Неточные совпадения
Были также и такие, которые, чтобы жить в мире и тишине,
не оказывали свою веру, а держали
ее в себе тайно и ни в какие споры
не вступали.
Зенон златокузнец был потаенный христианин, но община александрийских христиан его своим
не считала, и сам он держался от
нее в отдалении.
Она была очень богата и до того избалована, что
не знала меры своим прихотям и
не переносила никакого возражения и отказа.
Воздерживаться и останавливаться в осуществлении каких бы то ни было желаний было для
нее так несносно, что
она об этом
не хотела и думать, а цель
ее, по приезде в Александрию, прежде всего заключалась в том, чтобы превзойти своею пышностью всех самых роскошных александрийских красавиц.
Отказаться от этого суетного желания Нефора
не согласилась бы ни за что на свете, так как вся Антиохия знала
ее за самую изящную красавицу, которая своею роскошью и увлекательностью затмевала собою всех иных прекрасных женщин, блиставших красой и нарядами на празднествах в роще Дафны.
Нефора села на своего мула, и красный сириец повел красивое животное за поводья,
не зная, куда его госпожа отправляется. Он только оглядывался на свою госпожу при поворотах и распутьях и следовал мановению
ее опахала.
Тут Нефора почувствовала свою неосторожность:
она не знала дальше дороги к жилищу Зенона.
— Я
не здешний, — отвечал амаликитянин, — но поезжай далее, и ты увидишь под деревом девочку, которая пасет коз, — та здесь живет и всех знает —
она тебе может сказать о том, кто тебе нужен.
Теперь
она,
не переступая порога, могла видеть всю его мастерскую.
Усевшись небрежно в кресло, Нефора,
не ожидая расспросов хозяина, сама рассказала ему, в чем
ее надобность
Она сказала, что желает во что бы то ни стало иметь к предстоящей палестре самую изящную диадему работы Зенона, а он
ей отвечал, что это невозможно, ибо все время его до предстоящей палестры уже распределено им для исполнения других, ранее полученных заказов.
— Долг художника служить красоте, и я тебе даю к тому наилучшее средство. Зачем ты будешь напрасно тратить талант свой для плосколобой Родопис и скуластой Сефоры? Им все равно искусство твое
не поможет, и они в диадемах твоих
не станут изящней; но укрась ты Нефору, приложи красоту убора к
ее красоте — палестра забудет ристанье, а заплещет моей красоте и твоему искусству, художник.
И когда Нефора увидала, что художник
ей внимает, то
она, чтобы
не дать ему опомниться и еще сильнее преклонить его на свою сторону, решилась
не выйти от него без того, чтобы
не принудить Зенона изменить данному слову и тем более восторжествовать над Родопис и Сефорой. Нефора решила
не только умолять Зенона и льстить ему вниманием и лаской, но даже прямо прельщать его своею красотой, с тем чтобы довести его до страстного увлечения и купить у него предпочтение себе хотя бы даже ценою своей чести.
«Тогда, — думала
она, — он перестанет отказываться, и чего
не хочет сделать мне за большие деньги, то сделает без всякой денежной платы, как для своей любовницы.
Никто
не поверит, что я отдала себя златокузнецу за то, чтобы иметь его златокузню… чтоб унизить
ею соперниц…
Нефора
не размышляла, или
ее рассудок был слишком сговорчив и вел
ее к достижению того, чего
ей желалось.
Долго Зенон
не мог ничего выбрать, но, наконец, взяв в руки один золотой амулет, изображающий солнечный диск с прямыми лучами, он задумался и потом соединил это с другим, меньшим диском, на котором было изображение сладострастной богини Ма, с
ее закрытыми глазами. Зенон весело взглянул на Нефору и сказал
ей...
Комната, в которую Зенон внес Нефору, была совсем
не похожа на ту, из которой он
ее вынес. Это была большая, высокая столовая, стены которой были гладко отделаны кедром, издававшим самый тонкий и едва заметный здоровый, смолистый запах; в
ней были четыре большие окна, из которых открывался широкий вид на меланхолический Нил, а по ту сторону вод в отдалении темнели спаржевые поля.
— Где я? — и, получив от Зенона ответ о том, где
она и каким случаем попала в эту комнату, Нефора начала сожалеть, что наделала Зенону столько хлопот.
Она укоряла себя, зачем пустилась в непривычный
ей путь на муле, а
не в носилках, и, протянув руку художнику, заключила...
— Прости мне то беспокойство, которое я тебе сделала. Он просил
ее, чтоб
она об этом
не думала, а
она отвечала...
