Неточные совпадения
Несмотря на то что в описываемое нами время — а именно в ноябре 1758 года —
не было ни юрких репортеров, ни ловких интервьюеров, ни уличных газетных листов, подхватывающих каждое сенсационное происшествие и трубящих о нем на тысячу ладов, слух о загадочной смерти молодой красавицы княжны, при необычайной, полной таинственности обстановке, пронесся, повторяем, с быстротою электричества, о котором тогда имели очень смутное понятие,
не только по великосветским гостиным Петербурга, принадлежавшим к той высшей придворной сфере, в которой вращалась покойная, но даже по отдаленным окраинам тогдашнего Петербурга, обитатели которых узнали имя княжны только по поводу
ее более чем странной кончины.
Лицо
ее было спокойно, поза непринужденная, и
она могла показаться спящей, если бы
не широко открытые, когда-то, при жизни, прекрасные, а теперь остановившиеся, черные как уголь глаза, в которых отразился весь ужас предсмертной агонии.
Туалет
ее был в порядке, и в уютной, со вкусом меблированной комнате
не было заметно ни малейшей следов борьбы.
На лице, полуоткрытой шее и на руках
не видно было никаких знаков насилия.
Ее прекрасные, как смоль черные волосы были причесаны высоко, по тогдашней моде, и прическа, несмотря на то, что княжна лежала, откинув голову на подушку,
не была растрепана, соболиные брови оттеняли своими изящными дугами матовую белизну лица с выдающимися по красоте чертами, а полненькие, несколько побелевшие, но все еще розовые губки были полуоткрыты как бы для поцелуя и обнаруживали ряд белых как жемчуг крепко стиснутых зубов.
Горничная, простодушная девушка по имени Агаша, показала убежденно, что
ее сиятельство по вечерам принимала тайком
не бывавших у
нее днем мужчин и окружала всегда эти приемы чрезвычайной таинственностью, как было и в данном случае.
— Говори,
не то я тебе подновлю память!.. — прикрикнул на
нее допросчик.
Видно было, что Агаша говорит совершенно искренно, но это, впрочем,
не помешало полицейскому чину пугнуть
ее строгой ответственностью за упорное запирательство.
Ретивость полицейского чина, однако, была прервана в самом начале. В дело вмешалась высшая полицейская и судебная власть, но и
ей не пришлось долго работать над загадочной смертью княжны Полторацкой.
— Жаль, жаль, бедную, в цвете лет покончить с собою… Я давно заметила, что
она не в полном уме…
Туда-то и отправились все трое из театра,
не доглядев представления. Хозяин провел их в угловую комнату о семи окнах, служившую ему кабинетом. В камине ярко пылали дрова и освещали роскошно и комфортабельно убранный уголок знаменитого «любимца Елизаветы». Укромность и уютность, несмотря на огромные размеры комнаты, придавали
ей большие шкафы, наполненные книгами, турецкие диваны, ковры и массивные портьеры.
— Во всяком случае, я никого
не назвал. Итак, князь Луговой очень пристально вглядывался в даму, которая и
не думала отворачиваться от него; я даже заметил, что они обменялись довольно красноречивыми взглядами, это возмутило меня. В то же время дама, заметив, что я на
нее смотрю, обернулась в мою сторону и наградила меня такой же прелестной улыбкой, которая разом усмирила мой гнев…
— Есть еще другое средство, а именно — пусть каждый из вас, по обоюдному согласию, обещает никогда
не встречаться с изменницей. Увидя, что
ее оставили так внезапно,
она, быть может, поймет, какую страшную ошибку сделала. Наверное,
она почувствует сожаление и некоторого рода тревогу.
— Если бы мы пришли к
ней с письмами в руках и показали их
ей,
не говоря ни слова, а затем разорвали их в
ее присутствии с величайшим презрением.
Вскоре они очутились в маленькой передней, хорошо им знакомой, которая была рядом с будуаром княжны Полторацкой. Из этого будуара доносились до них голоса. Они толкнули друг друга и тихо приблизились к двери. Дверь будуара наполовину была стеклянная, но занавесь из двойной материи скрывала
ее вполне. Эта занавесь
не была, однако, настолько толста, чтобы нельзя было слышать, что говорят в другой комнате.
Они указывали, что их обладательница, несмотря на свой юный возраст —
ей шел двадцать второй год, хотя на вид можно было дать
не более восемнадцати — относилась к жизни далеко
не с девическою наивностью.
Она не только оплакивала свою действительно любимую благодетельницу-царицу, но со смертью
ее чувствовала, что судьба
ее, еще недавно улыбавшаяся
ей радужной улыбкой, день ото дня задергивается дымкой грустной неизвестности.
О, тогда бы, конечно,
она не дала бы в обиду Станиславу…
Она бессильна сделать что-нибудь даже для себя… а
не только для других…
— Что за вздор,
не может быть, — отвечал Бирон, — я сейчас от государыни —
она отправилась в спальню ложиться.
