Неточные совпадения
На верху рубки, под навесом, лоцман и его подручный вглядывались в извороты фарватера и то и дело вертели колесо руля. Справа и слева шли невысокие берега верховьев Волги пред впадением в
нее Оки. Было это за несколько верст до города Балахны, где правый берег начинает подниматься, но
не доходит и до одной трети крутизны прибрежных высот Оки под Нижним.
Положим, и на женщину он давно смотреть стал как бы по-охотницки, да и невысокого о
ней вообще мнения, — в этом, быть может, мужик сказался, — ловить себя он
не даст, да и застраховать себя от
ее чар
не в состоянии.
Не одной красотой смущала его вообще женщина, с ранних лет, еще когда школьником был, по шестнадцатому году, — а какою-то потребностью сойтись, в
нее заглянуть, вызвать преклонение перед собою, видеть, как в какой-нибудь несмышленой или робкой немудрой девочке вдруг распустится душа, откуда ни возьмутся ум, игра, смелость, дерзкая отвага.
Ему стало жутко около
нее. Никогда еще в жизни
не нападала на него такая оторопь, даже покраснел и губы все искусал. В первые минуты
не мог ничего
ей сказать подходящего, дурак дураком сидел, даже пот выступил на лбу.
Она первая должна была с ним заговорить. Голос
ее точно где внутри отдался у него. Глазами он в
нее впился и
не мог оторваться, хоть и чувствовал, что так нельзя сразу обглядывать порядочную женщину.
Когда
она заговорила, он в
ней распознал волжанку. Говор у
нее был почти такой же, как у него, только с особенным произношением звука «щ», как выговариют в Казани и ниже, вроде «ш-ш». И увидал он тут только, что
она очень молода, лет много двадцати. Стан у
нее был изумительной стройности и глаза такие блестящие, каких он никогда
не видал — точно брильянтики заискрились в глубине зрачков.
«Нет,
она не барское дитя», — сказал он себе тогда же, и с этой самой минуты у них пошел разговор все живее и живее, и
она ему рассказала под гул голосов, что муж
ее уехал на следствие, по поручению прокурора, по какому-то важному убийству, что
она всего два года как кончила курс и замужем второй год, что отец и мать
ее — по старой вере, отец перешел в единоверие только недавно, а прежде был в «бегло-поповской» секте.
Он слушал и изумлялся, что это все
она рассказывает совсем незнакомому человеку и вовсе
не по простоте. В
ней ума было больше, чем в остальных двух женщинах, и никакой наивности. Оттого это так и случилось, что они друг к другу подошли сразу, как бывает всегда в роковых встречах.
Когда он брал аккорды, их взгляды встретились так непроизвольно, что они оба стали краснеть… Он первый начал,
не отрывая от
нее глаз...
Слова он, кажется, произносил
не совсем верно, но он их так заучил с детства, да и
она так же. Но что бы они ни пели, как бы ни выговаривали слов, их голоса стремительно сливались, на душе их был праздник. И
она, и он забыли тут, где они, кто они; потом
она ему признавалась, что муж, дом — совсем выскочили у
нее из головы, а у него явилось безумное желание схватить
ее, увлечь с собой и плыть неизвестно куда…
Не мог он
не откликнуться на это признание. Ни минуты
не усомнился он, что
она поет ему и для него, а никогда он себя
не упрекал в фатовстве и с женщинами был скорее неловок и туг на первое знакомство.
И он забыл, что
она «мужняя жена», и ни разу
не спросил
ее про то, как
она живет, счастлива ли, хотя и
не мог
не сообразить, что из раскольничьего дома, наверно, ушла
она если
не тайком, то и
не с полного согласия родителей. Тот барин, правовед, мог, конечно, рассчитывать на приданое, но
она вряд ли стала его женой из какого-нибудь расчета.
Лодка!.. Он готов был нанять пароход. Через несколько минут все общество спустилось вниз к пристани. Добыли большой струг. Ночь стояла, точно
она была в заговоре, облитая серебром. На Волге все будто сговорилось, зыбь теплого ветерка, игра чешуй и благоухание сенокоса, доносившееся с лугового берега реки. Он шептал
ей, сидя рядом на корме, —
она правила рулем, — любовные слова… Какие?.. Он ничего
не помнит теперь… Свободная рука его жала
ее руку, и на своем лице он чуял
ее дыхание.
Она первая заговорила о своем замужестве.
Не по расчету сделалась
она женой следователя, но и
не по увлечению.
