Масоны

Однажды все кузьмищевское общество, со включением отца Василия, сидело по обыкновению в гостиной; сверх того, тут находился и приезжий гость, Аггей Никитич Зверев, возвратившийся с своей ревизии. Трудно вообразить себе, до какой степени изменился этот могучий человек за последнее время: он сгорбился, осунулся и имел какой-то растерянный вид. Причину такой перемены читатель, вероятно, угадывает.

Егор Егорыч, в свою очередь, заметивший это, спросил его:

— Что, вы довольны или недовольны вашей ревизией?

— Разве можно тут быть довольным! — отвечал с грустной усмешкой Аггей Никитич.

— Отчего и почему? — воскликнул Егор Егорыч.

— После, я наедине, если позволите, переговорю с вами об этом.

— Позволю и даже прошу вас сказать мне это!

— Еще бы мне не сказать вам! Отцу родному чего не сказал бы, а уж вам скажу!

Должно заметить, что все общество размещалось в гостиной следующим образом: Егор Егорыч, Сверстов и Аггей Никитич сидели у среднего стола, а рядом с мужем была, конечно, и Сусанна Николаевна; на другом же боковом столе gnadige Frau и отец Василий играли в шахматы. Лицо gnadige Frau одновременно изображало большое внимание и удовольствие: она вторую уж партию выигрывала у отца Василия, тогда как он отлично играл в шахматы и в этом отношении вряд ли уступал первому ее мужу, пастору, некогда считавшемуся в Ревеле, приморском городе, первым шахматным игроком. Вообще gnadige Frau с самой проповеди отца Василия, которую он сказал на свадьбе Егора Егорыча, потом, помня, как он приятно и стройно пел под ее игру на фортепьяно после их трапезы любви масонские песни, и, наконец, побеседовав с ним неоднократно о догматах их общего учения, стала питать большое уважение к этому русскому попу.

Между тем Егор Егорыч продолжал разговаривать с Аггеем Никитичем.

— И что ж вы, объезжая уезды, познакомились с кем-нибудь из здешнего дворянства? — спросил он, видя, что Зверев нет-нет да и задумается.

— Почти ни с кем! — проговорил Аггей Никитич. — Все как-то не до того было!.. Впрочем, в этом, знаете, самом дальнем отсюда городке имел честь быть представлен вашей, кажется, родственнице, madame Ченцовой, у которой — что, вероятно, известно вам — супруг скончался в Петербурге.

— Да, он умер! — поспешила сказать Сусанна Николаевна, взглянув с некоторым страхом на Егора Егорыча, который, впрочем, при этом только нахмурился немного и отнесся к Аггею Никитичу с некоторой иронией:

— Ну, и как же она вам понравилась?

Аггей Никитич глубокомысленно повел бровями.

— По наружности это, что говорить, — belle femme [красавица (франц.).], — определил он французским выражением, — но все-таки это не дворянская красота.

— А какая же? — выпытывал его Егор Егорыч.

— Да такая, что она скорей жидовка, или цыганка, или зырянка из сибирячек, как я вот видал этаких! — объяснил Аггей Никитич, видимо, начавший с большим одушевлением говорить, как только речь зашла о женской красоте.

Егор Егорыч и Сусанна Николаевна при этом переглянулись между собой.

— По какому же поводу вы представлялись госпоже Ченцовой? — спросил опять с тою же иронией Егор Егорыч.

— Да я и сам не знаю как! — отвечал наивно Аггей Никитич. — Она замуж выходила в этом городишке, и мне вместе с другими было прислано приглашение… Я думаю, что ж, неловко не ехать, так как она родственница ваша!..

— Но за кого она могла выйти? — воскликнул Егор Егорыч.

— Вышла она за управляющего своего, господина Тулузова! — ответил Аггей Никитич.

Услышав эту фамилию, Сверстов вдруг приподнял свою наклоненную голову и стал гораздо внимательнее прислушиваться к тому, что рассказывал Аггей Никитич.

— И свадьба, я вам доложу, — продолжал тот, — была великолепная!.. Венчание происходило в городском соборе, потому что Катерина Петровна считала низким для себя венчаться в своей сельской церкви, а потом все духовенство, все чиновники, в том числе и я, поехали к молодым в усадьбу, которая, вы знаете, верстах в пяти от города. Дом там, без преувеличения можно сказать, — дворец! Все это везде хрусталь, люстры, свечи восковые!.. За ужином шампанское рекой лилось… После того фейерверк, который делал какой-то провизор из аптеки, а потому можете судить, что он понимает?.. Мне сначала, знаете, как человеку, тоже видавшему на своем веку фейерверки, было просто смешно видеть, как у них то одно не загорится, то другое не вовремя лопнет, а наконец сделалось страшно, когда вдруг этаких несколько шутих пустили в народ и главным образом в баб и девок… Слышу — крик, писк, визг промеж их, а господа сидят и смеются этому… Это, изволите видеть, господин Тулузов приказал сделать, чтобы развеселить свою супругу и гостей!.. Глупо, по-моему, и свинство еще вдобавок!..