Императрица решается выйти, как была, в пудермантеле. Бирон идет с
нею. Они ясно видят женщину, поразительно похожую на императрицу, которая нимало
не смутилась при появлении последней.
Предчувствие Анны Иоанновны сбылось — 17 октября
ее не стало.
Она ни во что
не вмешивалась и проводила целые дни в домашнем туалете с фрейлиной, смертельно скучая.
Она не любила мужа, навязанного
ей «проклятыми министрами», как
она выражалась сама, и занималась лишь тем, что жаловалась на свою судьбу ловкому и красивому Линару, саксонскому посланнику.
Все это, вместе взятое, представляло упадок страны и, разумеется, препятствовало развитию в
ней просвещения, которое, доставаясь с трудом местному благородному юношеству,
не могло быть уделом детей капитана Бирона.
Совместно с этими родичами начал Густав свою военную карьеру и первоначально продолжал
ее с горем пополам. Последнее происходило оттого, что Польша, управляемая в то время королем Августом II и Речью Посполитой, была вообще
не благоустроеннее Курляндии, беспрерывно возмущалась сеймами, которые, по свидетельству Бандтке, были
не что иное, как «скопище крамольников»,
не уживалась со своими диссидентами, утратила правду в судах, наконец,
не воевала ни с кем, что лишало Густава возможности отличиться.
Но вдумываться в такую судьбу княжны, конечно,
не приходилось нареченному жениху
ее, теперь, как и прежде, занятому преимущественно полком и службой. Так и прошел пост.
Но та же женитьба оказалась далеко
не очень благоприятной для дочери Меншикова, которая, видя в муже человека честного, понимала его ограниченность и крайнюю необразованность и, несмотря на окружавшую пышность и богатство,
не могла, по словам Бантыш-Каменского, гордиться счастьем, часто вспоминала о последних словах отца, что «
не один раз придется
ей сожалеть о бывшем изгнании».
Впрочем, брачная жизнь бывшей княжны
не была для
нее положительным несчастием, потому что Густав Бирон, как известно, чрезвычайно любил свою жену, черноглазую красавицу,
не уступавшую прелестями старшей сестре своей, некогда невесте императора Петра II. Потеряв золотое кольцо с жениным именем, Густав объявил приказ по полку, что нашедшему и доставившему пропажу он, кроме цены кольца, выдаст еще четыре рубля.
Вскоре общественное внимание было привлечено делом Волынского, окончившемся казнью кабинет-министра. Густав Бирон
не принимал ни малейшего участия в этом грустном деле, весь снова отдавшись полку и службе. Гибель Волынского, конечно,
не могла
не заставить его еще глубже уверовать в несокрушимую мощь своего брата и совершенно успокоиться за свое будущее. Густав Бирон увлекся прелестями фрейлины Якобины Менгден и решился прекратить свое вдовство. В сентябре 1740 года он торжественно обручился с
ней.
Положение молодой девушки было действительно безвыходно. В течение какого-нибудь месяца
она лишилась всего и уже подумывала поехать к своей сводной сестре Станиславе Лысенко, о которой хотя и
не получала сведений за последние годы, но знала, что
она замужем за майором Иваном Осиповичем Лысенко, жившим в Москве. Там, вдали от двора, где все напоминало
ей ее разрушенное счастье, надеялась
она отдохнуть и успокоиться.
— Едва ли
она его сдержит.
Не обманывай себя, к сожалению, все это — наследственные склонности, которые можно подавить, но
не уничтожить. Осип и по внешности совершенный портрет матери, у него
ее черты,
ее глаза.
— Я никогда
не допущу этого. Да и
она не пожелает этого потребовать после того, что произошло.
Она вполне узнала меня в тот час, когда мы расстались.
Она побоится второй раз доводить меня до крайности.
— Да, я знаю
ее, — с горечью сказал Иван Осипович, — потому-то я и хочу во что бы то ни стало оградить от
нее моего сына. Он
не должен дышать воздухом, отравленным
ее близостью, хотя бы в продолжение часа!
Не беспокойся, я нисколько
не скрываю от себя опасности, которая грозит мне при возвращении Станиславы, но пока Осип подле меня, бояться нечего, ко мне
она не приблизится, даю тебе слово.
— Мой сын
не знает, что мать его еще жива, и пока
не должен этого знать. Я
не хочу, чтобы он видел
ее, говорил с
нею, и этого
не будет; я, надеюсь, сумею помешать этому, чего бы мне это ни стоило.
Сон
ее матери действительно исполнился. Со времени Петра II государство
не пользовалось спокойствием, каковым нельзя было считать десятилетие правления Анны Иоанновны и произвола герцога Бирона. Теперь снова наступали еще более смутные дни. Император — младенец, правительница — бесхарактерная молодая женщина — станет, несомненно, жертвой придворных интриганов.
