Неточные совпадения
Хлестаков. Провались унтер-офицерша — мне
не до
нее!
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я
не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и
не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за
ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Колода есть дубовая
У моего двора,
Лежит давно: из младости
Колю на
ней дрова,
Так та
не столь изранена,
Как господин служивенькой.
Взгляните: в чем душа!
— А потому терпели мы,
Что мы — богатыри.
В том богатырство русское.
Ты думаешь, Матренушка,
Мужик —
не богатырь?
И жизнь его
не ратная,
И смерть ему
не писана
В бою — а богатырь!
Цепями руки кручены,
Железом ноги кованы,
Спина… леса дремучие
Прошли по
ней — сломалися.
А грудь? Илья-пророк
По
ней гремит — катается
На колеснице огненной…
Все терпит богатырь!
Случается, к недужному
Придешь:
не умирающий,
Страшна семья крестьянская
В тот час, как
ей приходится
Кормильца потерять!
Его хозяйка Домнушка
Была куда заботлива,
Зато и долговечности
Бог
не дал
ей.
Потом свою вахлацкую,
Родную, хором грянули,
Протяжную, печальную,
Иных покамест нет.
Не диво ли? широкая
Сторонка Русь крещеная,
Народу в
ней тьма тём,
А ни в одной-то душеньке
Спокон веков до нашего
Не загорелась песенка
Веселая и ясная,
Как вёдреный денек.
Не дивно ли?
не страшно ли?
О время, время новое!
Ты тоже в песне скажешься,
Но как?.. Душа народная!
Воссмейся ж наконец!
Имею повеление объехать здешний округ; а притом, из собственного подвига сердца моего,
не оставляю замечать тех злонравных невежд, которые, имея над людьми своими полную власть, употребляют
ее во зло бесчеловечно.
Милон. Да
не ушибла ль
она вас?
Милон(с нетерпением). И ты
не изъявила
ей тот же час совершенного презрения?..
Стародум.
Не хочу ничьей погибели. Я
ее прощаю.
Г-жа Простакова. Простил! Ах, батюшка!.. Ну! Теперь-то дам я зорю канальям своим людям. Теперь-то я всех переберу поодиночке. Теперь-то допытаюсь, кто из рук
ее выпустил. Нет, мошенники! Нет, воры! Век
не прощу,
не прощу этой насмешки.
— И так это меня обидело, — продолжала
она, всхлипывая, — уж и
не знаю как!"За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он
не то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь видеть", — и был таков.
— Уж как мне этого Бонапарта захотелось! — говаривала
она Беневоленскому, — кажется, ничего бы
не пожалела, только бы глазком на него взглянуть!
Даже спал только одним глазом, что приводило в немалое смущение его жену, которая, несмотря на двадцатипятилетнее сожительство,
не могла без содрогания видеть его другое, недремлющее, совершенно круглое и любопытно на
нее устремленное око.
Но бумага
не приходила, а бригадир плел да плел свою сеть и доплел до того, что помаленьку опутал
ею весь город. Нет ничего опаснее, как корни и нити, когда примутся за них вплотную. С помощью двух инвалидов бригадир перепутал и перетаскал на съезжую почти весь город, так что
не было дома, который
не считал бы одного или двух злоумышленников.
Наконец он
не выдержал. В одну темную ночь, когда
не только будочники, но и собаки спали, он вышел, крадучись, на улицу и во множестве разбросал листочки, на которых был написан первый, сочиненный им для Глупова, закон. И хотя он понимал, что этот путь распубликования законов весьма предосудителен, но долго сдерживаемая страсть к законодательству так громко вопияла об удовлетворении, что перед голосом
ее умолкли даже доводы благоразумия.
"И
не осталось от той бригадировой сладкой утехи даже ни единого лоскута. В одно мгновение ока разнесли
ее приблудные голодные псы".
Тем
не менее душа
ее жаждала непрестанно, и когда в этих поисках встретилась с одним знаменитым химиком (так называла
она Пфейфера), то прилепилась к нему бесконечно.
И если б
не подоспели тут будочники, то несдобровать бы «толстомясой», полететь бы
ей вниз головой с раската! Но так как будочники были строгие, то дело порядка оттянулось, и атаманы-молодцы, пошумев еще с малость, разошлись по домам.
— Ни сам я тоя книжицы
не сочинял, ни сочинителя оной в глаза
не видывал, а напечатана
она в столичном городе Москве в университетской типографии, иждивением книгопродавцев Манухиных! — твердо отвечал Линкин.
— Сдавайся, Дунька!
не тронем! — кричали осаждающие, думая покорить
ее льстивыми словами.
Многие, рассматривая деятельность Микаладзе, находят
ее не во всех отношениях безупречною.
Тут только понял Грустилов, в чем дело, но так как душа его закоснела в идолопоклонстве, то слово истины, конечно,
не могло сразу проникнуть в
нее. Он даже заподозрил в первую минуту, что под маской скрывается юродивая Аксиньюшка, та самая, которая, еще при Фердыщенке, предсказала большой глуповский пожар и которая во время отпадения глуповцев в идолопоклонстве одна осталась верною истинному богу.
Сколько затем ни предлагали девке Амальке вопросов,
она презрительно молчала; сколько ни принуждали
ее повиниться —
не повинилась. Решено было запереть
ее в одну клетку с беспутною Клемантинкой.
При первом столкновении с этой действительностью человек
не может вытерпеть боли, которою
она поражает его; он стонет, простирает руки, жалуется, клянет, но в то же время еще надеется, что злодейство, быть может, пройдет мимо.