— И это тоже пусть тебя
не беспокоит, — отвечал
ей Зенон. — Тебе нет нужды терзать себя в такой жар на седле. Отдохни здесь у меня в прохладе, сколько тебе угодно, а когда тени на земле станут длиннее, я сам отвезу тебя спокойно до твоего дома на моей нильской барке, которая стоит здесь же у берега под моим садом.
— Хотя мне это и совестно, — сказала
она, — но ты сам видишь, как я ослабела. Я
не могу ехать на своем муле и
не должна посылать за носилками, чтобы
не возбудить этим многих напрасных толков.
— Я все это понимаю, — отвечал Зенон, — и ты
не беспокойся, ты
не будешь предметом никаких толков. Моя пестрая барка со всех сторон окрыта густыми занавесами, и тебя никто
не увидит, а я сам буду
ею управлять.
Она отличалась от всех других барок, стоявших у берега,
не только по богатству, но и по изяществу отделки, в котором, как во всем окружающем Зенона, выражался его художественный вкус.
— Пусть, — говорила
она, глядя на Нил, но Нила
не видя, — пусть совершится судьба… Пусть, пусть это будет… Я собой
не владею и владеть
не желаю… Все, кто искал улыбки Нефоры, — судьба за вас всех нынче мне отомстила: я уязвлена страстью, я сегодня впервые люблю. Другой такой случай может
не быть: я остаюсь здесь одна с ним, и хочу здесь сгореть, и сгорю в объятиях Зенона.
Зенон от этого
не смел отказаться, и, чтобы
не показать себя невежливым перед гостьей, отвечал
ей...
Она упомянула Зенону сначала о своей родине в далекой Фракии, откуда
она была увезена в детстве в Антиохию и выросла там при беспрестанных тревогах по поводу быстрых и частых перемен в положении
ее родителей, а потом
она рассказала, как была отдана замуж за старого и очень безнравственного византийского вельможу, который понуждал
ее к постыдным для женщины поступкам в угоду высшего вельможи, от которого зависело его служебное повышение, и как
она воспротивилась этому и много за то претерпела, а потом, когда муж
ее умер, оставив
ей большое богатство,
она, по любви к независимости и свободе,
не захотела вернуться в свою эллинскую семью, ибо
ей противна подчиненность безгласных в семье эллинских женщин, а переселилась из Антиохии в Египет, где женщины
не находятся в таком порабощении, как у эллинов.
— Да, — сказала
она, — но этих похвал я вперед
не желаю, я молода и
не хочу быть «богиней», как ты меня назвал: теперь я хочу быть любима так просто, как смертную женщину может любить простой, смертный мужчина. Да, я полюблю в тот же миг, как только увижу того, который может быть мил мне.
Нефора опять замолчала; ноздри
ее изящно выгнутого носа быстро двигались, а уста открывали белые зубы, но, наконец,
она не выдержала и сказала...
Но Зенон
ее не слушал; он отступил от
нее и даже самый звук
ее слов удалял от своего слуха, устраняя рукой и повторяя...
— Христианин!.. Ах, ты христианин! Так вот что!.. Христиане — это те, которых все презирают и гонят!.. Это те, которых учитель хотел, чтобы люди отрекались от счастья любить; но ведь это, Зенон, безрассудно — бороться с природой.
Ее одолеть невозможно, да и зачем это нужно?.. Ты мой, Зенон, да? Ты пылаешь любовью ко мне, ты
не в силах противиться мне, я люблю тебя, Зенон, я тебя призываю! — и с этим
она рванулась к нему, и уста
ее соединились с его устами.
Нефора
не издала ни одного звука: глаза
ее, устремленные на Зенона, остолбенели в безмолвном ужасе, и
она выбежала отсюда, оставив здесь и свое покрывало и все свои драгоценности.
О своих драгоценностях Нефора
не вспомнила, но к ужасу, который охватил
ее при виде того, что с ужасною твердостью сделал над собой Зенон, сейчас же присоединилась забота: как бы
ей скрыться отсюда и возвратиться домой незамеченною?
Она была далеко от своего дома, а проводник и мул были отпущены; слуги Зенона
не было дома; пешком к себе Нефора
не могла возвращаться потому, что ноги
ее дрожали и подкашивались; кроме того,
она стыдилась идти по улицам без покрывала в своем слишком красивом уборе.
— Хорошо, если нет другого способа, я согласна плыть в угольной барке, но я
не хочу, чтобы меня в
ней видели, а я потеряла мое покрывало.
