Неточные совпадения
Вдова Висленева вела жизнь аккуратную и расчетливую, и с тяжкою нуждой
не зналась, а отсюда в губернских кружках утвердилось мнение, что доходы
ее отнюдь
не ограничиваются домом да пенсией, а что у
нее, кроме того, конечно, есть еще и капитал, который
она тщательно скрывает, приберегая его на приданое Ларисе.
Доходили такие слухи и до самой вдовы, и
она их, по общему мнению, опровергала очень слабо: старушка имела в виду, что эти толки
ей не повредят.
Таким образом Сашенька, которая была недурна собой, очень способна, училась хорошо, нрав имела веселый и кроткий, чем
она не невеста?
Матери очень многих девиц, поставленных гораздо лучше, чем дочь доктора Гриневича, и гораздо положительнее
ее обеспеченных,
не пренебрегли бы таким женихом, как Висленев, а Сашеньке Гриневич партия с Висленевым, по всеобщему приговору, была просто клад, за который эта девушка должна была держаться крепче.
По общим замечаниям, Сашенька понимала свою пользу и держалась, за что
ей следовало держаться, превосходно. Говорили, что надо было дивиться
ее такту и уму, твердым и расчетливым даже
не по летам. С Иосафом Платоновичем
она не всегда была ровна, и даже подчас для самого ненаблюдательного взгляда было заметно, что между ними пробегали легкие тени.
Дети дулись, но их никто
не мирил и никто
не уговаривал; за ними, однако, наблюдали со вниманием и очень радовались, когда ссора прекращалась и между ними восстанавливалась дружба и согласие, а это случалось всегда немедленно после того, как Иосаф Висленев, переломив свою гордость и изыскав удобную минуту уединенного свидания с Сашей, просил у
нее прощения.
Солидности этой, однако,
не всеми была дана одинаковая оценка, и многие построили на
ней заключения, невыгодные для характера молодой девушки. Некоторые молодые дамы, например, называли это излишнею практичностью и жесткостью: по их мнению, Саша, имей
она душу живую и восприимчивую, какую предполагает в себе каждая провинциальная дама,
не убивала бы поэтические порывы юноши, а поддержала бы их: женщина должна вдохновлять, а
не убивать вдохновение.
Вдова Висленева
не внимала этим речам,
ей нелегко было содержать сына в школе, и потому
она страшно боялась всего, что угрожало его успехам, и осталась на стороне Саши, которою таким образом была одержана первая солидная победа над всеми желавшими соперничать с
нею в семье жениха.
— Так за пустяки, мои друг, зачем же сердиться? Споры во всяком случае
не красят жизнь, а темнят
ее.
Саша выезжает мало, однако и
не избегает выездов, показывается с другими на губернских вечерах, раутах; и весела
она, и спокойна, и
не отказывается от танцев.
Сначала
ее руки искал генерал Синтянин, если
не очень важное, то очень влиятельное лицо в районе губернии, вдовец, с небольшим пятидесяти лет, имеющий хорошее содержание и двухлетнюю глухонемую дочь.
Эльвира Карловна
не была принята нигде во все годы, которые
она провела в должности экономки у генерала.
Она была всегда если
не в слезах, то в страхе, — так
ее все себе и представляли, и связывали это представление с характером генерала Синтянина.
Пустых и вздорных людей этот брак генерала тешил, а умных и честных, без которых, по Писанию,
не стоит ни один город, этот союз возмутил; но генерал сумел смягчить неприятное впечатление своего поступка, объявив там и сям под рукой, что он женился на Флоре единственно для того, чтобы, в случае своей смерти, закрепить за
нею и за
ее матерью право на казенную пенсию, без чего они могли бы умереть с голоду.
Густой, черный вуаль Флоры, никогда
не открывавшийся на улице и часто спущенный даже в темном углу церкви, был поднят, когда
она стояла посреди храма у изголовья гроба своей матери.
На бедную Флору смотрели жадно и со вниманием, и
она, доселе по общему признанию считавшаяся некрасивою, к удивлению,
не только никому отнюдь
не казалась дурною, но напротив, кроткое, бледное, с легким золотистым подцветом лицо
ее и
ее черные, глубокие глаза, направленные на одну точку открытых врат алтаря, были найдены даже прекрасными.
Старый священник, отец Гермоген, духовник усопшей Эльвиры Карловны, духовник и Флоры, когда ему заметили, что последняя так неожиданно похорошела, отвечал: «
не так вы выражаетесь,
она просияла».
Через неделю этому же отцу Гермогену исповедала грехи свои и отходившая Флора, а двое суток позже тот же отец Гермоген, выйдя к аналою, чтобы сказать надгробное слово Флоре, взглянул в тихое лицо покойницы, вздрогнул, и, быстро устремив взор и руки к стоявшему у изголовья гроба генералу, с немым ужасом на лице воскликнул: «Отче благий:
она молит Тебя: молитв
ее ради ими же веси путями спаси его!» — и больше он
не мог сказать ничего, заплакал, замахал руками и стал совершать отпевание.
Та, как выше сказано, предложение это отклонила, и генерал более за
нее не сватался; но в это же время отец Саши, старый инспектор Гриневич, ни село ни пало, получил без всякой просьбы чистую отставку.
Благодарит и отвечает, что
она замуж
не хочет, что
ей весело с отцом и с матерью.
Весть эта, разумеется, содержится в секрете, но, однако, Катерина Астафьевна
не таит
ее от Гриневичей, потому что это все равно, что одна семья.