И в глазах
ее промелькнуло что-то горькое и сильное. Намек был ясен:
она не нашла любви в супружестве,
она искала
ее, и судьба столкнула их неспроста.
Как было еще раз видеться с
ней? На возвратном пути угодил он сюда
не раньше как через месяц, остановился без всякой нужды, искал инженера, искал адвоката: ни того, ни другого
не оказалось — уехали в Нижний на ярмарку.
Домика, куда он провожал
ее,
не мог он распознать; ходил справляться, где живет следователь Рудич; ему сказали — где; он два раза прошел мимо окон. Никого
не было видно, и, как ему показалось, даже как будто господа уехали, потому что со двора в трех окнах ставни были заперты, а с улицы шторы спущены.
Он просто обмер. Бинокля-то
не может отвести от
нее. В белом матовом платье, в волосах живой цветок и полуоткрытая шея. Опустил наконец бинокль и все смотрит на
нее. А с подмосток ему слышится страстный шепот актрисы, в сцене третьего акта, в овраге волжского прибрежья, и ему представляется, что это
она ему так говорит.
Поклониться он
не посмел, весь скованный стоял в антракте. Но, видно,
она сама заметила его рост и фигуру, узнала, вся зарделась, поклониться тоже
не поклонилась, но в глазах зажглась такая радость, что он опрометью кинулся в фойе, уверенный, что
она придет туда.
Неделю прожил он в Нижнем. Какие вечера проводили в саду, на Откосе!.. Но когда надо было расстаться,
она ему еще
не принадлежала.
Пошла переписка. Зимой он тайно приезжал сюда, и они видались урывками. С мужем
она так и
не хотела его знакомить.
Он знал, что
она придет, даже если муж
ее и в городе.
Она писала в последний раз до присылки депеши, что муж, может быть, поедет в Москву. В депеше, ждавшей Теркина в Нижнем, ничего об этом
не говорилось.
И сегодня, сидя вот тут, у памятника на вышке, за несколько минут до
ее прихода, он
не только
не знаком с «господином следователем», но и представления ни какого
не имеет о его наружности; даже карточки мужа
она ему никогда
не показывала.
За это он
ей благодарен. Значит, в
ней есть прямота. Противно
ей ввести его к себе в дом и под личиною держать при себе в звании тайного любовника. При редких наездах ничего бы и
не всплыло наружу. Тогда стало бы гораздо свободнее. Вот такая встреча в саду показалась бы совсем простой встречей. Да и надобности
не было бы сходиться здесь по уговору. Просто явился к ним, когда мужа нет, да и предложил пройтись на набережную.
Ей не по душе обман. И он
не любит его, почему и
не посягал на замужних женщин, даже в таких случаях, когда все обошлось бы в наилучшем виде: с женами подчиненных или мужей, что сами рады бы… Таких, по нынешним временам, везде много развелось.
Влекло его к
ней и то, что
она второй год
не принадлежала ему. Он
не хотел себе дать полного отчета в том, какая именно борьба идет между ними и кто прямее, но теперь ему кажется, что —
она. Ведь он ни разу, ни устно, ни письменно,
не сказал
ей...
И когда он оставался наедине со своей совестью, он
не хотел лгать самому себе. К браку с
нею его
не тянуло. Почему? Он сам
не мог ответить. Вовсе
не оттого, что он боялся за свою холостую свободу. А точно в пылкое влечение к этой женщине входила струя какого-то затаенного сомнения: в
ней ли найдет он полный отклик своей сильной потребности в беззаветной и чистой любви?
В этой связи полной чистоты
не будет, даже если они и обвенчаются. На венчание
она сама вряд ли будет подбивать его. У
нее нет никакой веры в таинство брака.
Она ему это сказала в первый же их разговор, за ужином увеселительного сада.
Зимой он на свидании с
ней в гостинице повел было себя как всякий самолюбивый ухаживатель, начал упрекать
ее в том, что
она нарочно тянет их отношения,
не верит ему, издевается над ним, как над мальчуганом, все то говорил, чем мужчины прикрывают свое себялюбие и свою чувственность у нас, в чужих краях, во всем свете, в деревенской хате и в чертогах.
Она, однако,
не сдалась.
Ее тогдашние возгласы он помнит...
Он уехал почти возмущенный.
Ее письма утишили эту хищническую бурю. Сначала он причислял
ее к тем ехидным бабенкам, что
не отдаются любимому человеку
не потому, чтобы были так чисты и прямы душой, а из особого рода задорной гордости, — он таких знавал.
Но
ее письма дышали совсем другим.