— Что же, этот управляющий красив собой? — спросил Егор Егорыч.

— Ничего нет особенного; малый еще не старый, видный из себя, рыжеватый, глаза у него совсем желтые, как у волка, но умный, должно быть, и бойкий, только манер благородных не имеет, как он там ни задает форсу и ни важничает.

— Но чем же, однако, он пленил Катерину Петровну? — отнесся Егор Егорыч как бы больше к Сусанне Николаевне.

Та отвечала ему только грустною улыбкой.

— Про это рассказывают… — начал было Аггей Никитич несколько таинственно, но тут же и позамялся. Впрочем, припомнив, как в подобном случае поступил Мартын Степаныч, он повторил его фразу: — Я надеюсь, что здесь можно говорить все откровенно?

— Все, и непременно откровенно! — пробормотал Егор Егорыч.

— Рассказывают, — продолжал Аггей Никитич, — что он был приближенный Катерины Петровны и что не она ревновала вашего племянника, а он, и из этого пошли у них все неудовольствия.

— Не может быть! — отвергнула Сусанна Николаевна.

— Очень это возможно! — возразил ей Егор Егорыч.

— А как имя и отчество господина Тулузова? — вмешался вдруг в разговор Сверстов.

— Имя-с?.. Позвольте: Василий… или как его?.. Но вот что лучше: со мной билет пригласительный на свадьбу!..

Проговорив это, Аггей Никитич вынул и подал доктору раздушенный и разукрашенный виньетками свадебный билет Тулузова, начало которого Сверстов прочел вполголоса:

— «Василий Иванович Тулузов и Екатерина»… Гмм! — заключил он, как бы нечто соображая, а потом обратился к жене своей:

— Gnadige Frau, помнишь ты этого мальчика, которого тогда убили, то я написал письмо к Егору Егорычу?

— Помню!

— А как его звали?

— Васенькой.

— И ты этого не перевираешь?

— Нисколько, потому что он ребенком еще ходил к нам и приносил зелень от отца, — отвечала с уверенностью и точностью gnadige Frau, хоть и занята была размышлением о весьма важном ходе пешкою.

— Гмм! — снова произнес как бы больше сам с собою Сверстов.

На это восклицание его, а равно и на какое-то лукавое выражение в лице, что было совершенно несвойственно Сверстову, Егор Егорыч невольно обратил внимание.

— Что вас тут так интересует? — сказал он.

— Так, одно странное совпадение!.. — отвечал, видимо, не договорив всего, Сверстов. — А не знаете ли вы, из какого собственно звания господин Тулузов: попович ли он, дворянин ли, чиновник ли? — добавил он, обращаясь к Аггею Никитичу.

— Говорят, вначале был мещанин, — объяснил тот, — потом стал учителем, служил после того в земском суде, где получил первый чин, и затем сделал пожертвование на улучшение гимназии ни много, ни мало, как в тридцать тысяч рублей; ему за это Владимира прицепили, и теперь он поэтому дворянин!

— О, проходимец, должно быть, великий! — воскликнул Егор Егорыч.

— Должно быть! — повторил и Аггей Никитич. — Но, говорят, он дальше того лезет и предлагает устроить при гимназии пансион для дворянских детей и просит только, чтобы его выбрали в попечители.

— Ну, это он шалит! — подхватил с азартом Егор Егорыч. — Я нарочно поеду для этого на баллотировку, и мы его с позором черняками закатаем! Скорее верблюд пролезет в игольное ухо, чем он попадет в попечители!

— Вам все тамошние чиновники будут за это благодарны, — продолжал Аггей Никитич, совершенно неспособный от себя что-либо выдумывать, а передававший только то, что ему натрубили со всех сторон в уши. — Между прочим, мне тутошний исправник, старичок почтенный, ополченец двенадцатого года (замечаю здесь для читателя, — тот самый ополченец, которого он встретил на балу у Петра Григорьича), исправник этот рассказывал: «Я, говорит, теперь, по слабости моего здоровья, оставляю службу… Мне все равно, но обидно: сколько лет я прослужил дворянству и, по пословице, репы пареной не выслужил, а тут неизвестного человека возведут в должность попечителя, и он прямо очутится в белоштанниках».