Старик даже подскочил на месте: он считал свою дочь очень доброю, благоразумною, но такого покорного ответа, такого спокойного согласия
не ожидал от
нее.
Весь следующий день Саша провела в молитве тревожной и жаркой:
она не умела молиться тихо и в спокойствии; а на другой, на третий, на четвертый день
она много ходила, гуляла, думала и наконец в сумерки пятого дня вошла в залу, где сидел
ее отец, и сказала ему...
По поводу этой свадьбы пошли самые разнообразные толки. Поступок молодой генеральши объясняли алчностью к деньгам и низостью
ее характера, и за то предсказывали
ей скорую смерть, как одной из жен Рауля Синей Бороды, но объяснения остаются и доселе в области догадок, а предсказания
не сбылись.
— Да; но отчего же
она не шла за Синтянина, когда он прежде просил
ее руки? — ставили вопрос скептики для поддержания разговора.
Что
она не любила Висленева или очень мало любила, это вполне доказывается тем, что даже внезапное известие об освобождении его и его товарищей с удалением на время в отдаленные губернии вместо Сибири, которую им прочили, Синтянина приняла с деревянным спокойствием, как будто какую-нибудь самую обыкновенную весть.
Добрые и искренние чувства в молодой генеральше
не допускались, хотя лично
она никому никакого зла
не сделала и с первых же дней своего брака
не только со вниманием, но и с любовью занималась своею глухонемою падчерицей — дочерью умершей Флоры; но это
ей не вменялось в заслугу, точно всякая другая на
ее месте сделала бы несравненно больше.
Отца и мать своих любила Синтянина, но ведь они же были и превосходные люди, которых
не за что было
не любить; да и то по отношению к ним у
нее, кажется, был на устах медок, а на сердце ледок.
Она спокойно отвечала отцу, что можно принять и
не принять.
Нива смерти зреет быстро. Вслед за Гриневичами умерла вскоре и старуха Висленева. Проживя с год при сыне в одном из отдаленных городов и затем в Петербурге,
она вернулась домой с окончившею курс красавицей дочерью, Ларисою, и
не успела путем осмотреться на старом пепелище в своем флигельке, как тоже скончалась.
С этих пор собственное имя Александры Ивановны
не произносилось устами умиравшей старушки, а всякий раз, когда
она хотела увидать генеральшу,
она говорила: «Пошлите мне мою праведницу».
Умирая, Висленева
не только благословила Синтянину,
ей же,
ее дружбе и вниманию поручила и свою дочь, свою ненаглядную красавицу Ларису.
Ныне, то есть в те дни, когда начинается наш рассказ, Александре Ивановне Синтяниной от роду двадцать восемь лет, хотя, по привычке ни в чем
не доверять
ей, есть охотники утверждать, что генеральше уже стукнуло тридцать, но
она об этом и сама
не спорит.
Довольно заметная полнота стана генеральши нимало
не портит
ее высокой и стройной фигуры, напротив, эта полнота идет
ей.
Она не блондинка, но всем кажется блондинкою: это тоже какой-то обман.
Но чем же живет
она, что занимает
ее и что дает
ей эту неодолимую силу души, крепость тела и спокойную ясность полусокрытого взора? Как и чем
она произвела и производит укрощение своего строптивого мужа, который по отношению к
ней, по-видимому,
не смеет помыслить о каком-либо деспотическом притязании?
Она окончила институтский курс семнадцати лет и по выходе из заведения жила с матерью и братом в Петербурге. Перечитала гибель книг, перевидала массы самых разнообразных лиц и
не вошла ни в какие исключительные отношения ни с кем.
По смерти матери,
она опять было уехала в Петербург к брату, но через месяц стала собираться назад, и с тех пор в течение трех с половиною лет брата
не видала.
Прибыв домой,
она появилась первой Александре Ивановне Синтяниной и объявила
ей, что жизнь брата
ей не понравилась и что
она решилась жить у себя в доме одна.
Лариса поцеловала у тетки руку и с той же минуты
не то полюбила
ее,
не то привязалась к
ней.
Легкая фигура
ее имеет свою особенность, и особенность эта заключается именно в том, что у
нее не только была фигура, но у
нее была линия; видя
ее раз,
ее можно было нарисовать всю одною чертою от шляпки до шлейфа.
Можно думать, что
она отвечает и возражает на все, но только
не удостаивая никого сообщением этих возражений.
В
ней мало русского, но
она и
не итальянка, и
не испанка, а тем меньше гречанка, но южного в
ней бездна.
У
нее совершенно особый тип, — несколько напоминающий что-то еврейское, но
не похожее ни на одну еврейку.
Она совсем
не кокетка,
она вежлива и наблюдательна, и в
ее наблюдательности кроется для
нее источник ожесточающих раздражений.
Она ребенок по опытности, и сама ничем
не участвовала в жизни, но, судя по выражению
ее лица,
она всего коснулась в тишине своего долгого безмолвия;
она отведала горьких лекарств, самою
ею составленных для себя по разным рецептам, и все эти питья
ей не по вкусу.
Ей хочется собрать и совместить, как в фокусе стекла, то, что вместе
не собирается и несовместимо.
— А уж, разумеется,
не умна, когда за меня замуж пошла, — отвечал Форов. — Вот Бодростина умна, так
она в золотом терему живет, а ты под соломкою.
— Почему же нет? Брат мой разве
не женился по принципу,
не любя женщину, для того только, чтобы «освободить
ее от тягости отцовской власти», — сказала Лариса, надуто продекламировав последние шесть слов. Надеюсь, это мог сделать только «умный дурак», которых вы так любите.