Неточные совпадения
— Толкуй, троеслов! Еще неизвестно, чья молитва Богу угоднее.
Я вот и одним словом молюсь, а моя молитва доходит, а
ты и тремя словами молишься, ан Бог-то
тебя не слышит, — и проч. и проч.
—
Мне этот секрет Венька-портной открыл. «Сделайте, говорит:
вот увидите, что маменька совсем другие к вам будут!» А что, ежели она вдруг… «Степа, — скажет, — поди ко
мне, сын мой любезный!
вот тебе Бубново с деревнями…» Да деньжищ малую толику отсыплет: катайся, каналья, как сыр в масле!
— Это
тебе за кобылу! это
тебе за кобылу! Гриша! поди сюда, поцелуй
меня, добрый мальчик!
Вот так. И вперед
мне говори, коли что дурное про
меня будут братцы или сестрицы болтать.
— И куда такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как ни спросишь — все нет да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше
вот что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да за говядиной в Мялово сегодня же пошлите, чтобы пуда два…
Ты смотри у
меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй зря. Ну, горячее готово; на холодное что?
— Ну,
вот видишь, а
я иду в ранжереи и
тебя хотела взять. А теперь…
— Матушка
ты моя! заступница! — не кричит, а как-то безобразно мычит он, рухнувшись на колени, — смилуйся
ты над солдатом! Ведь
я… ведь
мне… ах, Господи! да что ж это будет! Матушка! да
ты посмотри!
ты на спину-то мою посмотри!
вот они, скулы-то мои… Ах
ты, Господи милосливый!
— Не властна
я, голубчик, и не проси! — резонно говорит она, — кабы
ты сам ко
мне не пожаловал, и
я бы
тебя не ловила. И жил бы
ты поживал тихохонько да смирнехонько в другом месте…
вот хоть бы
ты у экономических…
Тебе бы там и хлебца, и молочка, и яишенки… Они люди вольные, сами себе господа, что хотят, то и делают! А
я, мой друг, не властна!
я себя помню и знаю, что
я тоже слуга! И
ты слуга, и
я слуга, только
ты неверный слуга, а
я — верная!
—
Вот тебе книжка, — сказала она
мне однажды, кладя на стол «Сто двадцать четыре истории из Ветхого завета», — завтра рябовский поп приедет,
я с ним переговорю. Он с
тобой займется, а
ты все-таки и сам просматривай книжки, по которым старшие учились. Может быть, и пригодятся.
—
Вот погоди
ты у
меня, офицер!
— Ах-ах-ах! да, никак,
ты на
меня обиделась, сударка! — воскликнула она, — и не думай уезжать — не пущу! ведь
я, мой друг, ежели и сказала что, так спроста!.. Так
вот… Проста
я, куда как проста нынче стала! Иногда чего и на уме нет, а
я все говорю, все говорю! Изволь-ка, изволь-ка в горницы идти — без хлеба-соли не отпущу, и не думай! А
ты, малец, — обратилась она ко
мне, — погуляй, ягодок в огороде пощипли, покуда мы с маменькой побеседуем! Ах, родные мои! ах, благодетели! сколько лет, сколько зим!
—
Я не холуй, а твой дядя,
вот я кто!
Я тебя…
— А
ты, сударыня, что по сторонам смотришь… кушай! Заехала, так не накормивши не отпущу! Знаю
я, как
ты дома из третьёводнишних остатков соусы выкраиваешь… слышала!
Я хоть и в углу сижу, а все знаю, что на свете делается!
Вот я нагряну когда-нибудь к вам, посмотрю, как вы там живете… богатеи! Что? испугалась!
— Какова халда! За одним столом с холопом обедать
меня усадила! Да еще что!..
Вот, говорит, кабы и
тебе такого же Фомушку… Нет уж, Анфиса Порфирьевна, покорно прошу извинить! калачом
меня к себе вперед не заманите…
—
Вот тебе на! Прошлое, что ли, вспомнил! Так
я, мой друг, давно уж все забыла. Ведь
ты мой муж; чай, в церкви обвенчаны… Был
ты виноват передо
мною, крепко виноват — это точно; но в последнее время, слава Богу, жили мы мирнехонько… Ни
ты меня, ни
я тебя… Не
я ли
тебе Овсецово заложить позволила… а? забыл? И вперед так будет. Коли какая случится нужда — прикажу, и будет исполнено. Ну-ка, ну-ка, думай скорее!