— Это еще буки!.. Пусть он лучше побережет свои черные штаны, а белых мы ему не дадим! — говорил гневным и решительным голосом Егор Егорыч.

Сверстов, внимательно слушавший весь этот разговор, тряхнул на этом месте головою и спросил:

— А не известно ли вам, откуда по месту своего рождения этот будущий белоштанник?

— Нет-с, не знаю и слышал только, что здесь у него нет ни роду, ни племени.

Доктору, кажется, досадно было, что Аггей Никитич не знает этого, и, как бы желая поразобраться с своими собственными мыслями, он вышел из гостиной в залу, где принялся ходить взад и вперед, причем лицо его изображало то какое-то недоумение, то уверенность, и в последнем случае глаза его загорались, и он начинал произносить сам с собою отрывистые слова. Когда потом gnadige Frau, перестав играть в шахматы с отцом Василием, вышла проводить того, Сверстов сказал ей:

— Мне нужно с тобой переговорить.

— Хорошо, — отвечала gnadige Frau и, распростившись окончательно с своим партнером, подошла к мужу; он взял ее за руку и, поместившись рядом с нею на самых отдаленных от гостиной стульях, вступил с нею в тихий разговор.

— Ты слышала, что этот барин, Зверев, рассказывал про Ченцову, племянницу Егора Егорыча? — спросил он.

— Слышала, она вышла замуж! — проговорила gnadige Frau.

— Это, черт ее дери, пускай бы выходила, но тут другая штука, — за кого именно она вышла?

— За управляющего своего!

— И то бы ничего, хоть бы за конюха! — восклицал Сверстов. — Но она вышла за Василия Иваныча Тулузова!

— За Тулузова? — повторила gnadige Frau. — Это такая фамилия у теперешнего ее мужа?

— Такая! — отвечал с злобой в голосе Сверстов.

Gnadige Frau не совсем, впрочем, понимала, что именно хочет сказать доктор и к чему он клонит разговор.

— Ты поэтому и раскуси, в чем тут загвоздка! — дополнил он ей.

Gnadige Frau соображала. Она далеко стала не столь проницательна, как была прежде.

— Я ничего не могу тут раскусить; полагаю только, что Катерина Петровна вышла не за того Василия Иваныча Тулузова, которого мы знали, потому что он давно убит.

— Да-с, но паспорт его не убит и существует, и которого, однако, при освидетельствовании трупа, так же, как и денег, не нашли… Неужели же тебе и теперь не ясно?

Но для gnadige Frau теперь уже все было ясно, и она, только по своей рассудительности, хотела мужу сделать еще несколько вопросов.

— Стало быть, ты думаешь, что здешний Тулузов — убийца мальчика Тулузова? — произнесла неторопливо и все еще сомневающимся тоном gnadige Frau.

— А у кого же у другого мог очутиться его паспорт и кому нужно было им воспользоваться, как не убийце?

Gnadige Frau была с этим несогласна.

— Воспользовавшись, он скорей всего изобличил бы себя тем!.. Ему было бы безопаснее жить с своим паспортом, — сказала она.

— Да собственного-то виду у него, может быть, и не было!.. Он, может быть, какой-нибудь беглый!.. Там этаких господ много проходит! — объяснил, в свою очередь, тоже довольно правдоподобно, Сверстов. — Мне главным образом надобно узнать, из какого именно города значится по паспорту господин Тулузов… Помнишь, я тогда еще сказал, что я, и не кто другой, как я, открою убийцу этого мальчика!

— А Егору Егорычу ты будешь говорить об этом? — спросила gnadige Frau.

— Пока еще нет, а потом, как запасусь документиком, скажу.

— Ты при этом не забудь, что это будет ему очень неприятно узнать!.. Madame Ченцова — его племянница и вышла замуж… за кого?.. Сам ты посуди!

— Что ж из того, что она племянница ему? — почти крикнул на жену Сверстов. — Неужели ты думаешь, что Егор Егорыч для какой бы ни было племянницы захочет покрывать убийство?.. Хорошо ты об нем думаешь!.. Тут я думаю так сделать… Слушай внимательно и скажи мне твое мнение!.. Аггей Никитич упомянул, что Тулузов учителем был, стало быть, сведения об нем должны находиться в гимназии здешней… Так?..

— Так! — подтвердила gnadige Frau.

— Слушай далее: директор тут Артасьев… Он хоть и незнаком лично со мной, но почти приятель мой по Пилецкому… Так?..

— Я не знаю, так ли это! — возразила gnadige Frau.