Происшествие с Зеноном имело последствием то, что ни одна из женщин, для которых он спешил окончить заказы,
не получили ожидаемых уборов к палестре. Это была первая неисправность с его стороны, и служитель Зенона, перс, отнес щеголихам их камни и золото, объявив, что его господин, славный художник Зенон, имел большое несчастье потерять глаз и теперь долго
не надеется возвратить себе способность к работе. Потом перс явился также к Нефоре и доставил
ей ее покрывало и ларец с
ее драгоценностями.
Нефора была
не рада возвращению своих вещей, потому что это заставляло
ее опасаться:
не откроется ли
ее участие в ослеплении глаза Зенона, но перс
не сказал
ей ни слова, и
она больше ниоткуда
не слыхала ничего о Зеноне.
Слуга, по всей вероятности, и вовсе
не знал, как это несчастье случилось с Зеноном, Нефора никуда
не выходила из своего дома, но в душе
ее по-прежнему горели в темном смешении обида отвергнутой страсти и жажда отомстить за себя Зенону.
Она не знала только, какое бы измыслить ему самое жестокое мщение.
Она не раз вспоминала о той египетской знахарке, бабе Бубасте, которая обещала
ей дать страшное средство отомстить ненавистным для них христианам, но думала, что Бубаста сказала это слово
ей просто в утеху и потом позабыла о своем обещании.
Красота и богатство Нефоры
не оставляли
ее в затмении, и старый правитель Александрии, человек жадный и исполненный многих низких страстей, пожелал соединить Нефору браком с своим старшим сыном, который имел столь малый ум, что, побывав во многих отдаленных странах и истратив на это путешествие большое богатство, по возвращении своем
не умел рассказать ни о чем им виденном, кроме как о величине яйца птицы строфокамила.
Отец,
не желая второй раз награждать глупого сына, искал обеспечить его огромным богатством Нефоры посредством брака с
нею, и Нефора, к совершенному удивлению многих, отвечала согласием на это искательство; но вскоре за тем, когда дала уже слово,
она начала откладывать свадьбу день за день и
не только сказывалась нездоровою, но и в самом деле сильно разнемоглась, и ни один из лекарей, которых присылал к
ней правитель,
не мог узнать, что у
нее за болезнь и какими лекарствами можно помочь
ей.
Она ни на что особенно в своем здоровье
не жаловалась, но вся изнемогала, лицо
ее худело, глаза блекли, —
она не занималась ни нарядами, ни плетением волос,
не надевала драгоценностей и
не посещала знакомых и даже мало была в своих комнатах.
И если маковый лепесток разрывался с треском,
она улыбалась и расцветала душою, была весела, ела, спала и дарила наряды служанкам, но жениха своего к себе
не впускала; если же лепесток вяло сжимался у
ней между ладоней,
она его сбрасывала с рук и тут же сама садилась на землю и долго и горько плакала навзрыд, как ребенок.
Сначала они давали знать о тяжких припадках Нефоры правителю, и тот тотчас же присылал врачей и своего сына, но как искусство врачей оказывалось бессильным, а сына правителя Нефора совсем
не желала видеть и даже тяготилась его приближением к
ней издалека, то женщины, по суеверию своему, при новом жестоком припадке Нефоры опять призвали к
ней бородатую бабу Бубасту с плоским лбом и большими ушами.
— Хорошо, я вам покажу, как посадить лягушку на дерево; но смотрите вы: уже долой с дерева
ее не спустите!
Скоро от этого сделалось всеобщее волнение, о котором тотчас же узнал правитель, и оно его очень обеспокоило, так как он
не знал, чем его утишить. Баба же Бубаста побежала к Нефоре и, распалив в
ней хитрыми словами оскорбление и ревность, убедила
ее идти к правителю и просить его, чтобы он снизошел к горю народа и к его надежде получить облегчение через молитву христиан, которая может двинуть гору и запрудить
ею Нил, чтобы вода поднялась и оросила пажити.
Правитель находился в большом смущении и перепуге. Он
не знал, что ему делать: отражать народ силою он
не мог, а снизойти к неблагоразумному требованию черни считал за недостойное. Правителя окружала вся его семья, и тут же в среднем покое был его глупый сын, толстоносый Дуназ, и его ближайшие подначальные лица: все они подавали ему различные советы, но он все их мнения слушал, но ни на что
не решался. Увидев же входящую Нефору, он обрадовался
ее приходу и живо воскликнул...
Нефора отвечала, что
ей известно все, что происходит, и что
она не находит в этом положении ничего безысходного.
А сейчас пошлю во все концы города глашатых с трещотками объявить всему народу, что общее желание будет исполнено и пусть никто
не унывает, а все пусть собираются идти к горе Адер смотреть, как
она сойдет с своего места и запрудит Нил.