— Ах, милый! ах, родной! да какой же
ты большой! — восклицала она, обнимая
меня своими коротенькими руками, — да, никак,
ты уж в ученье, что на
тебе мундирчик надет! А
вот и Сашенька моя. Ишь ведь старушкой оделась, а все оттого, что уж очень навстречу спешила… Поцелуйтесь, родные! племянница ведь она твоя! Поиграйте вместе, побегайте ужо, дядюшка с племянницей.
—
Вот и прекрасно! И свободно
тебе, и не простудишься после баньки! — воскликнула тетенька, увидев
меня в новом костюме. — Кушай-ка чай на здоровье, а потом клубнички со сливочками поедим. Нет худа без добра: покуда
ты мылся, а мы и ягодок успели набрать. Мало их еще, только что поспевать начали, мы сами в первый раз едим.
— Матушка прошлой весной померла, а отец еще до нее помер. Матушкину деревню за долги продали, а после отца только ружье осталось. Ни кола у
меня, ни двора.
Вот и надумал
я: пойду к родным, да и на людей посмотреть захотелось. И матушка, умирая, говорила: «Ступай, Федос, в Малиновец, к брату Василию Порфирьичу — он
тебя не оставит».
—
Вот ты какой! Ну, поживи у нас!
Я тебе велела внизу комнатку вытопить. Там
тебе и тепленько и уютненько будет. Обедать сверху носить будут, а потом, может, и поближе сойдемся. Да
ты не нудь себя. Не все работай, и посиди.
Я слышала,
ты табак куришь?
—
Вот пес! — хвалился Федос, — необразованный был, даже лаять путем не умел, а
я его грамоте выучил. На охоту со
мной уже два раза ходил. Видел
ты, сколько
я глухарей твоей мамаше перетаскал?
— Кости да кожа! И погулять вас не пускают, все в комнатах держат. Хочешь,
я тебе лыжи сделаю.
Вот снег нападет, все по очереди кататься будете.
— Ну,
вот видишь. И все мы любим; и
я люблю, и
ты любишь. Как с этим быть!
— Ах, что
ты! Да он
меня так турнет, так турнет!
Вот кабы
ты…
— Ничего, успеет.
Вот погодите, ужо
я сам этим делом займусь, мигом обеим вам женихов найду.
Тебе, Надежда, покрупнее, потому что
ты сама вишь какая выросла;
тебе, Александра, середненького.
Ты что ж, Анна, об дочери не хлопочешь?
—
Вот я им дам «разговаривают»! Да
ты бы подольше у них побыла, хорошенько бы высмотрела.
—
Вот я эту хворь из нее выбью! Ладно! подожду еще немножко, посмотрю, что от нее будет. Да и
ты хорош гусь! чем бы жену уму-разуму учить, а он целуется да милуется… Пошел с моих глаз… тихоня!
Так
вот что, Иван! коли
ты мне ее предоставишь, откуплю
я тебя, перво-наперво, у господ, а потом собственное заведение
тебе устрою…
— Так
вот что. Через три месяца мы в Москву на всю зиму поедем,
я и
тебя с собой взять собралась. Если
ты женишься, придется
тебя здесь оставить, а самой в Москве без
тебя как без рук маяться. Посуди, по-божески ли так будет?
— Слушай-ка
ты меня! — уговаривала ее Акулина. — Все равно
тебе не миновать замуж за него выходить, так
вот что
ты сделай: сходи ужо к нему, да и поговори с ним ладком. Каковы у него старики, хорошо ли живут, простят ли
тебя, нет ли в доме снох, зятевей. Да и к нему самому подластись. Он только ростом невелик, а мальчишечка — ничего.