— Да так!.. Что это?.. Во всем сомнение! — воскликнул с досадой Сверстов. — Егор же Егорыч — не теряй, пожалуйста, нити моих мыслей! — едет на баллотировку… Я тоже навяжусь с ним ехать, да там и явлюсь к Артасьеву… Так, мол, и так, покажите мне дело об учителе Тулузове!..

— Но тебе, вероятно, не дадут этого дела, — заметила gnadige Frau.

— Почему же не дадут? Что ты такое говоришь? Государственная тайна, что ли, это? — горячился Сверстов. — Ведь понимаешь ли ты, что это мой нравственный долг!.. Я клятву тогда над трупом мальчика дал, что я разыщу убийцу!.. И как мне бог-то поспособствовал!.. Вот уж справедливо, видно, изречение, что кровь человеческая вопиет на небо…

— Конечно! — согласилась с этим gnadige Frau.

— Ну, значит, об этом и говорить больше нечего, а надобно действовать, — заключил Сверстов.

Пока таким образом происходила вся эта беседа в зале, Егор Егорыч, вспомнивший, что Аггей Никитич хотел ему что-то такое сказать по секрету, предложил тому:

— Не желаете ли вы уйти со мной в мою комнату?

— Весьма желал бы! — отвечал Аггей Никитич, вздохнув, как паровой котел.

— Прошу вас! — сказал на это Егор Егорыч и увел гостя в свою спальню, где Аггей Никитич, усевшись против хозяина, сейчас же начал:

— Вы, Егор Егорыч, спрашивали меня, чем я остался недоволен на ревизии?.. Собственно говоря, я прежде всего недоволен сам собою и чувствую, что неспособен занимать место, которое получил по вашей протекции, и должен оставить его.

Егор Егорыч был сильно удивлен, услышав такое решение Аггея Никитича.

— Вследствие чего вы думаете, что неспособны? — сказал он немножко с сердцем.

— Вследствие того-с, — начал Аггей Никитич неторопливо и как бы обдумывая свои слова, — что я, ища этого места, не знал себя и совершенно забыл, что я человек военный и привык служить на воздухе, а тут целый день почти сиди в душной комнате, которая, ей-богу, нисколько не лучше нашей полковой канцелярии, куда я и заглядывать-то всегда боялся, думая, что эти стрекулисты-писаря так тебе сейчас и впишут в формуляр какую-нибудь гадость… Потом считай чужие деньги, а я и своих никогда не умел хорошенько считать, и в утешение кури себе под нос сургучом!..

— Все это вздор-с!.. Пустяки!.. Одно привередничанье ваше!.. Что это такое?.. Сургуч?.. Привык служить на воздухе? Это чепуха какая-то! — уже закричал на Аггея Никитича Егор Егорыч, рассерженный тем, что он рекомендовал Зверева как чиновника усердного и полезного, а тот, прослужив без году неделю, из каких-то глупых причин хочет уж и оставить службу.

Аггей Никитич, в свою очередь, хоть и понимал, что он действительно в оправдание своего решения оставить службу губернского почтмейстера нагородил какой-то чуши, но, тем не менее, от самого решения своего, заметно, не отказывался.

— Может быть, вы имеете в виду другую должность? — принялся его расспрашивать Егор Егорыч.

— Никакой! — произнес Аггей Никитич.

— Но чем же вы будете заниматься, оставив вашу службу?

— Буду заниматься масонством! — объяснил Аггей Никитич.

Егор Егорыч при этом невольно усмехнулся.

— Масонство нисколько вам не помешает служить! — пробормотал он. — Состояния вы не имеете…

— Имею-с… потому что пенсию буду получать, — вздумал было возразить Аггей Никитич.

— Но велика ли эта пенсия!.. Гроши какие-то! — воскликнул Егор Егорыч. — И как же вам не представляется мысль, что вы для семьи, для жены вашей должны еще пока трудиться? — начал было Егор Егорыч продолжать свои поучения, но при словах: «для жены вашей», Аггей Никитич вдруг выпрямился на своем кресле и заговорил сначала глухим голосом, а потом все более и более возвышающимся:

— Жена-то моя и мешает мне продолжать мою службу! Она очень уж хорошо узнала, как следует в почтамте служить, лучше даже, чем я, и начала там распоряжаться чересчур свободно… Перед тем, как мне ехать на ревизию, Миропе Дмитриевне угодно было (при этом Аггей Никитич потер у себя под глоткой, как бы затем, чтобы утишить схвативший его горло спазм)… угодно было, — повторил он, — поручить всем ямщикам, всем почтальонам, чтобы они в каждой почтовой конторе говорили, что это еду я, мое высокоблагородие, начальник их, и чтобы господа почтмейстеры чувствовали это и понимали, так как я желаю с них хапнуть!..

