Неточные совпадения
— А, так
ты опять за свое, опять баловать!.. Постой, постой,
вот я только крикну: «Дядя Глеб!», крикну — он те даст! Так
вот возьмет хворостину да
тебя тут же на месте так
вот и отхлещет!.. Пойдем, говорю, до греха…
— Хозяйка, — сказал он, бросая на пол связку хвороста, старых ветвей и засохнувшего камыша, — на
вот тебе топлива: берегом идучи, подобрал. Ну-ткась, вы, много ли дела наделали?
Я чай, все более языком выплетали… Покажь: ну нет, ладно, поплавки знатные и неводок, того, годен теперь стал… Маловато только что-то сработали… Утро, кажись, не один час: можно бы и весь невод решить… То-то, по-вашему: день рассвел — встал да поел, день прошел — спать пошел… Эх, вы!
— Сделали, сделали! То-то сделали!..
Вот у
меня так работник будет — почище всех вас! — продолжал Глеб, кивая младшему сыну. — А
вот и другой! (Тут он указал на внучка, валявшегося на бредне.) Ну, уж теплынь сотворил господь, нечего сказать! Так
тебя солнышко и донимает; рубаху-то, словно весною, хошь выжми… Упыхался, словно середь лета, — подхватил он, опускаясь на лавку подле стола, но все еще делая вид, как будто не примечает Акима.
—
Я не о том совсем речь повел, — снова заговорил Петр, —
я говорю, примерно, по нашей по большой семье надо бы больше прибыли… Рук много:
я,
ты, брат Василий… Не по работе рук много —
вот что
я говорю.
Я вот, скажу
тебе, одного знаю, — промолвил Глеб с усмешкою, косясь на Петра, — чарку поднесешь ему — ни за что не откажется!
— Оставь, батюшка:
я с
тобой не к смеху говорю, — сказал Петр, встряхивая волосами и смело встречая отцовский взгляд, —
я говорю
тебе толком: отпустишь на заработки —
тебе лучше; и сам смекаешь, только что
вот на своем стоишь.
— Батюшка, Глеб Савиныч! — воскликнул дядя Аким, приподнимаясь с места. — Выслушай только, что
я скажу
тебе… Веришь
ты в бога…
Вот перед образом зарок дам, — примолвил он, быстро поворачиваясь к красному углу и принимаясь креститься, —
вот накажи
меня господь всякими болестями, разрази
меня на месте, отсохни мои руки и ноги, коли в чем
тебя ослушаюсь! Что велишь — сработаю, куда пошлешь — схожу; слова супротивного не услышишь! Будь отцом родным, заставь за себя вечно бога молить!..
— Сдается
мне, отпускать его незачем, — сказал Глеб, устремляя пытливый взгляд на жену, которая стояла понуря голову и глядела в землю, — проку никакого из этого не будет — только что
вот набалуется… Ну, что ж
ты стоишь? Говори!
— Смотри же, ни полсловечка; смекай да послушивай, а лишнего не болтай… Узнаю, худо будет!.. Эге-ге! — промолвил он, делая несколько шагов к ближнему углу избы, из-за которого сверкнули вдруг первые лучи солнца. —
Вот уж и солнышко! Что ж они, в самом деле, долго проклажаются? Ступай, буди их. А
я пойду покуда до берега: на лодки погляжу… Что ж
ты стала? — спросил Глеб, видя, что жена не трогалась с места и переминалась с ноги на ногу.
—
Вот, сватьюшка, что
я скажу
тебе, — произнес он с видом простодушия. — Останься, пожалуй, у нас еще день, коли спешить некуда. Тем временем нам в чем-нибудь подсобишь… Так, что ли? Ну, когда так — ладно! Бери топор, пойдем со
мною.
На это
я тебе скажу
вот еще какое слово: когда хочешь жить у
меня, работай — дома живу, как хочу, а в людях как велят; а коли нелюбо, убирайся отселева подобру-поздорову…
вот что!
— Смотри, Гриша, — проговорил он наконец, делая усилия, чтобы его слова внятно дошли до слуха присутствующих, —
вот я скоро…
Ты теперь один останешься! Смотри… слушайся во всем… Глеба Савиныча… Почитай его пуще отца… Прощай… Гриша!.. Гриша!..
