как на дело пойдет, так и нет вас. (Вздыхает.) Да что ж
ты, в самом деле, сказать-то
мне хотел?
Рыбушкин. Цыц, Машка!
я тебе говорю цыц!
Я тебя знаю,
я тебя вот как знаю… вся
ты в мать, в Палашку, чтоб ей пусто было! заела она
меня, ведьма!..
Ты небось думаешь, что
ты моя дочь! нет,
ты не моя дочь;
я коллежский регистратор, а
ты титулярного советника дочь…
Вот мне его и жалко;
я ему это и говорю… что не бери
ты ее, Сашка, потому она как есть всем естеством страмная, вся в Палагею… в ту… А
ты, Машка, горло-то не дери, а не то
вот с места не сойти — убью; как муху, как моль убью…
Рыбушкин. Увести!
меня увести! Сашка! смотри на него! (Указывая на Боброва.) Это
ты знаешь ли кто? не знаешь? Ну, так это тот самый титулярный советник… то есть, для всех он писец, а для Машки титулярный советник. Не связывайся
ты, Сашка, с нею…
ты на
меня посмотри:
вот я гуляю, и
ты тоже гуляй. (Поет.) Во-о-озле речки…
Рыбушкин (почти засыпает). Ну да… дда! и убью! ну что ж, и убью! У
меня, брат Сашка, в желудке жаба, а в сердце рана… и все от него… от этого титулярного советника… так
вот и сосет, так и сосет… А
ты на нее не смотри… чаще бей… чтоб помнила, каков муж есть… а
мне… из службы
меня выгнали… а
я, ваше высоко… ваше высокопревосходительство… ишь длинный какой — ей-богу, не виноват… это она все… все Палашка!.. ведьма
ты! ч-ч-ч-е-орт! (Засыпает; Дернов уводит его.)
Вместо того чтобы встать пораньше да на базар сходить, а она до сих пор в постели валяется!
я, говорит, не кухарка
тебе далась,
вот и разговаривай с ней.
Дернов. А то на простой! Эх
ты! тут тысячами пахнет, а он об шести гривенниках разговаривает. Шаромыжники вы все!
Ты на него посмотри;
вот он намеднись приходит, дела не видит, а уж сторублевую в руку сует — посули только, да будь ласков. Ах, кажется, кабы только не связался
я с
тобой! А
ты норовишь дело-то за две головы сахару сладить. А хочешь, не будет по-твоему?
Марья Гавриловна. А
ты не храбрись! больно
я тебя боюсь.
Ты думаешь, что муж, так и управы на
тебя нет… держи карман!
Вот я к Петру Петровичу пойду, да и расскажу ему, как
ты над женой-то озорничаешь! Ишь
ты! бока ему отломаю! Так он и будет
тебе стоять, пока
ты ломать-то их ему будешь!
Скопищев. А
ты бы, Александра Александрыч, попреж ее-то самоё маленько помял… У
меня вот жена-покойница такая же была, так
я ее, бывало, голубушку, возьму, да всю по суставчикам и разомну… (Вздыхает.) Такая ли опосля шелковая сделалась! Кровать, вишь, скрипит! а где ж это видано, чтоб кровать не скрипела, когда она кровать есть!
Ижбурдин. Какие они, батюшка, товарищи?
Вот выпить, в три листа сыграть — это они точно товарищи, а помочь в коммерческом деле — это, выходит, особь статья. По той причине, что им же выгоднее, коли
я опоздаю ко времени, а как совсем затону — и того лучше. Выходит, что коммерция, что война — это сюжет один и тот же. Тут всякий не то чтоб помочь, а пуще норовит как ни на есть
тебя погубить, чтоб ему просторнее было. (Вздыхает.)
— А
я еще утрось из дому убег, будто в ряды, да
вот и не бывал с тех самых пор… то есть с утра с раннего, — прибавил он, и вдруг, к величайшему моему изумлению, пискливым дискантом запел: — "На заре
ты ее не буди…"[48]
Он воскрес и для
тебя, серый армяк! Он сугубо воскрес для
тебя, потому что
ты целый год, обливая потом кормилицу-землю, славил имя его, потому что
ты целый год трудился, ждал и все думал:"
Вот придет светлое воскресенье, и
я отдохну под святою сенью его!"И
ты отдохнешь, потому что в поле бегут еще веселые ручьи, потому что земля-матушка только что первый пар дала, и ничто еще не вызывает в поле ни твоей сохи, ни твоего упорного труда!
— Плохо, сударыня, плохо! совсем ноне плохо стало; сам
я вот недослышу что-то, а Палагеюшка у
меня еще молода… Об ину пору так разнеможешься, словно и взаправду старость пришла. А пуще всего ноженьки! мозжат это, знаешь, мозжат, словно
вот винтом
тебе кость-ту винтит!