Стрельцы из молодых гонялись за
нею без памяти, однако ж
не враждовали из-за
нее промеж собой, а все вообще называли «сахарницей» и «проезжим шляхом».
— Но я только того и хотел, чтобы застать вас одну, — начал он,
не садясь и
не глядя на
нее, чтобы
не потерять смелости.
— Чем я неприлично вела себя? — громко сказала
она, быстро поворачивая к нему голову и глядя ему прямо в глаза, но совсем уже
не с прежним скрывающим что-то весельем, а с решительным видом, под которым
она с трудом скрывала испытываемый страх.
Она решила, что малую часть приданого
она приготовит всю теперь, большое же вышлет после, и очень сердилась на Левина за то, что он никак
не мог серьезно ответить
ей, согласен ли он на это или нет.
Очевидно, фельетонист понял всю книгу так, как невозможно было понять
ее. Но он так ловко подобрал выписки, что для тех, которые
не читали книги (а очевидно, почти никто
не читал
ее), совершенно было ясно, что вся книга была
не что иное, как набор высокопарных слов, да еще некстати употребленных (что показывали вопросительные знаки), и что автор книги был человек совершенно невежественный. И всё это было так остроумно, что Сергей Иванович и сам бы
не отказался от такого остроумия; но это-то и было ужасно.
— Отчего? отчего? отчего? — широко раскрывая глаза, заговорила Кити, взявшись, чтобы
не выпускать Вареньку, за
ее зонтик. — Нет, постойте, отчего?
Он сошел вниз, избегая подолгу смотреть на
нее, как на солнце, но он видел
ее, как солнце, и
не глядя.
Анна Павловна с притворной любезностью встречала Кити и
не переставая наблюдала
ее и мужа.
— Я
не сказала тебе вчера, — начала
она, быстро и тяжело дыша, — что, возвращаясь домой с Алексеем Александровичем, я объявила ему всё… сказала, что я
не могу быть его женой, что… и всё сказала.
Одно привычное чувство влекло его к тому, чтобы снять с себя и на
нее перенести вину; другое чувство, более сильное, влекло к тому, чтобы скорее, как можно скорее,
не давая увеличиться происшедшему разрыву, загладить его.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он
не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря
ее, и говорил, что ему хорошо, нигде
не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он был, как ни очевидно было при взгляде на него, что он
не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы
не ошибиться, возбуждении.
Княгиня Бетси,
не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела
она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть
ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты к
ее огромному дому на Большой Морской. Гости выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
Она вспоминала наивную радость, выражавшуюся на круглом добродушном лице Анны Павловны при их встречах; вспоминала их тайные переговоры о больном, заговоры о том, чтоб отвлечь его от работы, которая была ему запрещена, и увести его гулять; привязанность меньшего мальчика, называвшего
ее «моя Кити»,
не хотевшего без
нее ложиться спать.
Дарья Александровна выглянула вперед и обрадовалась, увидав в серой шляпе и сером пальто знакомую фигуру Левина, шедшего им навстречу.
Она и всегда рада ему была, но теперь особенно рада была, что он видит
ее во всей
ее славе. Никто лучше Левина
не мог понять
ее величия.
— Вы никогда прежде
не были в Москве? — сказал
ей Константин, чтобы сказать что-нибудь.
Она сказала с ним несколько слов, даже спокойно улыбнулась на его шутку о выборах, которые он назвал «наш парламент». (Надо было улыбнуться, чтобы показать, что
она поняла шутку.) Но тотчас же
она отвернулась к княгине Марье Борисовне и ни разу
не взглянула на него, пока он
не встал прощаясь; тут
она посмотрела на него, но, очевидно, только потому, что неучтиво
не смотреть на человека, когда он кланяется.
Как пред горничной
ей было
не то что стыдно, а неловко за заплатки, так и с ним
ей было постоянно
не то что стыдно, а неловко за самое себя.
— Алексей Александрович, — сказала
она, взглядывая на него и
не опуская глаз под его устремленным на
ее прическу взором, — я преступная женщина, я дурная женщина, но я то же, что я была, что я сказала вам тогда, и приехала сказать вам, что я
не могу ничего переменить.
Когда же появился Вронский,
она еще более была рада, утвердившись в своем мнении, что Кити должна сделать
не просто хорошую, но блестящую партию.
Ни минуты
не думая, Анна села с письмом Бетси к столу и,
не читая, приписала внизу: «Мне необходимо вас видеть. Приезжайте к саду Вреде. Я буду там в 6 часов».
Она запечатала, и Бетси, вернувшись, при
ней отдала письмо.
Она поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала план действий.
Она приедет рано утром, в 8 часов, когда Алексей Александрович еще, верно,
не вставал.
Она будет иметь в руках деньги, которые даст швейцару и лакею, с тем чтоб они пустили
ее, и,
не поднимая вуаля, скажет, что
она от крестного отца Сережи приехала поздравить и что
ей поручено поставить игрушки у кровати сына.
Она не приготовила только тех слов, которые
она скажет сыну. Сколько
она ни думала об этом,
она ничего
не могла придумать.
Теперь
она боялась, чтобы Вронский
не ограничился одним ухаживаньем за
ее дочерью.
Еще отец, нарочно громко заговоривший с Вронским,
не кончил своего разговора, как
она была уже вполне готова смотреть на Вронского, говорить с ним, если нужно, точно так же, как
она говорила с княгиней Марьей Борисовной, и, главное, так, чтобы всё до последней интонации и улыбки было одобрено мужем, которого невидимое присутствие
она как будто чувствовала над собой в эту минуту.
Кити
не видала его с того вечера, когда
она отказала Левину.