— Э-э! Так
вот это
ты с кем калякала! То-то, слышу
я: та, та, та… Отколь вы, молодцы? Как сюда попали? — сказал старик, потряхивая волосами и с улыбкою поглядывая на мальчиков.
Вот, примером сказать, знал
я одного: так же, как мы с
тобою, рыбак был, — Ковычкой звали.
—
Вот что…
я было совсем запамятовал…
Я чай, на ставни-то потребуется однотесу: в городе тогда не купили, так
ты сходи без
меня на озеро к Кондратию и одолжись у него. Он сказывал, есть у него гвозди-то.
—
Ты, Ваня?.. Ах, как
я испужалась! — проговорила Дуня с замешательством. —
Я вот сидела тут на берегу… Думала невесть что… вскочила, так инда земля под ногами посыпалась…
Ты,
я чай, слышал, так и загремело? — подхватила она скороговоркою, между тем как глаза ее с беспокойством перебегали от собеседника к озеру.
— Чего зубы-то обмываете! — сказал Нефед. — С собой, знамо, нету: опасливо носить; по поште домой отослал… А
вот у
меня тут в Сосновке тетка есть; как пойдем, накажу ей отдать
тебе, сват, за вино… Душа вон, коли так!
«
Вот, родимый, — говорит этто она ему, —
вот, говорит,
я лечейка, коров лечу!» — «Где ж
ты, говорит, лечила?» — «А лечила
я, говорит, у добрых у людей, да не в пору за
мной послали; захватить не успела — весь скот передох!» Ну, посадил он это ее к себе в сани, поехал.
—
Вот как, — проворно подхватил Глеб, который окончательно уже повеселел и расходился, —
ты, Петрушка, становись со
мною на носу с острогою… ладно! Смотри только, не зевай… Гришка и Ванюшка, садись в греблю… живо за весла; да грести у
меня тогда только, когда скажу; рыбка спит; тревожить ее незачем до времени… Крепко ли привязан к корме челнок?
— Никак, сыч? — произнес Гришка, быстро окинув глазами Ваню; но мрак покрывал лицо Вани, и Гришка не мог различить черты его. —
Вот что, — примолвил вдруг приемыш, — высади-ка
меня на берег: тут под кустами, недалече от омута, привязаны три верши.
Ты ступай дальше: погляди там за омутом, об утро туда кинули пяток.
Я тебя здесь подожду.
— Так-то так, посытнее, может статься — посытнее; да на все есть время: придут такие года,
вот хоть бы мои теперь, не след потреблять такой пищи;
вот я пятнадцать лет мяса в рот не беру, а слава
тебе, всевышнему создателю, на силы не жалуюсь. Только и вся моя еда: хлеб, лук, да квасу ину пору подольешь…
— Нет, Глеб Савиныч, не надыть нам: много денег, много и греха с ними! Мы довольствуемся своим добром; зачем нам! С деньгами-то забот много; мы и без них проживем.
Вот я скажу
тебе на это какое слово, Глеб Савиныч: счастлив тот человек, кому и воскресный пирожок в радость!
— Не говорил
я тебе об этом нашем деле по той причине: время, вишь
ты, к тому не приспело, — продолжал Глеб, — нечего было заводить до поры до времени разговоров, и дома у
меня ничего об этом о сю пору не ведают; теперь таиться нечего: не сегодня, так завтра сами узнаете…
Вот, дядя, — промолвил рыбак, приподымая густые свои брови, — рекрутский набор начался! Это, положим, куда бы ни шло: дело, вестимо, нужное, царство без воинства не бывает;
вот что неладно маленько, дядя: очередь за
мною.
«Что ж бы такое значило? Уж не засорил ли парень дурью свою голову?.. Погоди ж,
я вот из
тебя дурь-то вышибу!»
— Ну, послушай…
вот…
вот что
я скажу
тебе, — подхватил отец, — кинем жеребий, Ваня!.. Ну так, хошь для виду кинем!.. Кому выпадет, пущай хоть тот знает по крайности, пущай знает… что
ты за него пошел!