Таким рассказом Егор Егорыч был сильно озадачен.

— И вы достоверно это знаете? — спросил он.

— Достоверно-с, — отвечал Аггей Никитич, иронически усмехнувшись, — так как в каждом уездном городе ко мне являлся обыкновенно почтмейстер и предлагал взятку, говоря, что он делает это по моему требованию, которое передано им от моей супруги через почтальона… Я говорю все это так откровенно вам, Егор Егорыч, потому что мне решительно не с кем посоветоваться о таком моем большом горе!

— Но что же, ваша жена глупа, что ли? — спросил негромко Егор Егорыч.

— Напротив, — отвечал тоже вполголоса Аггей Никитич, — но хитра и жадна на деньги до невозможности… Видеть этих проклятых денег равнодушно не может, задрожит даже; и так она мне этим опротивела, что я развестись бы с ней желал!

— Разве это возможно и благородно! — снова прикрикнул на него Егор Егорыч. — Вы забываете, что она, может быть, дочь какого-нибудь небольшого необразованного чиновника, а потому в семье своей и посреди знакомых звука, вероятно, не слыхала, что взятки — мерзость и дело непозволительное!

— Нет-с, это не от семьи зависит, а человеком выходит! — воскликнул Аггей Никитич. — У нас, например, некоторые ротные командиры тоже порядочно плутовали, но я, видит бог, копейкой казенной никогда не воспользовался… А тут вдруг каким хапалом оказался!.. Просто, я вам говорю, на всю мою жизнь осрамлен!.. Как я там ни уверял всех, что это глупая выдумка почтальонов, однако все очень хорошо понимают, что те бы выдумать не смели!

— Если вы и осрамлены, так не на долгое время, — стал его утешать Егор Егорыч, — ведь поймут же потом, что вы не такие.

— А как поймут? Я, конечно, буду не такой, а другой, каким я всегда был, но за супругу мою я не поручусь… Она потихоньку от меня, пожалуй, будет побирать, где только можно… Значит, что же выходит?.. Пока я не разойдусь с ней, мне нельзя служить, а не служить — значит, нечем жить!.. Расходиться же мне, как вы говорите, не следует, и неблагородно это будет!..

— Не следует! — повторил Егор Егорыч. — Прежде надобно было об этом думать, когда вы женились на ней!

— Я думал, Егор Егорыч, много думал, но справедливо говорят, что женщины хитрее черта… Хоть бы насчет тех же денег… Миропа Дмитриевна притворилась такой неинтересанткой, что и боже ты мой, а тут вот что вышло на поверку. Вижу уж я теперь, что погиб безвозвратно!

— Почему же погибли? — продолжал утешать Аггея Никитича Егор Егорыч. — Вы такой добрый и душевный человек, что никогда не погибнете, и я вот теперь придумываю, какое бы вам другое место найти, если это, кроме семейных причин, и не по характеру вам.

— Совершенно не по характеру, — отозвался Аггей Никитич.

— А место исправника, которое, полагаю, вам будет больше по душе, вы веяли бы?

— Конечно бы, взял, но супруга моя и тут, чего доброго, что-нибудь натворит!

— Нет, уж она тут у меня ничего не натворит: я вмешаюсь в вашу семейную жизнь!.. Миропа Дмитриевна, сколько я мог это заметить, побаивается меня немножко.

— И очень побаивается! — подхватил Аггей Никитич. — Вы мне истинное благодеяние окажете, если повлияете на нее, потому что, прямо вам говорю, мне, по моему характеру, не совладать с ней.

— Вижу, — произнес с многодумчивым выражением в лице Егор Егорыч, — и потому вот я какой имел бы план… Не знаю, понравится ли он вам… Вы останетесь погостить у меня и напишете вашей жене, чтобы она также приехала в Кузьмищево, так как я желаю поближе с ней познакомиться… Приедет она?

— Непременно приедет!.. Я сам что-то вроде этого думал, но не смел обременять вас! — произнес радостно Аггей Никитич.

— Но только наперед знайте, что я буду к жене вашей безжалостен и с беспощадностью объясню ей все безобразие ее поступков! — дополнил Егор Егорыч.

— Чем беспощаднее, тем лучше, — воскликнул на это почти ожесточенным голосом Аггей Никитич, — потому что если наказать Миропу Дмитриевну, чего она достойна по вине своей, так ее следует, как бывало это в старину, взять за косу да и об пол!

— Ну, и без косы обойдемся и объясним ей! — остановил его Егор Егорыч.