— Не в чем
мне тебя прощать: нечестная
ты —
вот и все. Пропасти на вас, девок, нет: бегаете высуня язык да любовников ищете… Как
я тебя с таким горбом к старикам своим привезу!
— Ну,
вот и славно. А покуда
я тебе деревянненьким маслицем грудь вытру… Кашель-то, может, и уймется.
—
Вот и хорошо. Лежи-ка, лежи, а
я сейчас за
тобой пришлю.
—
Ты отец: должен знать. А коли
ты от родного сына отказываешься, так
вот что: напиши своему Сеньке, что если он через месяц не представит брата Стрелкову, так
я ему самому лоб забрею.
— У Акулины своего дела по горло; а сама и сходила бы, да ходилки-то у
меня уж не прежние. Да и что
я на вас за работница выискалась! Ишь командир командует: сходи да сходи. Уеду отсюда,
вот тебе крест, уеду! Выстрою в Быкове усадьбу, возьму детей, а
ты живи один с милыми сестрицами, любуйся на них!
— Слава Богу — лучше всего.
Я, брат, простыня человек, старых приятелей не забываю.
Вот ты так спесив стал; и не заглянешь, даром что кум!
— На табак ежели, так
я давно
тебе говорю: перестань проклятым зельем нос набивать. А если и нужно на табак, так
вот тебе двугривенный — и будет. Это уж
я от себя, вроде как подарок… Нюхай!
— А
ты привыкай! Дуй себе да дуй! На
меня смотри: слыхал разве когда-нибудь, чтоб
я на беду пожаловался? А у
меня одних делов столько, что в сутки не переделаешь.
Вот это так беда!
— Только
вот что. Уговор пуще денег. Продаю
я тебе сто десятин, а жене скажем, что всего семьдесят пять. Это чтобы ей в нос бросилось!
— Видишь, и Корнеич говорит, что можно.
Я, брат, человек справедливый: коли делать дела, так чтоб было по чести. А второе —
вот что. Продаю
я тебе лес за пять тысяч, а жене скажем, что за четыре. Три тысячи
ты долгу скостишь, тысячу жене отдашь, а тысячу —
мне. До зарезу
мне деньги нужны.
— Ну, счастливо. Дорого не давай — ей деньги нужны. Прощай! Да и
ты, Корнеич, домой ступай. У
меня для
тебя обеда не припасено, а
вот когда
я с него деньги получу — синенькую
тебе подарю. Ермолаич! уж и
ты расшибись! выброси ему синенькую на бедность.
— Ну-ну, не важность.
Вот ты мне тройку подвалила — разве такие тройки бывают! Десятка с девяткой — ах
ты, сделай милость! Отставь назад.
— За пакостные дела — больше не за что. За хорошие дела не вызовут, потому незачем.
Вот, например,
я: сижу смирно, свое дело делаю — зачем
меня вызывать! Курица
мне в суп понадобилась, молока горшок, яйца —
я за все деньги плачу. Об чем со
мной разговаривать! чего на
меня смотреть! Лицо у
меня чистое, без отметин — ничего на нем не прочтешь. А у
тебя на лице узоры написаны.
— Нет этого… и быть не может —
вот тебе и сказ.
Я тебя умным человеком считал, а теперь вижу, что ни капельки в
тебе ума нет. Не может этого быть, потому ненатурально.
—
Вот ты мне говорил иногда, что
я на браслеты да на фермуары деньги мотаю — ан и пригодились! — весело припоминала дорогой Александра Гавриловна, — в чем бы мы теперь уехали, кабы их не было?
—
Вот и прекрасно. И
ты честный человек, и
я честный человек, и все мы здесь честные люди!
Я и
тебе, и всем… доверяю!
— Ну
вот, после свадьбы поедем в Москву,
я тебя познакомлю с моими друзьями. Повеселим
тебя.
Я ведь понимаю, что
тебе нужны радости… Серьезное придет в свое время, а покуда
ты молода, пускай твоя жизнь течет радостно и светло.
— Ну
вот. А
ты говоришь, что корму для скота не хватит!.. Разве
я могу об этом думать! Ах, голова у
меня… Каждый день, голубчик! каждый день одно и то же с утра до вечера…