—
Я его недавно видел подле медведя, на том конце села — должно быть, и теперь там!.. Медведя, вишь
ты, привели сюда на ярмарку: так
вот он там потешается… всех, вишь, поит-угощает; третий раз за вином сюда бегал… такой-то любопытный. Да нет же, говорю, исчезни моя душа, не годится он
тебе!..
— Ах
ты, господи!
Вот поди ж
ты, о сю пору все еще пляшет! — воскликнул молодой мельник, указывая Глебу на Яшу. — Где еще было солнце, когда
я сюда приходил, он и тогда все плясал!.. Диковинное дело!
—
Вот, примерно, наслышан
я, что
ты в работники нанимаешься, — продолжал Глеб, — какая же твоя цена?.. Мы поденно не нанимаем: берем по месяцам.
— Как не видать! Хоша сам не пробовал, что за трубка за такая, а видал не однова, — возразил словоохотливо Гришка, продолжая грести. — У нас, вестимо, в диковинку: никто этим не занимается; знамо, занятно!.. У
тебя и табак-то, как видно, другой: не тем дымом пахнет; у нас коли курит кто, так все больше
вот эти корешки…
Я чай, и это те же корешки, только
ты чего-нибудь подмешиваешь?..
— То-то подгулял! Завалился спать — забыл встать!
Я эвтаго не люблю, — подхватил старик, между тем как работник запрятывал под мышку гармонию, —
я до эвтих до гулянок не больно охоч… Там как знаешь — дело твое, а только, по уговору по нашему,
я за день за этот с
тебя вычту — сколько, примерно, принадлежит получить за один день, столько и вычту… У
меня, коли жить хочешь, вести себя крепко, дело делай —
вот что! Чтоб
я, примерно, эвтаго баловства и не видел больше.
— Да
ты мне только скажи, болезная, на ушко шепни — шепни на ушко, с чего вышло такое? — приставала старушка, поправляя то и дело головной платок, который от суеты и быстрых движений поминутно сваливался ей на глаза. —
Ты, болезная, не убивайся так-то, скажи только… на ушко шепни… А-и! А-и! Христос с
тобой!.. С мужем, что ли, вышло у вас что неладно?.. И то, вишь, он беспутный какой! Плюнь
ты на него, касатка! Что крушить-то себя понапрасну? Полно… Погоди,
вот старик придет: он ему даст!..
— А
я из Клишина: там и переехал; все берегом шел… Да не об этом речь:
я, примерно, все насчет… рази так со старым-то дружком встречаются?.. Как словно и не узнала
меня!.. А
я так
вот взглянул только в эвту сторону, нарочно с дороги свернул… Уж
вот тебя так мудрено признать — ей-богу, правда!.. Вишь, как потолстела… Как есть коломенская купчиха; распрекрасные стали!.. Только бы и смотрел на
тебя… Эх! — произнес Захар, сделав какой-то звук губами.
— А
я вот, Глеб Савиныч, только что искал паренечка к
тебе послать, — сказал, здороваясь, фабрикант.
— Где
тебе жить в людях по своей воле, — продолжал он тоном презрения, — только что
вот куражишься! «
Я да
я!», а покажи кулак: «Батюшка, взмилуйся!», оторопел, тотчас и на попятный…
—
Вот ты говоришь: приходи жить ко
мне!
Взгляни-ка
ты на себя, взгляни на
меня потом: ведь
ты передо
мной, что дуб стогодовалый;
я же перед
тобой — былие; всякий ветер качает, всякий паренек, хошь бы
вот мой внучек, Дунин сынишка, и тот к земле пригнет!..
— Было время, точно, был во
мне толк… Ушли мои года, ушла и сила…
Вот толк-то в нашем брате — сила! Ушла она — куда
ты годен?.. Ну, что говорить, поработал и
я, потрудился-таки, немало потрудился на веку своем… Ну, и перестать пора… Время пришло не о суете мирской помышлять, не о житейских делах помышлять надо, Глеб Савиныч, о другом помышлять надо!..
— Нет,
тебя, видно, не уломаешь! Эх, дядя! дядя! Право, какой!.. Норовишь только, как бы
вот меня к осени без рук оставить — ей-богу, так! — заключил Глеб, не то шутливо, не то задумчиво, потряхивая седыми кудрями.