Не смыслите, как и себя-то соблюсти, а
вот ты на
меня посмотри — видал ли
ты эких молодцов?"И знаете, ваше благородие, словами-то он, пожалуй, не говорит, а так всей фигурой в лицо
тебе хлещет, что
вот он честный, да образованный, так ему за эти добродетели молебны служить следует.
Дал
я ему поуспокоиться — потому что он даже из себя весь вышел — да и говорю потом:"Ведь
вот ты, ваше благородие (
я ему и
ты говорил, потому что уж больно он смирен был), баешь, что, мол, подлеца подлецом называть, а это, говорю, и по християнству нельзя, да и начальство пожалуй не позволит.
А
ты вот мне что скажи: говоришь
ты, что не мы для него, а он для нас поставлен, а самих-то
ты нас, ваше благородие, и скотами и баранами обзываешь — как же это так?
Вот-с, и приехали мы на место, и говорю
я ему, что ведь эти дела надо, Михайло Трофимыч, с осторожностью делать; не кричи, ваше благородие, а
ты полегоньку, да с терпеньем.
Повторяю вам, вы очень ошибаетесь, если думаете, что
вот я призову мужика, да так и начну его собственными руками обдирать… фи! Вы забыли, что от него там бог знает чем пахнет… да и не хочу
я совсем давать себе этот труд.
Я просто призываю писаря или там другого, et je lui dis:"Mon cher, tu me dois tant et tant", [и
я ему говорю «Дорогой мой,
ты мне должен столько то и столько то» (франц.).] — ну, и дело с концом. Как уж он там делает — это до
меня не относится.
— Полиньке! Сколько раз просил
я тебя, Анна Ивановна, не называть
меня Полинькой! — заметил он полушутя, полудосадуя и, обратясь ко
мне, прибавил: —
Вот, брат, мы как! в Полиньки попали!
—
Вот, дружище, даже поврать не дадут —
вот что значит совесть-то налицо! У
меня, душа моя, просто;
я живу патриархом; у
меня всякий может говорить все, что на язык взбредет… Анна Ивановна! потчуй же гостя, сударыня! Да
ты к нам погостить, что ли?
— Ну, стало быть, ночевать у нас все-таки можешь.
Я, брат, ведь знаю эти следствия: это именно та самая вещь, об которой сложилась русская пословица: дело не волк, в лес не убежит… Да, друг,
вот ты в чины полез, со временем, может, исправником у нас будешь…
— Другое дело
вот мы, грешные, — продолжал он, не слушая
меня, — в нас осталась натура первобытная, неиспорченная, в нас кипит, сударь, этот непочатой ключ жизни, в нас новое слово зреет… Так каким же
ты образом этакую-то широкую натуру хочешь втянуть в свои мизерные, зачерствевшие формы? ведь это, брат, значит желать протащить канат в игольное ушко! Ну, само собою разумеется, или ушко прорвет, или канат не влезет!
— Эй, Ларивон! скажи барыне, чтоб прислала нам бутылочки три шипучки… Извини, брат, шампанского нет. Так-то, друг! — продолжал он, садясь подле
меня и трепля
меня по коленке, —
вот я и женат… А кто бы это подумал? кто бы мог предвидеть, что Павлушка Лузгин женится и остепенится?.. а порядочные-таки мы были с
тобой ёрники в свое время!
— Ah, c'est toi, monstre! — говорит она, увидев
меня, — viens donc, viens que je te tue!.. [А, это
ты, изверг, подойди, подойди-ка,
я тебя убью!.. (франц.)] Поверите ли, насилу даже урезонить мог — так и бросается! И вся эта тревога оттого только, что
я на каком-то бале позволил себе сказать несколько любезных слов Каролине!
Вот это так женщина! А! Николай Иваныч! ведь в Крутогорске таких не найдешь, сознайтесь?
— Истинная правда! — прервал Рогожкин, —
вот у нас в полку служил поручик Живчиков, так он как залучит, бывало, метреску, да станет она ему свои резоны рассказывать:"
Ты, говорит,
мне момо-то [66] не говори, а подавай настоящее дело"… Погубители вы! — продолжал он, обращаясь к Горехвастову и трепля его по ляжке.
— Да
ты не смейся, — говорю
я, — а скажи
мне толком: согласна ли
ты меня любить —
вот, мол, что!
Однако
вот я в тюрьме, да и то, видишь, еще мало, потому, говорят, у
тебя на душе убивство!
—
Мне не то обидно, — говорил он почти шепотом, — что
меня ушлют — мир везде велик, стало быть, и здесь и в другом месте, везде жить можно — а то
вот, что всяк
тебя убийцей зовет, всяк пальцем на
тебя указывает! Другой, сударь, сызмальства вор, всю жизнь по чужим карманам лазил, а и тот норовит в глаза
тебе наплевать:
я, дескать, только вор, а
ты убийца!..