От мысли о матери цесаревна невольно перенеслась к мысли о своем великом отце. Если бы он встал теперь с его дубинкой, многим бы досталось по заслугам. Гневен был Великий Петр, гневен, но отходчив. Ясно и живо, как будто это случилось вчера, несмотря на протекшие полтора десятка лет, восстала в памяти Елизаветы Петровны сцена Петра с
ее матерью.
Не знала
она тогда, хотя теперь догадывается, чем прогневала матушка
ее отца.
Далее тянутся воспоминания цесаревны.
Она припоминает свою привольную, беззаботную жизнь в Покровской слободе, теперь вошедшей в состав города Москвы. Песни и веселья
не прерывались в слободе. Цесаревна сама была тогда прекрасная, голосистая певица; запевалой у
ней была известная в то время по слободе певица Марта Чегаиха. За песни царевна угощала певиц разными лакомствами и сладостями: пряниками-жмычками, цареградскими стручками, калеными орехами, маковой избоиной и другими вкусными заедками.
Но вот веселые воспоминания Елизаветы Петровны прерываются.
Не по
ее воле окончилась
ее беззаботная жизнь в Покровской слободе.
Ей было приказано переехать на жительство в Петербург. Подозрительная Анна Иоанновна и еще более подозрительный Бирон, видимо, испугались
ее популярности.
Елизавета Петровна вздохнула. Жизнь в Петербурге была
не та, что там, под Москвою. Здесь испытала цесаревна первое сердечное горе. Неосторожный Шубин поплатился за преданность
ей — его арестовали и отправили в Камчатку, где насильно женили на камчадалке.
Много слез пролила Елизавета, скучая в одиночестве, чувствуя постоянно тяжелый для
ее свободолюбивой натуры надзор. Кого
она ни приблизит к себе — всех отнимут. Появился было при
ее дворе брат всесильного Бирона, Густав Бирон, и понравился
ей своей молодцеватостью да добрым сердцем — запретили ему бывать у
нее. А сам Эрнст Бирон, часто в наряде простого немецкого ремесленника, прячась за садовым тыном, следил за цесаревной.
Она видела это, но делала вид, что
не замечает.
Припомнились
ей оба Бирона теперь именно, после выслушанного рассказа о происшедшем в минувшую ночь. Искренно пожалела
она Густава Бирона, а особенно его невесту Якобину Менгден. Что-то
она чувствует теперь?..
Не то же ли, что чувствовала
она, цесаревна, когда у
нее отняли Алексея Яковлевича?
Года уже
не только притупили боль разлуки, но даже в сердце цесаревны уже давно властвовал другой, и властвовал сильнее, чем Шубин, но все же воспоминание о видном красавце, теперь несчастном колоднике, нет-нет, да приходило в голову Елизаветы Петровны, и жгучая боль первых дней разлуки нет-нет, да кольнет
ее сердце.
Доверенное лицо и управляющий в описываемое нами время небольшим двором цесаревны и
ее имением, Алексей Григорьевич Разумовский был далеко
не знатного происхождения. В начале прошлого столетия в Черниговской губернии, Козелецкого повета, в деревне Лемешах, на девятой версте по старому тракту от Козельца в Чернигов, жил регистровый казак «киевского Вышгорода-Козельца полка Григорий Яковлевич Розум».
Наружным видом
она не отличалась от прочих
ее окружающих хат, а по величине и чистой отделке окон и дверей
ее можно было принять за хату довольно зажиточного крестьянина.
Дочь Екатерины I,
не помнившая родства, возросшая среди птенцов Великого Петра, которых грозный царь собирал на всех ступенях общества, Елизавета Петровна была вполне чужда родовым предрассудкам и аристократическим понятиям. При дворе
ее люди были все новые. Но если бы цесаревна и желала окружить себя Рюриковичами, как потомками Гедиминов, это едва ли удалось бы
ей.
— Да, маркиз,
она, видимо, сама
не сознает этого и
не жалуется, но нам, близким
ей людям, все это слишком ясно… У цесаревны нет влиятельных друзей, мы — мелкие сошки — что можем сделать?..
Вспомнив, что звание посла давало ему право открывать с
нею при дворе бал, так как императрица Анна уже
не танцевала, он заявил об этом праве и настоял на своем требовании.
— Конечно, — между тем продолжал врач цесаревны, —
ее не казнят публично и
не умертвят даже, но
ее постригут в монастырь, как это в обычае в здешней стороне.
— Передайте цесаревне, что я от имени короля заявляю
ей, что Франция сумеет поддержать
ее в великом деле. Пусть
она располагает мной, пусть располагают мной и люди
ее партии, но мне все же необходимо снестись по этому поводу с моим правительством, так как посланник,
не имеющий инструкции, все равно что незаведенные часы.
Англия предлагала Брауншвейгскому дому обеспечить за ним русский престол, если Россия обещает
ей помогать в борьбе с Францией. Правительница согласилась на это предложение и, подписав договор, представленный
ей Финчем, присоединилась открыто к недругам Франции. Маркиз де ла Шетарди предвидел это решение, но
не старался устранить его.