— Врете вы обе! Послушай поди, что мелют-то! Сеть, вишь, всему причиной!.. Эх
ты, глупая, глупая!
Мне нешто с ней, с сетью-то, впервой возиться?.. Слава те господи, пятьдесят лет таскаю — лиха не чаял; и тут бы
вот потащил ноне, да с ног смотался!
—
Вот то-то, отец родной, говорила
я тебе об этом… все: нет да нет… Что ждать-то, право-ну!.. Сходи-кась завтра в Сосновку, отвори кровь-то; право слово, отпустит… А то ждешь, ждешь; нонче нет, завтра нет… ну, что хорошего? Вестимо, нет
тебе от нее спокою… Полно, кормилец… право-ну, сходи!..
—
Вот, дядя, говорил
ты мне в те поры, как звал
тебя в дом к себе, говорил: «
Ты передо
мной что дуб стогодовалый!» — молвил
ты, стало быть, не в добрый час.
Вот тебе и дуб стогодовалый! Всего разломило, руки не смогу поднять…
Ты десятью годами
меня старее… никак больше… а переживешь этот дуб-ат!.. — проговорил Глеб с какою-то грустью и горечью, как будто упрекал в чем-нибудь дедушку Кондратия.
— Оборони, помилуй бог! Не говорил
я этого; говоришь: всяк должен трудиться, какие бы ни были года его. Только надо делать дело с рассудком… потому время неровно…
вот хоть бы теперь: время студеное, ненастное… самая что ни на есть кислота теперь… а
ты все в воде мочишься… знамо, долго ли до греха, долго ли застудиться…
— Гришка! Он самый! — воскликнул Захар, как только приемыш показался в дверях. — Ах
ты, шут
ты этакой! А
я только
тебя вспоминал! — подхватил он, стремительно подымаясь и подходя к товарищу. — Ну, садись, брат, присосеживайся,
вот тебе стаканчик «жизни»… Качай! — заключил Захар, наливая вино.
—
Вот что, дружище, — сказал Захар, когда они очутились в крытой галерее, —
ты меня обожди минутку на улице. Признаться, малость задолжал нонче вечером Гараське: думал, Севка выручит. Надо слова два перемолвить с Герасимом; без того, жид, не выпустит… Духом выйду к
тебе…
— Ой ли!
Вот люблю! — восторженно воскликнул Захар, приближаясь к быку, который, стоя под навесом, в защите от дождя и ветра, спокойно помахивал хвостом. — Молодца; ей-богу, молодца! Ай да Жук!.. А уж
я, братец
ты мой, послушал бы только, какие турусы разводил этим дурням… то-то потеха!.. Ну
вот, брат, вишь, и сладили! Чего кобенился! Говорю: нам не впервые, обработаем важнеющим манером. Наши теперь деньги, все единственно; гуляем теперича, только держись!..
— Ну,
вот, поди ж
ты, толкуй поди с ним! Эх, дядя, дядя! — воскликнул Захар, удерживая его. — Ведь
я ж говорю
тебе — слышишь,
я говорю, перед тем как помереть ему, купил в Сосновке у родственника: хотел бить на солонину.
—
Ты, дедушка, не пуще тормошись.
Я вот и полушубок захватил: посижу, пожалуй, хошь до вечера; а коли не вернешься, стало, не управился, так
я, пожалуй что, и стадо домой пригоню…
— Дай бог давать, не давай бог просить, матушка Анна Савельевна! Оставь его! — сказал дедушка Кондратий, обращаясь к старухе, которая заплакала. — Пускай его! Об чем
ты его просишь?.. Господь с ним!
Я на него не серчаю! И нет на него сердца моего… За что только
вот, за что он ее обидел! — заключил он, снова наклоняя голову, снова принимаясь увещевать и уговаривать дочь, которая рыдала на груди его.
— Дуня, дитятко, полно! Не гневи господа; его святая воля! — говорил старик, поддерживая ее. —
Тебе создатель милосердый оставил дитятко, береги себя в подпору ему…
Вот и
я,
я стану оберегать
тебя… Дунюшка, дитятко мое!.. Пока глаза мои смотрят, пока руки владеют, не покину
тебя, стану беречь
тебя и ходить за
тобою, стану просить господа… Он нас не оставит… Полно!..