Она не таилась от него… Беззаветно предавалась
она ему, ничего
не скрывала, тяготилась постылым мужем, с каждым днем распознавала в нем «дрянную натуришку», ждала чего-то, какой-нибудь «новой гадости», — так
она выражалась, — чтобы уйти от него, и тогда
она это сделает без боязни и колебаний.
Он
не мечтал о
ее поцелуях, — да и как они будут целоваться в публичном месте, — но жаждал общения с
ней, ждал того света, который должен взвиться, точно змейка электрического огня, и озарить его, ударить его невидимым током вместе со взрывом страсти двух живых существ.
Одевался он долго и с тревогой, точно он идет на смотр… Все было обдумано: цвет галстука, покрой жилета, чтобы было к лицу. Он знал, что
ей нравятся его низкие поярковые шляпы. Без этой заботы о своем туалете нет ведь молодой любви, и без этого страха, как бы что-нибудь
не показалось
ей безвкусным, крикливым, дурного тона.
Она сама одевается превосходно, с таким вкусом, что он даже изумлялся, где и у кого
она этому научилась в провинции.
Вправо от входа глаза его схватили что-то черное, стройное, быструю походку, большую шляпу. Он вскочил и чуть
не упал — так сильно было ощущение, в которое он верил как в признак без обмана. Радость заколыхалась в нем, и глаза стали мгновенно влажны… У него недостало сил кинуться к
ней навстречу.
Никто бы
не сказал, глядя на
ее туалет и манеру носить его, что
она губернская барынька из купеческой раскольничьей семьи.
— Хорош! — повторила
она страстным шепотом, нагнулась к нему лицом и сжала сильнее его руку. Вася! так он мне противен… Голоса — и того
не могу выносить: шепелявит, по-барски мямлит. —
Она сделала гримасу. — И такого человека, лентяя, картежника, совершенную пустушку, считают отличным чиновником, важные дела ему поручали, в товарищи прокурора пролез под носом у других следователей. Один чуть
не двадцать лет на службе в уезде…
Они говорили о муже
ее, и им обоим было неприятно это. Но избежать такого разговора они
не могли.
Когда они встретились и сели на скамью, один поцелуй и несколько любовных слов — вот и все, чем они обменялись… Их стесняло то, что они на виду у всех, хотя никто еще
не зашел в садик. Теркин хотел сейчас же сказать
ей, зачем
она не приехала к нему в гостиницу, но вспомнил, что
она просила его в письме на том
не настаивать.
О муже речь шла
не более десяти минут. Серафима передавала то, чего он
не знал еще по
ее письмам в таких подробностях. Рудич — игрок, и из
ее приданого уже почти ничего
не осталось. Правда, он дал
ей вексель, но что с него получишь?..
Она не договорила: «Ничего
не получишь, если даже и уйдешь от него».
Она вся отдавалась ему и хотела сначала и его и себя убедить, как честных людей, что в
ней не блажь говорит,
не распутство, а бесповоротное чувство, что личность мужа
не заслуживает никакого сожаления.
Он
ей верил; факты налицо. Рудич — мот и эгоист, брюзга, важнюшка, барич, на каждом шагу «щуняет
ее», —
она так нарочно и выразилась сейчас, по-мужицки, —
ее «вульгарным происхождением», ни чуточки
ее не жалеет, пропадает по целым ночам, делает истории из-за каждого рубля на хозяйство, зная, что проиграл
не один десяток тысяч
ее собственных денег.
— Еще бы! — громко выговорила
она и,
не оглянувшись назад, обняла его за шею и поцеловала долгим беззвучным поцелуем.
— Все, все я сделаю!.. — шептала
она ему на ухо,
не выпуская его руки. — Обо мне что сокрушаться!.. Тебе бы только была во всем удача.
—
Она еще молодцом. Ты бы и
не сказал, что
ей за пятьдесят… Разумеется, и
она мается ночи напролет около него.
— Да, да. Там
она рассуждает: «Что я буду без капитала?.. Дура, мол!..» Я вот и
не дура, и
не безграмотная, а горьким опытом дошла до того же в каких — нибудь два года… От моего приданого один пшик остался! Тряпки да домашнее обзаведение!
Серафимы он
не осуждал: все это
она говорит гораздо более из любви к нему, чем из себялюбия.
Она иносказательно хочет дать ему понять, что на его материальную поддержку
она не рассчитывает, что свою жизнь с ним
она желает начать как свободная и обеспеченная женщина.
«А сам-то я разве
не из таких же?» — строго спросил он себя и взглядом показал
ей, что слушает
ее с полным сочувствием.